Корреспондент «Театрала» поговорил с директором «Новой оперы» Дмитрием СИБИРЦЕВЫМ о насущном: о творческой жизни в кризис, о границах дозволенности на сцене и о том, как театр выстраивает свой репертуар.
– Дмитрий Александрович, начнем с главного: как «Новая опера» живет во времена кризиса?
– Выпускать до шести спектаклей в год, как было не так давно, у нас теперь не получается. Можем выполнить один заказ московского Департамента культуры и еще сделать один спектакль на собственные средства, выручаемые от продажи билетов, гастролей и т п. Хотелось бы, конечно, больше, но, увы. Надо смотреть правде в глаза: либо мы должны сокращать штат, либо ограничить количество премьер. Но все же увольнять людей не хотелось бы: у нас в театре каждый человек достоин того, чтобы здесь работать. И мы ищем возможности более интенсивного проката спектаклей. Но кризис коснулся и публики, которая не стала платежеспособней. При этом мы не можем задрать цены на билеты. Я вам больше скажу: на некоторые спектакли театр цены снизил.
– А что с посещаемостью?
– Публика к нам идет, динамика посещаемости радует. Помню, когда я пришел в театр, показатели в некоторые месяцы (прежде всего летом и в сентябре) во многом создавались искусственно. Почти весь зал могли собрать по билетам, розданным социально незащищенным слоям населения. Доходы от продаж часто были крайне низкими. Например, на спектакль, аншлаг которого стоит 700 -800 тысяч, театр собирал всего 70. Конечно, пенсионерам нужно помогать, но ведь и театру нужно зарабатывать!
Сегодня картина во многом иная, хотя резерв свободных мест по-прежнему идет в собес. Но сейчас процент непроданных билетов стал настолько меньше… По плану у нас заполняемость зала 85%. Реально мы, как правило, получаем больше 90%.
– Диапазон цен у вас какой?
– На спектакли, которые идут давно – от 200 до 1200 рублей, на недавние премьеры – до 3000. Редко – выше. Приезд мировых звезд влияет на цену: самый дорогой билет на моей памяти стоил 12 тысяч, тогда пел Дмитрий Хворостовский. Но это как исключение.
– В Москве несколько музыкальных театров. Какое место среди них занимает «Новая опера»?
– У каждого московского театра, на мой взгляд, есть свои преимущества. «Геликон» – это авторский, режиссерский театр и театр-семья, где все подчинено результату. Театр имени Покровского – во многом лаборатория современной оперы. Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко имеет еще и сильный балет. Возможно, коллеги меня поправят, но мне кажется, как директору и как музыканту, что у нас, наверное, самый высокий музыкальный уровень.
Благодаря нашему главному дирижеру Яну Латам-Кёнигу. Мы рады, что такие люди, как он (а ранее – Эри Клас), смогли удержать наш театр на высоком уровне после кончины основателя «Новой оперы» Евгения Колобова. Наш молодой дирижер Андрей Лебедев недавно получил «Золотую маску», а за последние годы – не он один. Два десятка наших солистов регулярно поют в спектаклях Большого театра и за рубежом. Нас в прошлом году номинировали на важнейшую международную оперную премию в категории «Лучший театр». Это о чем-то говорит.
– В чем особенности репертуарной политики театра?
– Мы стараемся не дублировать афиши других театров. Ищем баланс между интересами широкой публики и, например, вкусом нашего главного дирижера, который является горячим пропагандистом музыки ХХ и XXI веков. Поэтому у нас были «Поворот винта» Бриттена, оперы Прокофьева, «Саломея» Штрауса, будет «Пассажирка». Если б труппа была укомплектована певцами, голоса которых подходят барочной опере, мы бы, не задумываясь, такую оперу поставили. И мы к этому идем. Я бы начал с «Коронации Поппеи».
– Удается ли договариваться с директорами других московских театров о недублировании названий?
– У нас была встреча директоров в июне. По инициативе московского Департамента культуры. Нам было четко сказано: если у нас начнут плодиться, как грибы, одни и те же названия, мы сочтем это не очень грамотной репертуарной политикой. Директор Большого театра Владимир Урин, несмотря на то, что ГАБТ находится в федеральном подчинении, в обсуждении тоже участвовал. На самом деле, нам всем достаточно информированности о планах соседей. Мы в «Новой опере» всегда найдем хорошее название. Хотя нам и пришлось отказаться от идеи поставить «Манон Леско» Пуччини, потому что за нее взялся Большой.
– Сейчас много говорят о границах интерпретации классики. К фразе «Театр - это не музей» вы как относитесь?
– У нас в театре бывали разные спектакли. Скажем так, «спокойные», как, например, «Ромео и Джульетта», и «беспокойные» – «Саломея» или «Игроки». Качество ведь не от этого зависит. То «продвинутое», что сделали у нас в спектакле «Пиковая дама», я не прощу ни себе, ни режиссеру, который это поставил. Или «Летучая мышь», которой, извините, просто плюнули в вечность. В режиссерскую работу я не вмешиваюсь. Ко всему нужно подходить гибко. Но могу спросить, какую функцию выполняют на сцене те или иные предметы реквизита: ведь театру за них платить. Или почему центральную арию в опере артист поет из той точки, в которой его не слышно.
– Насколько ваш взгляд на афишу театра как директора совпадает с вашим личным вкусом музыканта? Не приходится ли это как-то примирять?
– Приходится. Мне лично близка опера второй половины XIX века, и с интересами кассы это совпадает. Но, как руководитель, я должен, обязан мыслить шире. Пост директора театра – не повод заявлять о себе. Важно сделать так, чтобы всем – и артистам, и публике – было в театре интересно. Директору – в том числе. Если мне будет неинтересно, я уйду на следующий день. Певцов хороших обязательно нужно заинтересовать петь у нас. Если мы не сможем предложить им в полном объеме репертуар, на который они способны, солисты найдут его в других местах.
– В театре существует художественно-творческая коллегия. Вы принимаете решения совместно?
– Коллегия может вносить предложения. Воздействовать на те или иные решения. Работа ее носит рекомендательный характер для руководства театра. Но когда специалисты в один голос заявляют о чем-то – я прислушиваюсь. В последнее время наши мнения практически совпадают. И за пределами коллегии мы со всеми творческими людьми в театре всё обсуждаем. Я, конечно, согласен со своим мнением, но со мной можно дискутировать.
– Почему в «Новой опере» нет должности художественного руководителя?
– Я очень люблю оперу. И если бы в театре появился художественный руководитель, на следующий день здесь не было бы директора Сибирцева, потому что я профессиональный музыкант, пришел сюда не только за крышей следить.
– Ваш контракт действует до какого года?
– Он возобновляется ежегодно. И в этом вопросе я абсолютно согласен с московским Департаментом культуры. Нет ничего более стимулирующего, чем краткосрочный договор.
– У вас есть попечительский совет? Как обстоят дела со спонсорской помощью?
– Над этим надо работать и работать серьезно. Сейчас, скажем так, многие к нам присматриваются.
– Вы в театре уже почти пять лет. Что удалось и что не удалось сделать?
– Столько всего не успели… Увы, не со всеми замечательными дирижерами удалось сотрудничать. Пришлось из-за кризиса и спектакля в Большом театре отказаться от новой постановки «Пиковой дамы». Жаль, что некоторые артисты от нас уходят, хотя очень многие и приходят. Удалось сделать возможные конфликтные ситуации в театре неинтересными для общества. Перевести интерес публики в творческую плоскость. Радостно, что звезды европейской оперы, выходцы из «Новой оперы», про нас не забывают. Гастрольная жизнь театра перешла на новый уровень. И каждый день происходят какие-то нужные, важные вещи. Удачный дебют артиста в партии – это так здорово!
– Дмитрий Александрович, начнем с главного: как «Новая опера» живет во времена кризиса?
– Выпускать до шести спектаклей в год, как было не так давно, у нас теперь не получается. Можем выполнить один заказ московского Департамента культуры и еще сделать один спектакль на собственные средства, выручаемые от продажи билетов, гастролей и т п. Хотелось бы, конечно, больше, но, увы. Надо смотреть правде в глаза: либо мы должны сокращать штат, либо ограничить количество премьер. Но все же увольнять людей не хотелось бы: у нас в театре каждый человек достоин того, чтобы здесь работать. И мы ищем возможности более интенсивного проката спектаклей. Но кризис коснулся и публики, которая не стала платежеспособней. При этом мы не можем задрать цены на билеты. Я вам больше скажу: на некоторые спектакли театр цены снизил.
– А что с посещаемостью?
– Публика к нам идет, динамика посещаемости радует. Помню, когда я пришел в театр, показатели в некоторые месяцы (прежде всего летом и в сентябре) во многом создавались искусственно. Почти весь зал могли собрать по билетам, розданным социально незащищенным слоям населения. Доходы от продаж часто были крайне низкими. Например, на спектакль, аншлаг которого стоит 700 -800 тысяч, театр собирал всего 70. Конечно, пенсионерам нужно помогать, но ведь и театру нужно зарабатывать!
Сегодня картина во многом иная, хотя резерв свободных мест по-прежнему идет в собес. Но сейчас процент непроданных билетов стал настолько меньше… По плану у нас заполняемость зала 85%. Реально мы, как правило, получаем больше 90%.
– Диапазон цен у вас какой?
– На спектакли, которые идут давно – от 200 до 1200 рублей, на недавние премьеры – до 3000. Редко – выше. Приезд мировых звезд влияет на цену: самый дорогой билет на моей памяти стоил 12 тысяч, тогда пел Дмитрий Хворостовский. Но это как исключение.
– В Москве несколько музыкальных театров. Какое место среди них занимает «Новая опера»?
– У каждого московского театра, на мой взгляд, есть свои преимущества. «Геликон» – это авторский, режиссерский театр и театр-семья, где все подчинено результату. Театр имени Покровского – во многом лаборатория современной оперы. Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко имеет еще и сильный балет. Возможно, коллеги меня поправят, но мне кажется, как директору и как музыканту, что у нас, наверное, самый высокий музыкальный уровень.
Благодаря нашему главному дирижеру Яну Латам-Кёнигу. Мы рады, что такие люди, как он (а ранее – Эри Клас), смогли удержать наш театр на высоком уровне после кончины основателя «Новой оперы» Евгения Колобова. Наш молодой дирижер Андрей Лебедев недавно получил «Золотую маску», а за последние годы – не он один. Два десятка наших солистов регулярно поют в спектаклях Большого театра и за рубежом. Нас в прошлом году номинировали на важнейшую международную оперную премию в категории «Лучший театр». Это о чем-то говорит.
– В чем особенности репертуарной политики театра? – Мы стараемся не дублировать афиши других театров. Ищем баланс между интересами широкой публики и, например, вкусом нашего главного дирижера, который является горячим пропагандистом музыки ХХ и XXI веков. Поэтому у нас были «Поворот винта» Бриттена, оперы Прокофьева, «Саломея» Штрауса, будет «Пассажирка». Если б труппа была укомплектована певцами, голоса которых подходят барочной опере, мы бы, не задумываясь, такую оперу поставили. И мы к этому идем. Я бы начал с «Коронации Поппеи».
– Удается ли договариваться с директорами других московских театров о недублировании названий?
– У нас была встреча директоров в июне. По инициативе московского Департамента культуры. Нам было четко сказано: если у нас начнут плодиться, как грибы, одни и те же названия, мы сочтем это не очень грамотной репертуарной политикой. Директор Большого театра Владимир Урин, несмотря на то, что ГАБТ находится в федеральном подчинении, в обсуждении тоже участвовал. На самом деле, нам всем достаточно информированности о планах соседей. Мы в «Новой опере» всегда найдем хорошее название. Хотя нам и пришлось отказаться от идеи поставить «Манон Леско» Пуччини, потому что за нее взялся Большой.
– Сейчас много говорят о границах интерпретации классики. К фразе «Театр - это не музей» вы как относитесь?
– У нас в театре бывали разные спектакли. Скажем так, «спокойные», как, например, «Ромео и Джульетта», и «беспокойные» – «Саломея» или «Игроки». Качество ведь не от этого зависит. То «продвинутое», что сделали у нас в спектакле «Пиковая дама», я не прощу ни себе, ни режиссеру, который это поставил. Или «Летучая мышь», которой, извините, просто плюнули в вечность. В режиссерскую работу я не вмешиваюсь. Ко всему нужно подходить гибко. Но могу спросить, какую функцию выполняют на сцене те или иные предметы реквизита: ведь театру за них платить. Или почему центральную арию в опере артист поет из той точки, в которой его не слышно.
– Насколько ваш взгляд на афишу театра как директора совпадает с вашим личным вкусом музыканта? Не приходится ли это как-то примирять?
– Приходится. Мне лично близка опера второй половины XIX века, и с интересами кассы это совпадает. Но, как руководитель, я должен, обязан мыслить шире. Пост директора театра – не повод заявлять о себе. Важно сделать так, чтобы всем – и артистам, и публике – было в театре интересно. Директору – в том числе. Если мне будет неинтересно, я уйду на следующий день. Певцов хороших обязательно нужно заинтересовать петь у нас. Если мы не сможем предложить им в полном объеме репертуар, на который они способны, солисты найдут его в других местах.
– В театре существует художественно-творческая коллегия. Вы принимаете решения совместно?
– Коллегия может вносить предложения. Воздействовать на те или иные решения. Работа ее носит рекомендательный характер для руководства театра. Но когда специалисты в один голос заявляют о чем-то – я прислушиваюсь. В последнее время наши мнения практически совпадают. И за пределами коллегии мы со всеми творческими людьми в театре всё обсуждаем. Я, конечно, согласен со своим мнением, но со мной можно дискутировать.
– Почему в «Новой опере» нет должности художественного руководителя?
– Я очень люблю оперу. И если бы в театре появился художественный руководитель, на следующий день здесь не было бы директора Сибирцева, потому что я профессиональный музыкант, пришел сюда не только за крышей следить.
– Ваш контракт действует до какого года?
– Он возобновляется ежегодно. И в этом вопросе я абсолютно согласен с московским Департаментом культуры. Нет ничего более стимулирующего, чем краткосрочный договор.
– У вас есть попечительский совет? Как обстоят дела со спонсорской помощью?
– Над этим надо работать и работать серьезно. Сейчас, скажем так, многие к нам присматриваются.
– Вы в театре уже почти пять лет. Что удалось и что не удалось сделать?
– Столько всего не успели… Увы, не со всеми замечательными дирижерами удалось сотрудничать. Пришлось из-за кризиса и спектакля в Большом театре отказаться от новой постановки «Пиковой дамы». Жаль, что некоторые артисты от нас уходят, хотя очень многие и приходят. Удалось сделать возможные конфликтные ситуации в театре неинтересными для общества. Перевести интерес публики в творческую плоскость. Радостно, что звезды европейской оперы, выходцы из «Новой оперы», про нас не забывают. Гастрольная жизнь театра перешла на новый уровень. И каждый день происходят какие-то нужные, важные вещи. Удачный дебют артиста в партии – это так здорово!
