Еще на четвертом курсе ГИТИСа Марк Захаров взял Олесю Железняк в «Ленком». Здесь бывали у нее сезоны насыщенные и не очень. Сейчас актриса занята всего лишь в двух спектаклях, но говорит, что по сцене не скучает, поскольку в свободное от «Ленкома» время играет в 19-ти антрепризных спектаклях… О поиске собственного пути, о карьере и предпочтениях актриса рассказала в интервью «Театралу».
– Олеся, вы в детстве были, наверное, «клоуном», который всех веселил, этаким «витамином бодрости»?
– Никогда. Мои одноклассницы недавно на спектакль приходили, потом сказали: «Ой, Олеська, ну, ты как в школе!» А я вообще не помню, чтобы в школе я была весельчаком. У меня и школа как-то пролетела… Я жила другой жизнью – внутренней, домашней. Была вся в себе.
– А педагоги в ГИТИСе как-то определяли ваше амплуа? Сразу было ясно, что вы комедийная актриса?
– Да нет, что только я не играла! И «Хроники» Шекспира, и Жанну д’Арк, и Геллу в «Мастере и Маргарите», и даже Счастливцева в «Лесе». Говорили, что я характерная актриса. Хотя некоторые видели во мне и лирическую героиню.
Кстати, вы знаете, во время учебы я почувствовала, что мастер – Марк Анатольевич Захаров – во мне сомневается. Захотелось доказать, что не зря взял меня, и я стала играть много-много, у разных режиссеров, как сумасшедшая. У нас был хороший курс, мы мечтали о своем театре. И вдруг Марк Анатольевич говорит, что мне надо сыграть у него в «Ленкоме». Я была счастлива!
Театр показался мне огромным заводом, там все так сложно, там другие законы, не такие, как в институте, где тебя все любят. Сначала танцевала в «Женитьбе Фигаро» (женщина с ребенком, изображающая революцию), потом меня ввели в «Юнону» и «Авось», в «Королевские игры» и в «Варвар и еретик». На четвертом курсе меня заняли в «Мистификации» – я выпадала воробьем из шкафа. Потом ввели в «Жестокие игры», где до меня главную роль играла Татьяна Догилева. Премии получила. На следующий год дали главную роль в «Укрощении укротителей».
– А были роли на сопротивление, над которыми мучились: «ох, не моё!»?
– Мне кажется, у меня таких ролей нет. И, слава богу, наверное. В «Пяти вечерах» хотелось добавить комедийного, но режиссер сказал: «Не надо». И я сдерживала себя, чтобы не проявиться. Очень грустно, что спектакль больше не идет, его быстро закрыли. Он еще и не родился, и не взлетел, там можно было развиваться, если бы он игрался несколько лет подряд.
– Как можно развиваться в профессии, если актера загнали в определенные рамки, используют лишь в одном жанре?
– Поэтому я и стала отказываться от многих проектов, иначе так и останешься актрисой прилепившегося амплуа. Актер обязан развиваться, искать новые пути. Татьяна Догилева однажды посмотрела меня в спектакле «Вокзал на троих» и сказала: «Ты – героиня прерафаэлитов. Не понимаю, почему на тебя не ставят Шекспира». Мне очень дороги ее слова. Я бы хотела сыграть Катарину в «Укрощении строптивой»… Коллеги мне уже говорили: «Ты сама виновата: не подаешь себя, как надо, поэтому тебя не видят». А я считаю, что не надо «подавать себя». Как-то не по мне это…
Вот в «Пяти вечерах» у меня была другая роль – володинская Тамара. Там я была совсем другая женщина. Так же, как и в «Визите дамы», где я играла Клару Цаханассьян. Но говорить об этом бессмысленно: этих спектаклей уже нет.
– А зрители как раз в комедийных спектаклях вас и полюбили. Вы сегодня собираете огромные залы. Я не раз видела, как вам аплодируют весь спектакль, как смеются…
– Это подарок судьбы, что люди меня ценят, говорят мне после спектакля, что я дарю радость, хорошее настроение.
– Когда это впервые случилось: вы вышли на сцену и вас встретили аплодисментами?
– Не помню, как-то постепенно это произошло… Аплодисменты это всегда приятно, но при этом лично у меня нет такой зависимости, как у собаки Павлова, которая привыкла получать свою порцию.
– Творческий кризис вам знаком?
– Нет, все-таки работа у меня есть. Бывает, охватывает усталость или расстраивает то, что нет в театре новых ролей, хочется нового. У меня 19 антреприз, а в «Ленкоме» всего два спектакля осталось: «Вишневый сад» и «Ва-банк». «Творческий кризис» случается, когда мне говорят: «Ты все время в одном амплуа, играешь похожие роли, ты мало занята в «Ленкоме»…» Наговорят – и я начинаю думать, накручивать себя. Но как выйти из этого кризиса? Пойти и сказать: «Давайте я буду играть другие роли!»? Всё должно случиться…
– Вы редко снимаетесь в кино, разве что небольшие роли бывают, как в недавней премьере комедии «Страна чудес».
– Это работа режиссера Дмитрия Дьяченко. Снимались мы очень весело, а что получилось в итоге – не видела, на премьере не была. Вообще я не смотрю фильмы, в которых снялась, ведь ничего изменить там уже не смогу! Мне неприятно, когда кто–то посмотрит и не мнение свое скажет, а с иронией спрашивает: «А тебе самой-то понравилось?» Мне всегда нравится то, что я делаю. Но когда идешь сниматься в кино, то не знаешь, что получится. В театре по-другому. Выпустили спектакль, режиссер отдыхает за кулисами, а актер самостоятельно играет на сцене. В кино ты полностью в руках режиссера: сыграл так, как он просил, а потом что-то вырежут, смонтируют, – не знаешь, что дойдет до зрителя.
– После фильма Тиграна Кеосаяна «Ландыш серебристый» вас сразу стали узнавать?
– Нет! Вообще не знаю, как это бывает у актеров, когда говорят: «Утром проснулся знаменитым». Наверное, так было раньше, когда выходило немного фильмов. Люди ходили на премьеру в кинотеатр, и артист, сыгравший главную роль, сразу становился известным. Сейчас, по-моему, такого нет. Теперь такой поток информации, столько фильмов и сериалов выпускают, что зрители не успевают следить за артистами. Сегодня одни кумиры, завтра – другие.
«Ландыш серебристый» вышел в 2000 году, в кинотеатрах прошел незаметно. Я снялась, пришла на премьеру, и больше вообще ничего про это не помню.
– И предложениями ролей вас не завалили?
– В полном метре я больше не снималась. Это моя единственная главная роль. С кино у меня не очень складываются отношения. Да и с появлением детей жизненные приоритеты изменились. Теперь ты все соотносишь с семьей. Скажу честно: если сильно включаешься в карьеру, в гонку, в актерское соревнование, то это очень тяжело. Ты все время доказываешь что-то себе и другим. Не увидели тебя, плохо показался на пробах – и начинаешь раскручивать маховик. Это ужасно.
Пробы не люблю, меня редко после них утверждают на роль. Я плохо себя там чувствую. Это к вопросу о соревновании, когда ты должен что-то доказать. В чем чудо театра? Артист играет не один, во взаимодействии с партнерами, и идет от зрителя, учитывая разговор с залом. В театре тебя зритель дополняет, ты расцветаешь.
Когда играешь комедийную роль, сразу получаешь отклик (смех, аплодисменты), а когда не комедийную – сложно сказать, как зритель улавливает, считывает твою героиню, оценивает твою игру. Вот в «Ленкоме» я играю Варю в «Вишневом саде». Мне было так приятно, когда после спектакля за кулисы пришла женщина-чеховед и сказала: «Мне очень понравилась ваша Варя. У вас такое лицо несовременное, это так замечательно, вы абсолютно чеховская героиня».
– Гастроли у вас чуть ли не ежедневно: Воронеж, Кострома, Калининград, Сочи, почти каждую неделю в Питере играете, а у вас четверо детей. Помню, что на гастроли к нам приезжали с грудным ребенком.
– Больше не беру детей с собой, выросли уже, младшему два года. Не хочется жаловаться, что жизнь тяжелая, что поездки изматывают: поезда, самолеты, гостиницы, вынужденное общение… Я, когда в Москве играю, у меня как будто выходной! Дом есть дом, место твоей силы, возвращаешься в свою «скорлупочку» – и восстанавливаешься. Потому что после гастролей приезжаю немного «обесточенная». И тогда мне храм помогает.
– Человек так устроен: гораздо труднее порадоваться за кого-то, нежели обругать. А уж в актерской среде… За кого вы радовались в последнее время?
– Я мало что смотрю в театре, по телевизору, в кино – каждый божий день играю… Играю спектакль «Дуэнья» – и радуюсь за партнеров, за наших девочек. Слушаю Олю Немогай, актрису Театра Вахтангова, и восхищаюсь: «Олечка, какой же у тебя голосок, какая ты красавица!» Поддерживаю Лику Каширину, Ваню Замотаева. И за Ванину жену Катю радуюсь – они недавно ребеночка родили, она сыграла в сериале «Семейный альбом», хорошая артистка, красавица, какое лицо интересное!
А вот еще что расскажу. Наша соседка, у нее трое деток, пригласила нашу семью на свою художественную выставку. А там играли на разных инструментах одаренные дети.
8–летний мальчик такое выдал на клисофоне, всех сразил! И вдруг выходит Денис Мацуев! Ну прямо рояль в кустах… Я очень люблю хорошую музыку. Когда едем в машине, прошу Спартака, мужа, поставить классику. Всё мечтаю детей приучить к классической музыке, водить их в консерваторию, да времени не хватает. Эх! Так вот, Мацуев играл Рахманинова, Чайковского, Скрябина, пошутил в произведении. И это было чудо. Он словно лишился рук, ног, сам… стал музыкой. Гений!
На следующий день у меня был «Пигмалион». Иду в театр, к служебному входу, в сапогах, тяжелой поступью, в шапке, с рюкзаком. Меня обгоняет пара, и женщина говорит: «Ой, это вы?! А мы с мужем идем на ваш спектакль и спорим: вы или не вы? Неужели артисты просто так ходят?» А как? Неужели они думают, что артисты не ходят, а летают, и едят, пьют по-другому, не как все люди? А вот когда я в тот вечер вышла на сцену, то соотносила себя с Мацуевым. Он перед глазами – и мне стыдно наигрывать. Театр – условная, субъективная реальность. В музыке сразу услышишь фальшивую ноту, а в спектакле можно часть текста выбросить, сказать по–другому – и зритель не заметит. И мне даже моя партнерша Катя Дурова сказала: «Ну, ты сегодня и дала!» – «Я диалог с Мацуевым вела». – «А, ну тогда понятно».
Недавно мы с Ларисой Ивановной Голубкиной играли «Пигмалион». Я ее очень люблю. Она прекрасная актриса, интересная личность, необыкновенная, радостная, легкая. Перед спектаклем она рассказала мне, что посмотрела фильм «Выживший», как там сыграл Леонардо Ди Каприо. Начинается спектакль, и я понимаю, что играю, как он (как мне Лариса Ивановна рассказала). Ну, не могла я играть хуже, чем Лео. Я не сравниваю себя с ним, смеюсь, конечно, но спектакль прошел с успехом, и актеры потом говорили: «Как здорово ты сегодня играла!»
Говорят, театр – это концентрированная жизнь. У нас дома идет ремонт. Встречусь с рабочими, послушаю их: опять у них что–то не срослось, не случилось, обвалилось… Прихожу в театр грустная. Иногда удается вставить в спектакль – «Бестолочь», например, – свои переживания, и зритель так радостно аплодирует – значит, «попадает» в него. Хотя некоторые коллеги ругают меня : им кажется, что я перехожу границы, веду себя слишком свободно на сцене. Но я себе иногда позволяю… От чего я страдаю в антрепризе? Есть опасность заштамповаться. Режиссер выпустил спектакль – и всё, распрощались, ты сам выплываешь, как можешь. Мне очень не хватает потом режиссера. В «Ленкоме» Марк Анатольевич всегда ходит на спектакли и подсказывает: «Давайте здесь уберем, это уже лишнее, тут надо поаккуратнее…» Так и живешь.
– Олеся, вы в детстве были, наверное, «клоуном», который всех веселил, этаким «витамином бодрости»?
– Никогда. Мои одноклассницы недавно на спектакль приходили, потом сказали: «Ой, Олеська, ну, ты как в школе!» А я вообще не помню, чтобы в школе я была весельчаком. У меня и школа как-то пролетела… Я жила другой жизнью – внутренней, домашней. Была вся в себе.
– А педагоги в ГИТИСе как-то определяли ваше амплуа? Сразу было ясно, что вы комедийная актриса?– Да нет, что только я не играла! И «Хроники» Шекспира, и Жанну д’Арк, и Геллу в «Мастере и Маргарите», и даже Счастливцева в «Лесе». Говорили, что я характерная актриса. Хотя некоторые видели во мне и лирическую героиню.
Кстати, вы знаете, во время учебы я почувствовала, что мастер – Марк Анатольевич Захаров – во мне сомневается. Захотелось доказать, что не зря взял меня, и я стала играть много-много, у разных режиссеров, как сумасшедшая. У нас был хороший курс, мы мечтали о своем театре. И вдруг Марк Анатольевич говорит, что мне надо сыграть у него в «Ленкоме». Я была счастлива!
Театр показался мне огромным заводом, там все так сложно, там другие законы, не такие, как в институте, где тебя все любят. Сначала танцевала в «Женитьбе Фигаро» (женщина с ребенком, изображающая революцию), потом меня ввели в «Юнону» и «Авось», в «Королевские игры» и в «Варвар и еретик». На четвертом курсе меня заняли в «Мистификации» – я выпадала воробьем из шкафа. Потом ввели в «Жестокие игры», где до меня главную роль играла Татьяна Догилева. Премии получила. На следующий год дали главную роль в «Укрощении укротителей».
– А были роли на сопротивление, над которыми мучились: «ох, не моё!»? – Мне кажется, у меня таких ролей нет. И, слава богу, наверное. В «Пяти вечерах» хотелось добавить комедийного, но режиссер сказал: «Не надо». И я сдерживала себя, чтобы не проявиться. Очень грустно, что спектакль больше не идет, его быстро закрыли. Он еще и не родился, и не взлетел, там можно было развиваться, если бы он игрался несколько лет подряд.
– Как можно развиваться в профессии, если актера загнали в определенные рамки, используют лишь в одном жанре?– Поэтому я и стала отказываться от многих проектов, иначе так и останешься актрисой прилепившегося амплуа. Актер обязан развиваться, искать новые пути. Татьяна Догилева однажды посмотрела меня в спектакле «Вокзал на троих» и сказала: «Ты – героиня прерафаэлитов. Не понимаю, почему на тебя не ставят Шекспира». Мне очень дороги ее слова. Я бы хотела сыграть Катарину в «Укрощении строптивой»… Коллеги мне уже говорили: «Ты сама виновата: не подаешь себя, как надо, поэтому тебя не видят». А я считаю, что не надо «подавать себя». Как-то не по мне это…
Вот в «Пяти вечерах» у меня была другая роль – володинская Тамара. Там я была совсем другая женщина. Так же, как и в «Визите дамы», где я играла Клару Цаханассьян. Но говорить об этом бессмысленно: этих спектаклей уже нет.– А зрители как раз в комедийных спектаклях вас и полюбили. Вы сегодня собираете огромные залы. Я не раз видела, как вам аплодируют весь спектакль, как смеются…
– Это подарок судьбы, что люди меня ценят, говорят мне после спектакля, что я дарю радость, хорошее настроение.
– Когда это впервые случилось: вы вышли на сцену и вас встретили аплодисментами?– Не помню, как-то постепенно это произошло… Аплодисменты это всегда приятно, но при этом лично у меня нет такой зависимости, как у собаки Павлова, которая привыкла получать свою порцию.
– Творческий кризис вам знаком?– Нет, все-таки работа у меня есть. Бывает, охватывает усталость или расстраивает то, что нет в театре новых ролей, хочется нового. У меня 19 антреприз, а в «Ленкоме» всего два спектакля осталось: «Вишневый сад» и «Ва-банк». «Творческий кризис» случается, когда мне говорят: «Ты все время в одном амплуа, играешь похожие роли, ты мало занята в «Ленкоме»…» Наговорят – и я начинаю думать, накручивать себя. Но как выйти из этого кризиса? Пойти и сказать: «Давайте я буду играть другие роли!»? Всё должно случиться…
– Вы редко снимаетесь в кино, разве что небольшие роли бывают, как в недавней премьере комедии «Страна чудес».– Это работа режиссера Дмитрия Дьяченко. Снимались мы очень весело, а что получилось в итоге – не видела, на премьере не была. Вообще я не смотрю фильмы, в которых снялась, ведь ничего изменить там уже не смогу! Мне неприятно, когда кто–то посмотрит и не мнение свое скажет, а с иронией спрашивает: «А тебе самой-то понравилось?» Мне всегда нравится то, что я делаю. Но когда идешь сниматься в кино, то не знаешь, что получится. В театре по-другому. Выпустили спектакль, режиссер отдыхает за кулисами, а актер самостоятельно играет на сцене. В кино ты полностью в руках режиссера: сыграл так, как он просил, а потом что-то вырежут, смонтируют, – не знаешь, что дойдет до зрителя.
– После фильма Тиграна Кеосаяна «Ландыш серебристый» вас сразу стали узнавать?– Нет! Вообще не знаю, как это бывает у актеров, когда говорят: «Утром проснулся знаменитым». Наверное, так было раньше, когда выходило немного фильмов. Люди ходили на премьеру в кинотеатр, и артист, сыгравший главную роль, сразу становился известным. Сейчас, по-моему, такого нет. Теперь такой поток информации, столько фильмов и сериалов выпускают, что зрители не успевают следить за артистами. Сегодня одни кумиры, завтра – другие.
«Ландыш серебристый» вышел в 2000 году, в кинотеатрах прошел незаметно. Я снялась, пришла на премьеру, и больше вообще ничего про это не помню.
– И предложениями ролей вас не завалили?– В полном метре я больше не снималась. Это моя единственная главная роль. С кино у меня не очень складываются отношения. Да и с появлением детей жизненные приоритеты изменились. Теперь ты все соотносишь с семьей. Скажу честно: если сильно включаешься в карьеру, в гонку, в актерское соревнование, то это очень тяжело. Ты все время доказываешь что-то себе и другим. Не увидели тебя, плохо показался на пробах – и начинаешь раскручивать маховик. Это ужасно.
Пробы не люблю, меня редко после них утверждают на роль. Я плохо себя там чувствую. Это к вопросу о соревновании, когда ты должен что-то доказать. В чем чудо театра? Артист играет не один, во взаимодействии с партнерами, и идет от зрителя, учитывая разговор с залом. В театре тебя зритель дополняет, ты расцветаешь.
Когда играешь комедийную роль, сразу получаешь отклик (смех, аплодисменты), а когда не комедийную – сложно сказать, как зритель улавливает, считывает твою героиню, оценивает твою игру. Вот в «Ленкоме» я играю Варю в «Вишневом саде». Мне было так приятно, когда после спектакля за кулисы пришла женщина-чеховед и сказала: «Мне очень понравилась ваша Варя. У вас такое лицо несовременное, это так замечательно, вы абсолютно чеховская героиня».
– Гастроли у вас чуть ли не ежедневно: Воронеж, Кострома, Калининград, Сочи, почти каждую неделю в Питере играете, а у вас четверо детей. Помню, что на гастроли к нам приезжали с грудным ребенком.
– Больше не беру детей с собой, выросли уже, младшему два года. Не хочется жаловаться, что жизнь тяжелая, что поездки изматывают: поезда, самолеты, гостиницы, вынужденное общение… Я, когда в Москве играю, у меня как будто выходной! Дом есть дом, место твоей силы, возвращаешься в свою «скорлупочку» – и восстанавливаешься. Потому что после гастролей приезжаю немного «обесточенная». И тогда мне храм помогает.
– Человек так устроен: гораздо труднее порадоваться за кого-то, нежели обругать. А уж в актерской среде… За кого вы радовались в последнее время?– Я мало что смотрю в театре, по телевизору, в кино – каждый божий день играю… Играю спектакль «Дуэнья» – и радуюсь за партнеров, за наших девочек. Слушаю Олю Немогай, актрису Театра Вахтангова, и восхищаюсь: «Олечка, какой же у тебя голосок, какая ты красавица!» Поддерживаю Лику Каширину, Ваню Замотаева. И за Ванину жену Катю радуюсь – они недавно ребеночка родили, она сыграла в сериале «Семейный альбом», хорошая артистка, красавица, какое лицо интересное!
А вот еще что расскажу. Наша соседка, у нее трое деток, пригласила нашу семью на свою художественную выставку. А там играли на разных инструментах одаренные дети.
8–летний мальчик такое выдал на клисофоне, всех сразил! И вдруг выходит Денис Мацуев! Ну прямо рояль в кустах… Я очень люблю хорошую музыку. Когда едем в машине, прошу Спартака, мужа, поставить классику. Всё мечтаю детей приучить к классической музыке, водить их в консерваторию, да времени не хватает. Эх! Так вот, Мацуев играл Рахманинова, Чайковского, Скрябина, пошутил в произведении. И это было чудо. Он словно лишился рук, ног, сам… стал музыкой. Гений!
На следующий день у меня был «Пигмалион». Иду в театр, к служебному входу, в сапогах, тяжелой поступью, в шапке, с рюкзаком. Меня обгоняет пара, и женщина говорит: «Ой, это вы?! А мы с мужем идем на ваш спектакль и спорим: вы или не вы? Неужели артисты просто так ходят?» А как? Неужели они думают, что артисты не ходят, а летают, и едят, пьют по-другому, не как все люди? А вот когда я в тот вечер вышла на сцену, то соотносила себя с Мацуевым. Он перед глазами – и мне стыдно наигрывать. Театр – условная, субъективная реальность. В музыке сразу услышишь фальшивую ноту, а в спектакле можно часть текста выбросить, сказать по–другому – и зритель не заметит. И мне даже моя партнерша Катя Дурова сказала: «Ну, ты сегодня и дала!» – «Я диалог с Мацуевым вела». – «А, ну тогда понятно».
Недавно мы с Ларисой Ивановной Голубкиной играли «Пигмалион». Я ее очень люблю. Она прекрасная актриса, интересная личность, необыкновенная, радостная, легкая. Перед спектаклем она рассказала мне, что посмотрела фильм «Выживший», как там сыграл Леонардо Ди Каприо. Начинается спектакль, и я понимаю, что играю, как он (как мне Лариса Ивановна рассказала). Ну, не могла я играть хуже, чем Лео. Я не сравниваю себя с ним, смеюсь, конечно, но спектакль прошел с успехом, и актеры потом говорили: «Как здорово ты сегодня играла!»
Говорят, театр – это концентрированная жизнь. У нас дома идет ремонт. Встречусь с рабочими, послушаю их: опять у них что–то не срослось, не случилось, обвалилось… Прихожу в театр грустная. Иногда удается вставить в спектакль – «Бестолочь», например, – свои переживания, и зритель так радостно аплодирует – значит, «попадает» в него. Хотя некоторые коллеги ругают меня : им кажется, что я перехожу границы, веду себя слишком свободно на сцене. Но я себе иногда позволяю… От чего я страдаю в антрепризе? Есть опасность заштамповаться. Режиссер выпустил спектакль – и всё, распрощались, ты сам выплываешь, как можешь. Мне очень не хватает потом режиссера. В «Ленкоме» Марк Анатольевич всегда ходит на спектакли и подсказывает: «Давайте здесь уберем, это уже лишнее, тут надо поаккуратнее…» Так и живешь.
