Итальянцы привезли три программы – оперу Верди «Симон Бокканегра», его же «Реквием» и концерт итальянской музыки с Россини и Керубини (он еще впереди).
Как видно из списка названий, миланский театр решил устроить историческую экскурсию по родным итальянским местам, хотя уже давно в команде солистов ««Ла Скала»» поют певцы из разных стран. Организатор гастролей – фестиваль искусств «Черешневый лес» – тоже известен привязанностью ко всему итальянскому, что наверняка повлияло на выбор репертуара. А опера «Симон Бокканегра» превратилась в гастрольную традицию: ее (в постановке Стрелера ) привозили в Москву и ранее (в ХХ веке). Не говоря уже о «Реквиеме», который под управлением Герберта фон Караяна впервые прозвучал еще в самый первый приезд «Ла Скала» в Москву (1964) .
«Симон Бокканегра» – опера по мотивам итальянской истории. Так звали первого дожа Генуи, жившего в разгар разного рода междоусобиц. Города дрались за сферы влияния, патриции боролись с плебеями, сторонники Папы римского – со сторонниками власти императора, а непостоянный народ, как водится, колебался в разные стороны. Взяв за основу либретто жизнь реального человека, жившего в средневековом городе, Верди не стремился к достоверности. Он, с одной стороны, традиционно поставил во главу угла мелодраматические страсти (потеря и обретение дожем дочери, кровная месть, заговоры, яды и т. д.), а с другой – насытил оперу волнениями своего времени. Например, мыслями об объединения Италии (актуально для композитора, жившего в момент исторического события). Главный герой Симон – конгломерат реального и романтического: он, как когда-то Петрарка, проявляет редкую мудрость, протестуя против раздоров, и в то же время сохраняет приметы типичного оперного героя Верди. Режиссер Федерико Тьецци именно это поставил во главу концепции: Бокканегра у него – человек, опередивший свое время. Что наглядно выясняется в финале: отравленный средневековый Симон умирает, а хор вокруг него появляется в одеждах девятнадцатого века.
Спектакль, никого не раздражающий чрезмерной визуальной смелостью, не выходит за рамки полу-условного представления, с типовыми «психологическими» мизансценами, при которых певцам удобно видеть дирижера. Костюмы как бы исторические, но из разных веков. Амелия, дочь дожа, например, зачем-то напоминает девушек с картин прерафаэлитов. Декорации – смесь готики с романтизмом и немного даже кубо-футуризмом. Для наблюдательных зрителей даны подсказки. Прежде всего – висящая в зале средневекового Сената картина немецкого художника-романтика Каспара Давида Фридриха «Крушение «Надежды». Если знать название картины – оно уже говорит о режиссерской концепции, а визуальный ряд – остро вздыбленные куски ледяной породы, под которыми видны остатки судна – красноречив особенно: налицо судьба моряка Симона в гуще житейских бед. Впечатляет космический финал, в котором на сцену опускается огромное зеркало. В его медленном наклоне сперва отражается зрительный зал, потом оркестр и под конец – умирающий дож на руках безутешной дочери.
Музыка Верди такого рода, что перегнуть палку в «р-р-романтизме» очень легко. На выходе получится нечто бурное, но поверхностное. С шапкой пены поверх напитка. Но выдающийся дирижер «Ла Скала» Мунг-Вун Чунг подошел к партитуре с потрясающей деликатностью, отсекая всякого рода звуковые фейерверки (и при этом не теряя ни грамма глубинной мощи). Эпитет «прозрачное звучание» порхал по зрительному залу даже в моменты апофеозов. Что уж говорить , например, о сцене появления Амалии, когда заданная композитором атмосфера южного рассвета под водительством маэстро заставила оркестр раскрыться в панорамных переливах, словно распускающийся цветок. Верди обозначился как мастер тонких переходов, творец утонченной рельефной динамики, враг мелодраматической прямолинейности, Дирижер сделал большое дело: он показал неправоту тех – довольно многочисленных – гордецов, мыслящих шаблонно, кто думает, будто Верди – как бы смесь оркестрового «бум-бум» с телячьими сантиментами. Нет, Верди не столь прямолинеен, не так прост, как может казаться. Мы услышали это собственными ушами.
Замечательно работал и хор «Ла Скала». Правда, два главных героя –Бокканегра (Лео Нуччи) и его враг Фиеско (Михаил Петренко) не создали яркого вокального противостояния: баритон Нуччи, которому за семьдесят, пел «жидким», ослабленным звуком, а бас Петренко – ну, наверно, это был не его день. Кармен Джаннаттазио (Амелия) имеет голос сильный и красивый, но слегка прямолинейный: побольше обертонов, и все было бы чудесно. Корпулентный тенор Фабио Сартори (Адорно), издалека похожий на Паваротти, сверкая вокалом, надлежаще выражал свои гнев и страсть, но блик героя-любовника все же наводил на мысль, что прелестная Амелия полюбила его не за красивые глаза. За ум, наверно.
Исполнение «Реквиема» Верди под управлением главного дирижера «Ла Скала» Риккардо Шайи вызвало в памяти вечер 2011 года, когда миланцы привозили в Москву этот же опус, а за пультом стоял прежний музыкальный глава «Ла Скала» Даниэль Баренбойм. До чего же разными могут быть трактовки даже заупокойного реквиема (написанного Верди на смерть писателя Алессандро Мандзони в 1874 году)! Если у Баренбойма музыкальная ткань развертывалась плотным, ярко нюансированным, но в целом ровным полотном, вытканным как бы при взгляде высокого профессионала «со стороны», то у Шайи – вздыбливалась до крика в небеса и опускалась до благоговейного шепота. «Реквием» был исполнен с таким острым чувством богобоязненности (а это чувство в реквиеме как жанре одно из основных), с таким искренним, горячим посылом католической религиозности, доходящей до экстаза, что судить о том, чья трактовка лучше, не поворачивается перо. Это останется личным выбором слушателя. Скажем лишь, что хор театра снова показал себя с наилучшей стороны, а среди именитых солистов, в числе которых были очень неплохие певцы, лучше всех, на наш взгляд, пел российский бас Дмитрий Белосельский.
…В зрительном зале Большого нашлись люди, которые были аж на вторых гастролях театра в 1974 году, а кое- кто – даже на первых, а теперь они ностальгически причитали: эх, разве ж это «тот» «Ла Скала»? Тогда пели титаны, а теперь? Понятно, что такого рода вздохи неизбежны, кто бы как ни пел тогда и сейчас. Ведь «Ла Скала» – не театр. Это многовековой, но при этом активно действующий миф. И как бы ни относиться к конкретным певцам и музыкантам, приезд миланцев весьма поучителен. Хотя бы тем, что в разговоры (в диапазоне от «все кончено» до «все нормально») на тему «Что происходит с вокалом и оперой в Италии», – московский зритель может вставить свои реальные наблюдения.
Как видно из списка названий, миланский театр решил устроить историческую экскурсию по родным итальянским местам, хотя уже давно в команде солистов ««Ла Скала»» поют певцы из разных стран. Организатор гастролей – фестиваль искусств «Черешневый лес» – тоже известен привязанностью ко всему итальянскому, что наверняка повлияло на выбор репертуара. А опера «Симон Бокканегра» превратилась в гастрольную традицию: ее (в постановке Стрелера ) привозили в Москву и ранее (в ХХ веке). Не говоря уже о «Реквиеме», который под управлением Герберта фон Караяна впервые прозвучал еще в самый первый приезд «Ла Скала» в Москву (1964) .

«Симон Бокканегра» – опера по мотивам итальянской истории. Так звали первого дожа Генуи, жившего в разгар разного рода междоусобиц. Города дрались за сферы влияния, патриции боролись с плебеями, сторонники Папы римского – со сторонниками власти императора, а непостоянный народ, как водится, колебался в разные стороны. Взяв за основу либретто жизнь реального человека, жившего в средневековом городе, Верди не стремился к достоверности. Он, с одной стороны, традиционно поставил во главу угла мелодраматические страсти (потеря и обретение дожем дочери, кровная месть, заговоры, яды и т. д.), а с другой – насытил оперу волнениями своего времени. Например, мыслями об объединения Италии (актуально для композитора, жившего в момент исторического события). Главный герой Симон – конгломерат реального и романтического: он, как когда-то Петрарка, проявляет редкую мудрость, протестуя против раздоров, и в то же время сохраняет приметы типичного оперного героя Верди. Режиссер Федерико Тьецци именно это поставил во главу концепции: Бокканегра у него – человек, опередивший свое время. Что наглядно выясняется в финале: отравленный средневековый Симон умирает, а хор вокруг него появляется в одеждах девятнадцатого века.
Спектакль, никого не раздражающий чрезмерной визуальной смелостью, не выходит за рамки полу-условного представления, с типовыми «психологическими» мизансценами, при которых певцам удобно видеть дирижера. Костюмы как бы исторические, но из разных веков. Амелия, дочь дожа, например, зачем-то напоминает девушек с картин прерафаэлитов. Декорации – смесь готики с романтизмом и немного даже кубо-футуризмом. Для наблюдательных зрителей даны подсказки. Прежде всего – висящая в зале средневекового Сената картина немецкого художника-романтика Каспара Давида Фридриха «Крушение «Надежды». Если знать название картины – оно уже говорит о режиссерской концепции, а визуальный ряд – остро вздыбленные куски ледяной породы, под которыми видны остатки судна – красноречив особенно: налицо судьба моряка Симона в гуще житейских бед. Впечатляет космический финал, в котором на сцену опускается огромное зеркало. В его медленном наклоне сперва отражается зрительный зал, потом оркестр и под конец – умирающий дож на руках безутешной дочери.
Музыка Верди такого рода, что перегнуть палку в «р-р-романтизме» очень легко. На выходе получится нечто бурное, но поверхностное. С шапкой пены поверх напитка. Но выдающийся дирижер «Ла Скала» Мунг-Вун Чунг подошел к партитуре с потрясающей деликатностью, отсекая всякого рода звуковые фейерверки (и при этом не теряя ни грамма глубинной мощи). Эпитет «прозрачное звучание» порхал по зрительному залу даже в моменты апофеозов. Что уж говорить , например, о сцене появления Амалии, когда заданная композитором атмосфера южного рассвета под водительством маэстро заставила оркестр раскрыться в панорамных переливах, словно распускающийся цветок. Верди обозначился как мастер тонких переходов, творец утонченной рельефной динамики, враг мелодраматической прямолинейности, Дирижер сделал большое дело: он показал неправоту тех – довольно многочисленных – гордецов, мыслящих шаблонно, кто думает, будто Верди – как бы смесь оркестрового «бум-бум» с телячьими сантиментами. Нет, Верди не столь прямолинеен, не так прост, как может казаться. Мы услышали это собственными ушами.

Замечательно работал и хор «Ла Скала». Правда, два главных героя –Бокканегра (Лео Нуччи) и его враг Фиеско (Михаил Петренко) не создали яркого вокального противостояния: баритон Нуччи, которому за семьдесят, пел «жидким», ослабленным звуком, а бас Петренко – ну, наверно, это был не его день. Кармен Джаннаттазио (Амелия) имеет голос сильный и красивый, но слегка прямолинейный: побольше обертонов, и все было бы чудесно. Корпулентный тенор Фабио Сартори (Адорно), издалека похожий на Паваротти, сверкая вокалом, надлежаще выражал свои гнев и страсть, но блик героя-любовника все же наводил на мысль, что прелестная Амелия полюбила его не за красивые глаза. За ум, наверно.

…В зрительном зале Большого нашлись люди, которые были аж на вторых гастролях театра в 1974 году, а кое- кто – даже на первых, а теперь они ностальгически причитали: эх, разве ж это «тот» «Ла Скала»? Тогда пели титаны, а теперь? Понятно, что такого рода вздохи неизбежны, кто бы как ни пел тогда и сейчас. Ведь «Ла Скала» – не театр. Это многовековой, но при этом активно действующий миф. И как бы ни относиться к конкретным певцам и музыкантам, приезд миланцев весьма поучителен. Хотя бы тем, что в разговоры (в диапазоне от «все кончено» до «все нормально») на тему «Что происходит с вокалом и оперой в Италии», – московский зритель может вставить свои реальные наблюдения.