Новый московский сезон стремительно стартовал со спектаклей молодых режиссеров. Это радует, конечно, как количеством, так и качеством площадок, куда они сегодня попадают достаточно легко. На престижную основную сцену МХТ имени Чехова, например. Правда, в такой ситуации открытых возможностей для молодых постановщиков, о плодах их трудов хочется говорить по гамбургскому счету. А он пока не всегда получается высоким, к сожалению.
Премьерный спектакль Романа Феодори «Трамвай «Желание» по знаменитой пьесе Теннесси Уильямса интересен как новый режиссерский опыт постановщика, но в копилку его лучших достижений (таких, например, как «Снежная королева» в красноярском ТЮЗе) пока войти не готов.Быть может, дело в том, что обращение к достаточно сложной драме Уильямса не было личным желанием режиссера. Материал предложил театр, а кто же откажется попробовать свои силы на одной из лучших сцен страны? Пришлось погружаться в эту, вероятно, не совсем близкую историю и пытаться соотнести ее со своим миропониманием и театральными принципами. Феодори в одном из интервью говорил, что ему хотелось бы вместе с актерами погрузиться в психологические глубины самой пьесы и не навязывать автору никаких концепций. В результате получилось не совсем так. Вероятно, режиссеру все же ближе зрелищно-игровая стихия, в приемах которой у него не раз появлялись весьма удачные спектакли. И несмотря на то, что пьеса Уильямса с ее темными, физиологическими и психологическими нюансами, зрелищности во многом сопротивлялась, Феодори попытался открыть ее именно этим ключом.
Быть может, надеясь на то, что бесконечные пластические экзерсисы массовки и символические «красные фонари» помогут не знакомой с сюжетом публике быстрее, чем даже сами персонажи, разобраться в ситуации. На деле же все это уводило куда-то очень далеко и, кажется, не в том направлении. Уж слишком манерно и нарочито все это смотрелось на фоне куда более грубой и определенной жизни героев пьесы Уильямса.
Тема подступающего безумия одной из героинь сценического квартета, Бланш Дюбуа, роль которой досталась Марине Зудиной, здесь заявлена уже с самого начала спектакля. Потерявшую все и всех и отправившуюся искать приюта у сестры Стеллы – Ирины Пеговой, героиню Зудиной повсюду сопровождает странный юноша, для всех прочих персонажей невидимый. Указывает путь, подает предметы, зовет за собой и так далее. А ближе к финалу, когда стоит подчеркнуть близкую катастрофу сознания Бланш, он еще и раздваивается (благо в МХТ нашлись актеры-близнецы Владимир и Артем Панчики). Оказывается, это ожившее воспоминание Бланш о муже – «мальчике» с нетрадиционными наклонностями, много лет назад застрелившегося, а звук этого выстрела сопровождает героиню и публику на протяжении всего спектакля. Ну а упомянутая эротическая массовка, выполненная в стиле «это что-то декадентское», вероятно, иллюстрирует те оргии, в которых принимала участие несчастная Бланш, дабы спастись от одиночества.
Марина Зудина, впрочем, вынуждена играть в этом спектакле лишь один, внешний пласт – утонченную, немного усталую женщину, сохранившую свой шарм и элегантность, что еще больше бросается в глаза на фоне земной грубоватости окружающего. Но вот тот «бэкграунд», с пережитыми болезнями и смертями близких, бесконечными похоронами и утратами, спрятан так глубоко, что его и не разглядеть, не почувствовать. Разве что вечное стремление скрыться в душе и смыть с себя нечто «грязное», сопровождает ее в течение всего спектакля. Бланш с ее роскошными нарядами (костюмы Даниила Ахмедова), которым нет числа, безусловно, похожа на весьма узнаваемый образ «райской птицы», неизвестно как оказавшейся на грешной земле, частью которой она вроде как и сама является. Но не здесь.Пространство, придуманное художником Николаем Симоновым, своим центром делает вращающуюся конструкцию, оборачивающуюся то «домашней», то уличной стороной с красными фонарями, которые постепенно «зажигаются» везде. И в качестве абажура для лампы Бланш – Зудина покупает себе такой же. Поворотный круг вращается вместе с тремя пианистами (Ольга Шайдуллина, Руслан Агишев и Антон Савчук, создающими музыкальную атмосферу – меланхолически-тягучую, подчас медитативную. Сценическая же жизнь меж тем идет своим чередом, не слишком порой вписываясь во все придуманные режиссером символические знаки.
Но к чести режиссера, он все же постарался вычленить из всего многообразия тем и мотивов драмы Уильямса нечто для себя важное, ставшее определенным лейтмотивом этого спектакля. Непримиримое противоречие «нормы» –житейской, человеческой, половой, в конце концов – и того, что бросает ей вызов. Нормы, естественно, в понимании Стэнли Ковальского, которого играет Михаил Пореченков. Режиссер и артист не настаивают ни на брутальной сексуальности Стэнли (как бывало в некоторых версиях), ни на его быдловатом хамстве. Стэнли у Пореченкова – нормальный мужик, привыкший жить по простым и обыденным «понятиям», любитель пропустить стаканчик и перекинуться в картишки, прижимистый опять же в силу своей приверженности устоям. А нечего разбазаривать общее имущество, как сделала это «вся такая внезапная» Бланш. Он здесь временами даже вызывает симпатию, а приступы буйства, когда он крушит стол или замахивается на Стеллу – Ирину Пегову, сыграны весьма аккуратно и даже, кажется, иронично. Понятное дело, что не вписывающаяся ни в какие привычные рамки Бланш вызывает у него только раздражение. Никакого сексуального притяжения здесь обнаружить не удастся, и даже насилует он сестру жены, кажется, всего лишь в качестве мести за неправедный образ жизни.
Их пара со Стеллой – Пеговой настолько же гармонична, насколько дисгармоничен дуэт двух сестер. Не с актерской точки зрения, но с позиций и внешнего вида, и поведения героинь. Хотя режиссер и заставляет Пегову в финале завыть по-собачьи. Что, вероятно, означает, прозреть. В тот момент, когда спектакль заканчивается чрезмерно «изысканным» финалом – Бланш под другим уже, вечным для нее душем в доме скорби, и Стелла, ползующая по мокрому полу между расставленными там и сям спинками от кроватей, похожими на могильные памятники. Что же до Митча, сыгранного Михаилом Трухиным, то он здесь оказался, говоря словами Чехова «эпизодическим лицом». Нелепый заморыш и типичный «маменькин сынок», может и хотел бы помочь бедной Бланш своей любовью, да вряд знает, что это такое, воспитанный все в той же «норме».
В результате вся история, рассказанная со сцены Художественного театра, кажется, уходит не столько вглубь, как обещал режиссер, сколько вширь, в придуманные декоративные красоты, пластический антураж и музыкальный фон. Актерский же потенциал для этих ролей меж тем явно угадывается. Остается надеяться, что количество сыгранных спектаклей плавно перейдет в качество и глубину общего тона, который пока только намечен.
