Режиссер Дмитрий Крымов неожиданно обнаружил в себе «позднюю любовь» к Островскому и сделал спектакль, где впервые не затеял постмодернисткой игры: не разобрал авторский текст на отельные фразы и не сложил их заново. По слогам пересказывать тоже не стал, хотя и вынес в название внезапное «О-й».
Вольные «пересказы» классиков – от Гоголя, которого в раннем спектакле «Сэр Вантес. Дон Кихот» читали по обрывкам, разбросанным в отхожем месте, до Чехова, от которого трем сестрам достались только самые хрестоматийные реплики – обычно выходят у Крымова смешными и нелепыми, как разговоры о нескладной любви. О любви невпопад. Артисты говорят косноязычно и сбивчиво, до конца не присваивают текст автора – держатся от него независимо и примеряют, скорее, роли бродячих комедиантов. На выходе получается «прежалостная комедия», где иллюзии со скрипом распадаются, как какой-нибудь старый, сломанный стул. Крымов, кажется, и не скрывает, что ужасно сентиментален. Хотя иронии в его спектаклях не меньше, чем сантиментов. «О-й. Поздняя любовь» – не исключение.Островский, хоть и не потерял ни одной буквы, получился эксцентричным, как клоунада, и утрированным, как раёк. На сцене нет и намека на быт – все перепалки происходят в подчеркнуто условном черно-белом пространстве: по стенам и на полу – листы ватмана, неряшливо скрепленные скотчем и забрызганные краской. Вдобавок к кляксам сверху сползают черные провода. Крымов спустил с колосников десятки прожекторов – похоже, абсолютно все, что были в театре – и спустил так низко, что они стали «давить», как низкие своды в бункере. Здесь – «на дне» общества – давление финансовых трудностей превышает санитарно-допустимые нормы, и потому приводит к мутациям. Мутируют представления о ценностях. На первое место выходит чистая прибыль и умение драться за жизнь, в котором поднаторели и женщины (точнее сказать «мужики в юбках»). Отношения становятся более примитивными, грубыми, как и способы их выяснять. Ну, а любовь, даже если посещает, то некстати и больше походит на юродство.
Студенты выпускного курса Крымова и Каменьковича в ГИТИСе (а все роли, за исключением одной, играют они) демонстрируют это с азартом и полным набором комических преувеличений. Признаки «вырождения» отпечатались в их гриме. Причем изменять внешность пришлось радикально: тоненькие девушки-студентки превратились в карикатурно непривлекательных и уже немолодых мужчин, а парни – в карикатурно брутальных женщин.Один (Евгений Старцев) стал хозяйкой дома Фелицатой Антоновной, раздутой до чудовищных размеров. Эта тяжеловесная, как борец сумо, матрона лупит в футбол с долговязым сыном и лупит его самого, прыгая на лежачего всем своим обильным телом. Сына-гуляку, росточком поменьше, встряхивает, схватив за грудки, и поднимает над головой. Причем абсолютно все проделывает со скучающим, невозмутимым видом: от сальто через голову до демонстрации нижнего белья. Чтобы подтвердить, что денег нет, снимает с накладных объемов все, кроме панталон и внушительного бюстгальтера – никаких заначек и никаких иллюзий на счет своего незавидного положения.
Другой (Константин Муханов) стал гранд-дамой Лебедкиной, драться которой не мешает ни богатое платье, ни кружевные чулки. Эта энергичная, предприимчивая особа умеет манипулировать и манерно капризничать, а когда надо, использует захваты, броски и запрещенные приемы. Снимает туфли и бьет в лицо противника тяжелым каблуком, так что зритель ойкает и нервно смеется. Разбивает о свою голову лампу (как десантник – бутылку шампанского) и работает ей как электрошокером. Адвоката, которого давно выгуливала по кабакам и подставляла зад для поцелуев, она готова удавить, лишь бы заполучить заемное письмо и не платить по долгам.
Молодой адвокат Николай (Александр Кузнецов), с выбеленным лицом и кровавым контуром глаз, похож на вампира, который уже пару лет не спал и смертельно устал охотиться впустую. От нехватки денег его ломает, как наркозависимого. В начале карьеры он уже попробовал пожить с шиком, но в загуле растерял клиентов, растратился, проигрался – и задолжал крупную сумму. Эта зависимость вынуждает его снова играть, чтобы достать «дозу», сдавать себя в наем Лебедкиной и хвататься за пистолет. Покончить с собой ему старательно мешает, а в итоге – по иронии судьбы – помогает поздняя любовь Людмилочки (играет ее Мария Смольникова, актриса Лаборатории Дмитрия Крымова).Этой засидевшейся дома барышне достались мохнатые «брежневские» брови – неприлично запущенные, как сама ее жизнь – платье на два размера больше и дефекты речи. Она шепелявит и лепечет, как ее отец, маленький, похожий на мышонка стряпчий – с одним зубом, седыми кудряшками и перепуганным детским лицом. Маргаритов, как и его Людмилочка, часто говорит на своем, птичьем языке – из одних междометий и всхлипов. Проблемы с речью – это вообще «диагноз» персонажей Крымова: они теряют и путают слова, так что их не могут ни услышать, ни понять. Обмен смыслами всегда затруднен и не всегда возможен, даже между людьми, которые разбирают вздохи друг друга. Вот и наставления отца – в магнитофонной записи – до Людмилы не доходят, хоть она и слушает их регулярно, и знает наизусть.
От поздней любви магнитофон не спасает, тем более, вещает он, как боян – речитативом древних сказаний. Нравоучения, которые в пьесе Островского звучали вполне весомо, Крымов делает объектом иронии и показывает, как от прописных истин в общем-то просто избавиться. Пропащий Николай и душа-Людмила работают на подхвате отвертками, как хирург и ассистент, дымят сигареткой – и вскрывают прибор, извлекая заезженную пленку. Пока Николай наматывает ее на руку, звук отцовского голоса сбоит, плывет и обрывается.
Поздняя любовь – это попытка освободиться, это последний шанс на побег из «бункера», где ничего не меняется. Героиня Марии Смольниковой знает, что такое потребность: «это когда надо-надо-надо, а всё нет-нет-нет». Она готова отдать последнее, не задумываясь, рвется спасать избранника и просит «как-то определиться»: все-таки держал за руку. Наивная дурнушка становится еще более наивной, но и более дерзкой: берет на хранение пистолет, привязав к бедру, учится курить и торопит события. Смольникова играет экстремально быстрое взросление маленькой женщины, которая до сих пор по-детски картавит и реагирует тоже по-детски – очень непосредственно, живо отзываясь на любой нюанс разговора: все сразу же проступает на лице – все душевные движения, порывистые и неуверенные, прозрачные, как слеза. Несмотря на гротеск и комическую условность «Поздней любви», на каскад трюков и нелепостей, заложенных в каждую сцену, все актерские работы в спектакле – самой тонкой выделки. Текст Островского Крымов и студенты, конечно, заостряют, делают более агрессивным, но в то же время чутко, как сейсмографы, фиксируют колебания эмоций, за мерцанием которых хочется наблюдать, не отрываясь.
