На вручении дипломов в Школе-студии МХАТ сообщили неожиданную новость. Оказывается, курс Виктора Рыжакова не будет пробоваться в театры, а останется единым коллективом. В связи с этим корреспондент «Театрала» задал несколько вопросов руководителю курса, худруку Центра Мейерхольда Виктору Рыжакову.
– Виктор Анатольевич, слышал, что инициатива создать Студию исходила от самих студентов?
– Ну, не совсем так, конечно! Дело не столько в их инициативе, сколько в том, что за четыре года жизни в мастерской у большинства сложилось понимание достоинств коллективного существования и даже нашлось такому желанию практическое подтверждение. Последние полтора года мы регулярно участвовали в разных фестивалях и много гастролировали. И после все вместе много разговаривали, обсуждали, спорили. Вот тогда в этих беседах сложилось это непростое решение. Да, история такая случается не часто, это скорее исключение из правил. Люди нашей профессии по природе своей индивидуалисты. А театр – это все равно дело командное, какигра в футбол. Невозможно же просто колотить в ворота и стать первоклассным игроком. Станиславский бесконечно настаивал, театр – искусство коллективное. Поэтому, чтобы «играть в театре», нужно быстрее всего осознать, что ты особенная боевая единица, но всё же часть единого целого. Казалось бы, прописная истина, но обрести это знание – трудноватая задача.
– Собственно и в жизни так. Каждый сам хочет забить свой гол...
–Ну, если согласиться с тем, что театр – это модель мира, то в нем так же сложно научиться жить и работать, как и в социуме. Если мы не будем пытаться этого делать, то мир попросту рухнет. Театр всё-таки не изобразительное искусство, где вполне себе возможно существовать автономно. И даже не оркестр, у которого хотя бы есть фиксированная партитура. Театр по своей сути еще более эфемерен. В его организации множество скрытых подводных камней и особенностей, которые требуют постоянного внутреннего труда, пристального внимания, невероятного терпения и бесконечного поиска. К тому же театр – это искусство, существующее во времени: здесь и сейчас! То, что было откровением вчера, сегодня уже банальная очевидность. Меняется язык, законы восприятия, интонации, появляются всё новые и новые технологии. Поэтому и художник, пытающийся разобраться в мироустройстве, естественно, не может оставаться вне контекста нового времени. Проще говоря, то, что происходит за окном, и есть действительная реальность, которая не может не воздействовать и не изменять нас, точно как и зрителей, почему-то спешащих в театральные залы, которые так же вовлечены во все эти события и являются ее составляющей частью. Мир изменяется каждую секунду. И то, что театр – искусство, существующее во времени,– еще одна сложность, которую необходимо осознать. Вот и оказывается, что вкалывать и учиться этой профессии приходится всю жизнь.
– Как вам кажется, может быть, время и создало предпосылки к тому, что студенты решили объединиться в Студию? Так ведь было и со Студией Вахтангова, и со Студией Мейерхольда, да мало ли с кем еще…
– Скорее всего, это взаимосвязанный процесс. Само время требует сегодня более сложной и четкой организации театрального дела, новых моделей театрального строительства. Еще более изощренным становится действительность, еще сложнее и крепче должны срабатывать механизмы организации любого человеческого сообщества. Мне бы хотелось, чтобы всё в нашем «будущем» складывалось естественным путем. Совместное житие – тонкая композиция, живая. Предугадать результат заранее почти никогда невозможно. Разговор о человеке идет с первого дня жизни там, где родители создают среду, в которой хотели бы, чтобы малыш развивался в полноценную самостоятельнуюличность.
Так и в театре. Конечно же, не всё и не всегда получается, но для меня это самый важный процесс: понять что-то про себя за эти годы важнее, чем что-то раз и навсегда закрепить. Научиться терпению, почувствовать вкус к преодолению важнее, чем безошибочно выговаривать сложнейшие скороговорки. Обрести за эти четыре года вкус к совместному фантазированию, сочинительству и каждодневному труду важнее иного понимания. Научиться бесстрашно падать и ошибаться – важнее твердой поступи и самонадеянной уверенности в своих умениях.
Полюбить сам процесс бесконечного поиска, полюбить эту повседневную «трагичную жизнь» и театр, как познание этой жизни, – вероятно это и есть наше искомое… Вообще нет большего человеческого счастья, чем научиться любить свое дело. Ведь мы знаем, что когда человек влюблен, он самый счастливый. Поэтому так важно уже в школе пристраститься любить сам этот процесс и все трудности, которые с ним связаны. Ну, как полюбить летать что ли, где всегда надо преодолевать некие преграды и собственно страх…
Мне кажется в этом и кроется секрет прекрасной, а с другой стороны, чудовищной профессии под названием театр. И еще. Искусство актера – человековедение чистой воды. Опасная зона! Вот и выходит, что наше объединение сегодня, скорее осознанная потребность совместного лабораторного пути на этой особенной территории. Амбициозная?! А как иначе?! Хочется же всей командой сразу в Лигу чемпионов!
–Только что закончились вступительные экзамены. Понятно, что у каждого мастера субъективный подход. И все же, когда вы видите, что все ребята талантливы, но нужно сделать выбор, какими критериями вы руководствуетесь?
– Не могу сказать, что это всегда рациональный процесс. Но скорее всего, настоящий выбор происходит только тогда, когда ты пытаешься складывать картину «целого». Сегодня поступает очень много талантливой молодежи. Вообще каждый человек одарен по-своему. Но распознать меру и особенности его таланта, создать среду, в которой он раскроется – это задача уж точно непростая. Большинство людей в силу различных жизненных обстоятельств закрыты. Талант же актерский – это особенные свойства: способность оставаться открытым, почти бесхитростным, обаятельным, заразительным, жизнелюбивым. Не знаю, может кто-то определяет его и по-другому.
В актерство чаще всего идут люди, которые, несмотря ни на что, умеют радоваться жизни. Им хочется вызывать в других эмоции, им нравится, когда люди улыбаются или плачут. Причем плачут не от отчаяния или злости, а от открытия и осознания каких-то простых вещей. От неожиданного понимания того, что как бы судьба ни складывалась, человек живет, любит и, увы, умирает. Художник – это ведь необычный человек, человек, который не согласен с устоявшимся порядком вещей на Земле. И перед ним, по большому счету, стоят непростые задачи: сделать так, чтобы в мире стало чуть теплее, чуть радостнее. Это такие простые человеческие вещи, о которых мы часто забываем.
Нередко искусство театра стараются подменить каким-либо интеллектуальным знанием, а иногда впадают в герметичность: театр отказывается от внимания к человеку и занимается самим собой. Когда мы пытаемся рассказать про самих себя и себе подобных, выразить свои трудности перевода этой жизни, возникает что-то очень ценное для тех людей, которые почему-то, несмотря на большое количество развлечений и возможностей иного времяпрепровождения, приходят в театральный зал. Ведь ни для кого уже не секрет, что театр – это не актеры, репетирующие спектакль, и не зрители, приходящие в зал, а те часы и минуты, когда они сходятся в едином пространстве. В этот момент и может возникнуть ТЕАТР. То есть зона особенного соединения, какая-то другая реальность. А все остальное – подготовка. Все делается ради того, чтобы две эти стороны получили что-то чрезвычайно важное от этого взаимного схождения.
– Вы сказали, что художник должен быть не согласен с действительностью...
– Да, художник – это человек, который не согласен с тем, как устроен наш сумасшедший мир. Но это не значит, что чтобы его изменить, нужно устраивать революцию. Есть более тонкая сфера духовного мира. Человек, пришедший в компанию, где царит уныние, и изменивший ее атмосферу, уже творец. А творчество в повседневной жизни может проявляться бесконечно.Только человек должен это скорее понять и начать самостоятельно создавать свой неповторимый счастливый мир.
– Простите, если резко меняю тему, но хочется спросить: а что тревожит вас сегодня как режиссера?
– Собственное несовершенство. Вот кажется, что уже многое пройдено и многое научился понимать, но в какой-то момент видишь, что вообще ничего не знаешь про эту жизнь и вновь ощущаешь свое бесконечное несовершенство. А самое большое отчаяние заключается в том, что невозможно противостоять злу. Совсем рядом война, а ты ничего не можешь сделать. Там люди гибнут, а ты не знаешь, как их от этого уберечь. Несовершенство – налицо!Ты не можешь организовать свою жизнь, защитить людей от страданий, неправильных действий и поступков. Сам совершаешь бесчисленное количество ошибок.А может, если говорить цинично, смысл самой жизни человека заключается в этом проклятом бесконечном «сизифовом труде». Смешно?! Но с другой стороны, мы же знаем, что мечты непременно сбываются, вот только нельзя перестать катить этот камень. Важно присутствие!
– Вас часто сегодня приглашают на экзамены в другие вузы. Какие проблемы в сфере актерского образования могли бы выделить?
– Да, проблем всегда много. Это же живой процесс. Но главная наша ошибка одна: мы часто занимаемся собой, а не делом. Начинаем спорить, как и по какой школе лучше учить, ссылаемся на авторитетов и учителей. Давно пора осознать: нет школы Станиславского! Она умерла вместе с ее величайшим автором! Но есть его поистине уникальное наследие, которое помогает развиваться и познавать профессию в современном контексте. К.С. оставил нам красные флажки, которые помогают не сбиться с пути. И все же, до сих пор находятся «специалисты», которые пытаются непременно дословно перенести его «систему» в нынешний день, причем всегда это выглядит, как безнадежно «испорченный телефон».
Если ты называешь себя последователем Станиславского, не забивай никому мозги и не вводи в заблуждение учеников, что ты представляешь им школу великого артиста. Школа – понятие глубоко личностное. А это уже твое понимание, твоя интерпретация и значит твоя «школа». Твоя ответственность! Ты сам учитель! Вот и пытайся разобраться и создать нечто последовательное и, конечно же, уже свое новое понимание пути. Мне кажется, что практикующий в школе человек не должен бояться брать на себя ответственность. Кто-то мне возразит и скажет, мол, ну да, тогда мы таких дров наломаем. Однако не наломав дров, никто и никогда ничему не научится. В Школе-студии МХАТ у каждой мастерской свой путь. Нет повторяющихся педагогических систем. Мастерская Брусникина не боится пускаться в новые для школы практики изучения реальной действительности, Золотовицкий с Земцовым постоянно обновляют арсенал педагогического инструментария… Кирилл Серебренников, не имея педагогического опыта, рискнул набрать актерско-режиссерский курс и собственной практикой доказал, что скорее надо учиться не по каким-то «чужим методикам» и «системам», не утверждать исключительную правоту своей Школы, а, собственно, вновь по крупицам собирать свою театрально-педагогическую практику, строить свой идеальный театр, и дело сладится.
Разве не только в работе и поиске рождается новая школа?! А значит, традиция непрестанной и бесстрашной селекции новых тенденций и направлений, привитая Школе-студии еще Табаковым и Смелянским, работает. Ну, а у кого-то другой ориентир: что на все это скажут наши праотцы?! Когда человек боится делать самостоятельные шаги, он обращается ко всем мыслимым и немыслим источникам, начиная со Станиславского и заканчивая Священным писанием, да вот только никак не разглядит в нем своего собственного настоящего пути.
– Вы довольно много работаете с современной драматургией. Простите за наивный вопрос, но лично вы что в ней находите?
– Да ведь во все времена театр не мог существовать без современного текста. Это его естественная необходимость.Через многоголосье новой драматургии можно расслышать сегодняшнее настоящее. Для меня труды Гоголя, Островского, Толстого, Достоевского имеют огромную ценность. Но и тексты Ивана Вырыпаева лежат с ними на одной полке.
Все знают: Московский Художественный театр состоялся не на пустом месте. Если бы театр последовательно не работал с современной драматургией, с произведениями Чехова, Горького, Булгакова, Андреева, то неизвестно, как бы сложилась его судьба. Эти авторы начинали свою авторскую историю на сцене в Камергерском. Собственно и этими открытиями сегодня знаменит МХТ. Если мы говорим о том, что современную драматургию обвиняют в банальности или мелкотемье, то почитайте, что писали о Чехове или Булгакове в их время. А о Володине?! Какое было противостояние! И тогда одергивали театр: у нас есть классика, зачем вам еще что-то новое и несовершенное? Какая новая драма, что вы предлагаете?! И Петрушевская в 80-е годы тоже была неудобным новатором, а сегодня ее причисляют к советским классикам. Тоже ведь тогда не вписывалась в привычный порядок теми драматургические стандарты. Да сколько еще примеров.
За последние 10-15 лет появилось много талантливых драматургов, смело практикующих, изучающих современный театр, работающих в новом языковом пространстве и потрясающе слышащих время. Время же и покажет, кто из них вырастит в «великих мастеров драмы», о которых будут потом непременно писать в учебных пособиях. Постоянно читаю новые пьесы, со многими авторами общаюсь и работаю, за некоторыми пристрастно наблюдаю. А быть может, скоро мы переживем новый ренессанс.
Словом, то, что традиция работы театров с современной драматургией вернулась – большая общая победа. Еще вчера от слов «новая драма», «современная драматургия», у многих «деятелей театра» менялось выражение лица, а сегодня – это неотъемлемая часть тетра. И для того, чтобы появился «новый Чехов», нужно создавать насыщенную питательную среду. Именно в серьезном литературном контексте и рождается настоящий АВТОР – только не в пустоте.
– Виктор Анатольевич, слышал, что инициатива создать Студию исходила от самих студентов?
– Ну, не совсем так, конечно! Дело не столько в их инициативе, сколько в том, что за четыре года жизни в мастерской у большинства сложилось понимание достоинств коллективного существования и даже нашлось такому желанию практическое подтверждение. Последние полтора года мы регулярно участвовали в разных фестивалях и много гастролировали. И после все вместе много разговаривали, обсуждали, спорили. Вот тогда в этих беседах сложилось это непростое решение. Да, история такая случается не часто, это скорее исключение из правил. Люди нашей профессии по природе своей индивидуалисты. А театр – это все равно дело командное, какигра в футбол. Невозможно же просто колотить в ворота и стать первоклассным игроком. Станиславский бесконечно настаивал, театр – искусство коллективное. Поэтому, чтобы «играть в театре», нужно быстрее всего осознать, что ты особенная боевая единица, но всё же часть единого целого. Казалось бы, прописная истина, но обрести это знание – трудноватая задача.
– Собственно и в жизни так. Каждый сам хочет забить свой гол...
–Ну, если согласиться с тем, что театр – это модель мира, то в нем так же сложно научиться жить и работать, как и в социуме. Если мы не будем пытаться этого делать, то мир попросту рухнет. Театр всё-таки не изобразительное искусство, где вполне себе возможно существовать автономно. И даже не оркестр, у которого хотя бы есть фиксированная партитура. Театр по своей сути еще более эфемерен. В его организации множество скрытых подводных камней и особенностей, которые требуют постоянного внутреннего труда, пристального внимания, невероятного терпения и бесконечного поиска. К тому же театр – это искусство, существующее во времени: здесь и сейчас! То, что было откровением вчера, сегодня уже банальная очевидность. Меняется язык, законы восприятия, интонации, появляются всё новые и новые технологии. Поэтому и художник, пытающийся разобраться в мироустройстве, естественно, не может оставаться вне контекста нового времени. Проще говоря, то, что происходит за окном, и есть действительная реальность, которая не может не воздействовать и не изменять нас, точно как и зрителей, почему-то спешащих в театральные залы, которые так же вовлечены во все эти события и являются ее составляющей частью. Мир изменяется каждую секунду. И то, что театр – искусство, существующее во времени,– еще одна сложность, которую необходимо осознать. Вот и оказывается, что вкалывать и учиться этой профессии приходится всю жизнь.
– Как вам кажется, может быть, время и создало предпосылки к тому, что студенты решили объединиться в Студию? Так ведь было и со Студией Вахтангова, и со Студией Мейерхольда, да мало ли с кем еще…
– Скорее всего, это взаимосвязанный процесс. Само время требует сегодня более сложной и четкой организации театрального дела, новых моделей театрального строительства. Еще более изощренным становится действительность, еще сложнее и крепче должны срабатывать механизмы организации любого человеческого сообщества. Мне бы хотелось, чтобы всё в нашем «будущем» складывалось естественным путем. Совместное житие – тонкая композиция, живая. Предугадать результат заранее почти никогда невозможно. Разговор о человеке идет с первого дня жизни там, где родители создают среду, в которой хотели бы, чтобы малыш развивался в полноценную самостоятельнуюличность.
Так и в театре. Конечно же, не всё и не всегда получается, но для меня это самый важный процесс: понять что-то про себя за эти годы важнее, чем что-то раз и навсегда закрепить. Научиться терпению, почувствовать вкус к преодолению важнее, чем безошибочно выговаривать сложнейшие скороговорки. Обрести за эти четыре года вкус к совместному фантазированию, сочинительству и каждодневному труду важнее иного понимания. Научиться бесстрашно падать и ошибаться – важнее твердой поступи и самонадеянной уверенности в своих умениях.
Полюбить сам процесс бесконечного поиска, полюбить эту повседневную «трагичную жизнь» и театр, как познание этой жизни, – вероятно это и есть наше искомое… Вообще нет большего человеческого счастья, чем научиться любить свое дело. Ведь мы знаем, что когда человек влюблен, он самый счастливый. Поэтому так важно уже в школе пристраститься любить сам этот процесс и все трудности, которые с ним связаны. Ну, как полюбить летать что ли, где всегда надо преодолевать некие преграды и собственно страх…
Мне кажется в этом и кроется секрет прекрасной, а с другой стороны, чудовищной профессии под названием театр. И еще. Искусство актера – человековедение чистой воды. Опасная зона! Вот и выходит, что наше объединение сегодня, скорее осознанная потребность совместного лабораторного пути на этой особенной территории. Амбициозная?! А как иначе?! Хочется же всей командой сразу в Лигу чемпионов!
–Только что закончились вступительные экзамены. Понятно, что у каждого мастера субъективный подход. И все же, когда вы видите, что все ребята талантливы, но нужно сделать выбор, какими критериями вы руководствуетесь?
– Не могу сказать, что это всегда рациональный процесс. Но скорее всего, настоящий выбор происходит только тогда, когда ты пытаешься складывать картину «целого». Сегодня поступает очень много талантливой молодежи. Вообще каждый человек одарен по-своему. Но распознать меру и особенности его таланта, создать среду, в которой он раскроется – это задача уж точно непростая. Большинство людей в силу различных жизненных обстоятельств закрыты. Талант же актерский – это особенные свойства: способность оставаться открытым, почти бесхитростным, обаятельным, заразительным, жизнелюбивым. Не знаю, может кто-то определяет его и по-другому.
В актерство чаще всего идут люди, которые, несмотря ни на что, умеют радоваться жизни. Им хочется вызывать в других эмоции, им нравится, когда люди улыбаются или плачут. Причем плачут не от отчаяния или злости, а от открытия и осознания каких-то простых вещей. От неожиданного понимания того, что как бы судьба ни складывалась, человек живет, любит и, увы, умирает. Художник – это ведь необычный человек, человек, который не согласен с устоявшимся порядком вещей на Земле. И перед ним, по большому счету, стоят непростые задачи: сделать так, чтобы в мире стало чуть теплее, чуть радостнее. Это такие простые человеческие вещи, о которых мы часто забываем.
Нередко искусство театра стараются подменить каким-либо интеллектуальным знанием, а иногда впадают в герметичность: театр отказывается от внимания к человеку и занимается самим собой. Когда мы пытаемся рассказать про самих себя и себе подобных, выразить свои трудности перевода этой жизни, возникает что-то очень ценное для тех людей, которые почему-то, несмотря на большое количество развлечений и возможностей иного времяпрепровождения, приходят в театральный зал. Ведь ни для кого уже не секрет, что театр – это не актеры, репетирующие спектакль, и не зрители, приходящие в зал, а те часы и минуты, когда они сходятся в едином пространстве. В этот момент и может возникнуть ТЕАТР. То есть зона особенного соединения, какая-то другая реальность. А все остальное – подготовка. Все делается ради того, чтобы две эти стороны получили что-то чрезвычайно важное от этого взаимного схождения.
– Вы сказали, что художник должен быть не согласен с действительностью...
– Да, художник – это человек, который не согласен с тем, как устроен наш сумасшедший мир. Но это не значит, что чтобы его изменить, нужно устраивать революцию. Есть более тонкая сфера духовного мира. Человек, пришедший в компанию, где царит уныние, и изменивший ее атмосферу, уже творец. А творчество в повседневной жизни может проявляться бесконечно.Только человек должен это скорее понять и начать самостоятельно создавать свой неповторимый счастливый мир.
– Простите, если резко меняю тему, но хочется спросить: а что тревожит вас сегодня как режиссера?
– Собственное несовершенство. Вот кажется, что уже многое пройдено и многое научился понимать, но в какой-то момент видишь, что вообще ничего не знаешь про эту жизнь и вновь ощущаешь свое бесконечное несовершенство. А самое большое отчаяние заключается в том, что невозможно противостоять злу. Совсем рядом война, а ты ничего не можешь сделать. Там люди гибнут, а ты не знаешь, как их от этого уберечь. Несовершенство – налицо!Ты не можешь организовать свою жизнь, защитить людей от страданий, неправильных действий и поступков. Сам совершаешь бесчисленное количество ошибок.А может, если говорить цинично, смысл самой жизни человека заключается в этом проклятом бесконечном «сизифовом труде». Смешно?! Но с другой стороны, мы же знаем, что мечты непременно сбываются, вот только нельзя перестать катить этот камень. Важно присутствие!
– Вас часто сегодня приглашают на экзамены в другие вузы. Какие проблемы в сфере актерского образования могли бы выделить?
– Да, проблем всегда много. Это же живой процесс. Но главная наша ошибка одна: мы часто занимаемся собой, а не делом. Начинаем спорить, как и по какой школе лучше учить, ссылаемся на авторитетов и учителей. Давно пора осознать: нет школы Станиславского! Она умерла вместе с ее величайшим автором! Но есть его поистине уникальное наследие, которое помогает развиваться и познавать профессию в современном контексте. К.С. оставил нам красные флажки, которые помогают не сбиться с пути. И все же, до сих пор находятся «специалисты», которые пытаются непременно дословно перенести его «систему» в нынешний день, причем всегда это выглядит, как безнадежно «испорченный телефон».
Если ты называешь себя последователем Станиславского, не забивай никому мозги и не вводи в заблуждение учеников, что ты представляешь им школу великого артиста. Школа – понятие глубоко личностное. А это уже твое понимание, твоя интерпретация и значит твоя «школа». Твоя ответственность! Ты сам учитель! Вот и пытайся разобраться и создать нечто последовательное и, конечно же, уже свое новое понимание пути. Мне кажется, что практикующий в школе человек не должен бояться брать на себя ответственность. Кто-то мне возразит и скажет, мол, ну да, тогда мы таких дров наломаем. Однако не наломав дров, никто и никогда ничему не научится. В Школе-студии МХАТ у каждой мастерской свой путь. Нет повторяющихся педагогических систем. Мастерская Брусникина не боится пускаться в новые для школы практики изучения реальной действительности, Золотовицкий с Земцовым постоянно обновляют арсенал педагогического инструментария… Кирилл Серебренников, не имея педагогического опыта, рискнул набрать актерско-режиссерский курс и собственной практикой доказал, что скорее надо учиться не по каким-то «чужим методикам» и «системам», не утверждать исключительную правоту своей Школы, а, собственно, вновь по крупицам собирать свою театрально-педагогическую практику, строить свой идеальный театр, и дело сладится.
Разве не только в работе и поиске рождается новая школа?! А значит, традиция непрестанной и бесстрашной селекции новых тенденций и направлений, привитая Школе-студии еще Табаковым и Смелянским, работает. Ну, а у кого-то другой ориентир: что на все это скажут наши праотцы?! Когда человек боится делать самостоятельные шаги, он обращается ко всем мыслимым и немыслим источникам, начиная со Станиславского и заканчивая Священным писанием, да вот только никак не разглядит в нем своего собственного настоящего пути.
– Вы довольно много работаете с современной драматургией. Простите за наивный вопрос, но лично вы что в ней находите?
– Да ведь во все времена театр не мог существовать без современного текста. Это его естественная необходимость.Через многоголосье новой драматургии можно расслышать сегодняшнее настоящее. Для меня труды Гоголя, Островского, Толстого, Достоевского имеют огромную ценность. Но и тексты Ивана Вырыпаева лежат с ними на одной полке.
Все знают: Московский Художественный театр состоялся не на пустом месте. Если бы театр последовательно не работал с современной драматургией, с произведениями Чехова, Горького, Булгакова, Андреева, то неизвестно, как бы сложилась его судьба. Эти авторы начинали свою авторскую историю на сцене в Камергерском. Собственно и этими открытиями сегодня знаменит МХТ. Если мы говорим о том, что современную драматургию обвиняют в банальности или мелкотемье, то почитайте, что писали о Чехове или Булгакове в их время. А о Володине?! Какое было противостояние! И тогда одергивали театр: у нас есть классика, зачем вам еще что-то новое и несовершенное? Какая новая драма, что вы предлагаете?! И Петрушевская в 80-е годы тоже была неудобным новатором, а сегодня ее причисляют к советским классикам. Тоже ведь тогда не вписывалась в привычный порядок теми драматургические стандарты. Да сколько еще примеров.
За последние 10-15 лет появилось много талантливых драматургов, смело практикующих, изучающих современный театр, работающих в новом языковом пространстве и потрясающе слышащих время. Время же и покажет, кто из них вырастит в «великих мастеров драмы», о которых будут потом непременно писать в учебных пособиях. Постоянно читаю новые пьесы, со многими авторами общаюсь и работаю, за некоторыми пристрастно наблюдаю. А быть может, скоро мы переживем новый ренессанс.
Словом, то, что традиция работы театров с современной драматургией вернулась – большая общая победа. Еще вчера от слов «новая драма», «современная драматургия», у многих «деятелей театра» менялось выражение лица, а сегодня – это неотъемлемая часть тетра. И для того, чтобы появился «новый Чехов», нужно создавать насыщенную питательную среду. Именно в серьезном литературном контексте и рождается настоящий АВТОР – только не в пустоте.
