К своему 95-летию Театр им.Вахтангова поставил трагедию Софокла «Царь Эдип», первые показы которой состоялись еще в июле в античном амфитеатре Эпидавра (см. репортаж с места событий). Затем были спектакли в Афинах и теперь, наконец, в дни юбилея (12, 13 и 14 ноября) вахтанговцы играют спектакль в Москве. Во время работы над спектаклем в Греции корреспондент «Театрала» побеседовал с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ.
– Римас Владимирович, вы впервые работаете в античном амфитеатре?
– Была попытка делать в Финляндии «Лисистрату» как своего рода имитацию римского театра. Но там пространство больше напоминало стадион. И было это к 200-летию Финляндии. Правда, в день премьеры с утра начался затяжной дождь, и спектакль мы так и не сыграли, что спасло нас от провала. Никто не приехал, хотя генеральную репетицию я провел. Так что, опыт был. И он оставил у меня, скажем так, чувство…
– Сжатой пружины?
– Именно. Вроде бы уже ступил на этот путь, попробовал, но продолжать не хотелось. Я тогда сказал себе, что никогда больше на открытом воздухе ставить не буду. Сейчас модно переносить театральное действо на какие-то развалины, в сараи, в заводские цеха… Но это не мое. Мне нужен зал, хоть и простой, но обязательно с четвертой стеной.
– Но все же от предложения поставить «Царя Эдипа» в Греции вы не отказались…
– Я увидел в этом добрый знак. Предзнаменование. Обычно я говорю артистам: не надо играть для меня, не надо играть для себя или для зрителя… Театр в лучшие свои мгновения становится храмом и, значит, играть мы должны для бога. Это наша мольба. Наша демонстрация человеческого несовершенства – попытка взглянуть на жизнь со стороны…
В Эпидавре амфитеатр строился в IV веке до н.э. при храме бога медицины и врачевания Асклепия. Здесь в античности никогда не играли спектаклей – греки выходили на орхестру читать стихи, поскольку считалось, что подобный «обмен энергиями» исцеляет душу. Здесь бог рядом, его можно ощущать. Поэтому я согласился… Хотя на месте, признаюсь, струхнул и тоже понадеялся на дождь. Смущение было, но греки радушно приняли спектакль.
– Между нашими народами много общего…
– Я вообще все больше убеждаюсь, что нельзя делить человечество на братские и небратские народы, как было принято у нас в советское время. Мы все братья. И все мы одинаково устроены. Предательство на любом континенте выглядит, как предательство, а любовь – как любовь…
– На дворе санкции, нестабильная международная обстановка…
– Да, санкции, обстановка, политика… Но театр стирает границы, театр примиряет «братские» народы с «небратскими»…
В дальнейшем спектакль будет идти у нас в репертуаре Театра Вахтангова. И мне очень хотелось бы, чтобы те 11 греческих артистов, которые играют хор и народ, участвовали не только в российской премьере, но и во всех последующих спектаклях. Дирекция говорит, что это достаточно накладно, но мы все же постараемся что-то придумать. Возможно, спектакль будет идти раз в месяц или еще реже, но искать грекам замену в Москве, мне кажется, неправильно. Получится совсем уже другой спектакль. А я хочу подчеркнуть: смотрите, мы все разные, мы живем в разных странах и говорим на разных языках, но душа у нас болит одинаково…
– Вы не раз говорили, что цель драматического театра – гармонизировать внутренний мир человека…
– Да, я уверен, что зритель не вернется в театр, где ему однажды сделали больно…
– Вопрос, конечно, наивный, но все же: легко ли следовать этому закону, работая на античных подмостках?
– Я больше скажу: не то что легко, а гораздо легче. Потому что амфитеатр этот, построенный для ритуальных целей, уже изначально священный. Здесь никому не разрешается наступать на сердцевину орхестры, нельзя курить, нельзя оголяться, нельзя кричать и ругаться (акустика в амфитеатре поразительная). Местные службы за этим строго следят, потому что мы на территории памятника. Причем это касается не только поведения (уважать себя и других), но и имеет прямое отношение к режиссерскому подходу: мол, здесь не место хамству, невежеству, эпатажу, якобы трактовкам «по поводу Чехова», «по поводу Стриндберга», «по поводу Ибсена». Нет. Здесь, пожалуйста: раскрой автора.
– Вы всегда ставили автора выше режиссера, но мир меняется, театр становится другим. Не сложно ли вам сейчас соблюдать этот принцип?
– В какой-то мере – сложнее. У нас популярный театр. Актеры много снимаются, участвуют во всевозможных проектах и порой привносят из внешнего мира эту пыль которую, как инфекцию, надо устранять.
– Что именно?
– Например, кокетство, потакание зрителю.
– А как вы боретесь?
– Повлиять можно только творчеством. Если я что-то и рекомендую артистам, то это интерес к науке, открытиям... Необходимо изучать мир, удивляться тому, какие чудеса происходят, жить этим. Интересоваться подводным миром и космосом, всматриваться в звезды. Если мы станем смотреть на звезды, то тогда, наверное, иначе начнем воспринимать окружающий мир.
– Сейчас повсеместно обсуждается финансовый кризис, но у вас в театре в прошлом сезоне открылась Новая сцена. То же самое и в отношении гастролей: театры сокращают расходы, а вахтанговцы продолжают свое триумфальное турне. Вам приходится менять свои планы?
– Пока что нет. Наверное, это потому, что мы вне политики. Театр, на мой взгляд, вообще не должен обращать внимание на политические веяния, поскольку при любых эпохах, режимах и стилях правления у него одна задача – говорить о человеческой сущности. В этом – его политика.
Сейчас нам всем тяжело: соседи, как в большой коммунальной квартире, стали предъявлять друг другу претензии… Развернулась кухонная свара вокруг газовой плиты... Не думаю, что театр должен включаться в этот конфликт, поэтому свои гастрольные планы Театр Вахтангова не меняет.
– Но все же ваше личное ощущение от заграничных поездок как-то изменилось в последнее время?
– Оно стало меняться не сейчас, а несколько раньше… Как только меня в 2007 году попросили приехать из Литвы и возглавить Вахтанговский театр, я почувствовал себя человеком театрального пространства Европы. Россия открылась для Европы, Европа – для России. Даже о безвизовом режиме с Испанией заговорили. Ожидался всеобщий праздник.
Мир во всем мире… Я нужен там, я нужен здесь. Меня везде приглашают… Вот-вот сотрутся границы. Всё к этому идет... Но вдруг на международной арене что-то пошатнулось. И неприятности стали нарастать, как снежный ком: одна страна нам не подруга, другая, третья. В конце концов я потерял ориентир: что происходит? Куда все движется?
– У вас есть рецепт: как человеку вашей профессии жить в столь неспокойной обстановке?
– На нее не нужно реагировать. Занимайся своим делом.
– Как у Чехова: «Неси свой крест и веруй»?
– Наверное, да. Можно и так сказать.
– А в чем ваш «крест»?
– Я всегда болел за человеческие трудности. Я там, где нищие люди, где плохо живется, я всегда с ними. И если я эту связь потеряю, то потеряю профессию. А реагировать на политику… Если ты реагируешь на нее сегодня, то чем же ты будешь заниматься завтра, когда эти события пройдут? Ждать новых событий? Жить от события к событию? Провоцировать их, чтобы затем реагировать? Надо жить своим внутренним миром. Греческим поэтам в древности выкалывали глаза, чтобы они по слуху, по воздуху могли понять вечность, а не сиюминутность происходящего.
– А вы не задумывались, почему люди в России на улицах так редко улыбаются?
– Задумываюсь каждый раз, когда выхожу на улицу. Чем русский человек так ущемлен? Что у него отобрали? И кто сбил улыбку с его губ?
– В Литве иначе?
– У нас тоже улыбка несмелая, но все же в Литве сказывается близость к центральной Европе, где улыбаются тебе и в ресторане, и в магазине… Конечно, когда видишь прохожих с застывшей гримасой на лице, хочется как–то крикнуть, помочь…
– Но все–таки: в чем причина такой унылости?
– По вечерам после спектакля я захожу в супермаркет. Помню, еще в прошлом году стал замечать, что много людей в хорошем настроении. В продуктовую тележку бросают все подряд, на цены не смотрят. Счастье. Завтра будет еще лучше…
Но теперь все изменилось. Лица сосредоточенные, движения скованные, осторожные. Хозяйки стали бережливыми, потому что нет уверенности в завтрашнем дне. Продукты дорожают, люди стали разборчивыми. Я даже за собой заметил эту черту: сначала смотрю на ценник и только потом на товар. Принципиально отказался от слабосоленой рыбы – это безумие покупать ее по этим ценам. Для меня это своего рода протест. Почему? А потому что не надо издеваться над человеком. Устраивают бесконечные «Акции», «Товары дня», но сколько бы раз я ни пытался купить что–то выгодно, понимал, что в итоге меня обманули. «Товар дня», например, впрок не купишь: обычно в таких продуктах срок годности заканчивается.
Вот эта тенденция, на мой взгляд, не здоровая. Каждый обманывает. Друг друга стали обманывать. Потому и улыбки нет, потому что живем в тотальном вранье ради собственной выгоды, ради выживания.
– А что можно сделать, чтобы изменить?
– Вы знаете, когда у меня в первые в жизни состоялась премьера в театре, я вышел на улицу, чувствуя себя триумфатором. Мне казалось, что прохожие бросятся ко мне и, как минимум, подхватят на руки. Но вдруг я понял, что иду сквозь толпу, которой до меня нет никакого дела. Я удивлялся: почему они не были в театре? Почему они не замечают меня? Почему не знают, что я только что победил? Это ответ на ваш вопрос: ничего изменить нельзя. Жизнь развивается по своей внутренней драматургии. Можно только научиться легче переживать тот или иной абсурд.
Читайте также:
«ЦАРЬ ЭДИП» РИМАСА ТУМИНАСА ПОКОРИЛ ГРЕЦИЮ
– Римас Владимирович, вы впервые работаете в античном амфитеатре?– Была попытка делать в Финляндии «Лисистрату» как своего рода имитацию римского театра. Но там пространство больше напоминало стадион. И было это к 200-летию Финляндии. Правда, в день премьеры с утра начался затяжной дождь, и спектакль мы так и не сыграли, что спасло нас от провала. Никто не приехал, хотя генеральную репетицию я провел. Так что, опыт был. И он оставил у меня, скажем так, чувство…
– Сжатой пружины?
– Именно. Вроде бы уже ступил на этот путь, попробовал, но продолжать не хотелось. Я тогда сказал себе, что никогда больше на открытом воздухе ставить не буду. Сейчас модно переносить театральное действо на какие-то развалины, в сараи, в заводские цеха… Но это не мое. Мне нужен зал, хоть и простой, но обязательно с четвертой стеной.
– Но все же от предложения поставить «Царя Эдипа» в Греции вы не отказались…
– Я увидел в этом добрый знак. Предзнаменование. Обычно я говорю артистам: не надо играть для меня, не надо играть для себя или для зрителя… Театр в лучшие свои мгновения становится храмом и, значит, играть мы должны для бога. Это наша мольба. Наша демонстрация человеческого несовершенства – попытка взглянуть на жизнь со стороны…
В Эпидавре амфитеатр строился в IV веке до н.э. при храме бога медицины и врачевания Асклепия. Здесь в античности никогда не играли спектаклей – греки выходили на орхестру читать стихи, поскольку считалось, что подобный «обмен энергиями» исцеляет душу. Здесь бог рядом, его можно ощущать. Поэтому я согласился… Хотя на месте, признаюсь, струхнул и тоже понадеялся на дождь. Смущение было, но греки радушно приняли спектакль.– Между нашими народами много общего…
– Я вообще все больше убеждаюсь, что нельзя делить человечество на братские и небратские народы, как было принято у нас в советское время. Мы все братья. И все мы одинаково устроены. Предательство на любом континенте выглядит, как предательство, а любовь – как любовь…
– На дворе санкции, нестабильная международная обстановка…
– Да, санкции, обстановка, политика… Но театр стирает границы, театр примиряет «братские» народы с «небратскими»…
В дальнейшем спектакль будет идти у нас в репертуаре Театра Вахтангова. И мне очень хотелось бы, чтобы те 11 греческих артистов, которые играют хор и народ, участвовали не только в российской премьере, но и во всех последующих спектаклях. Дирекция говорит, что это достаточно накладно, но мы все же постараемся что-то придумать. Возможно, спектакль будет идти раз в месяц или еще реже, но искать грекам замену в Москве, мне кажется, неправильно. Получится совсем уже другой спектакль. А я хочу подчеркнуть: смотрите, мы все разные, мы живем в разных странах и говорим на разных языках, но душа у нас болит одинаково…
– Вы не раз говорили, что цель драматического театра – гармонизировать внутренний мир человека…
– Да, я уверен, что зритель не вернется в театр, где ему однажды сделали больно…
– Вопрос, конечно, наивный, но все же: легко ли следовать этому закону, работая на античных подмостках?– Я больше скажу: не то что легко, а гораздо легче. Потому что амфитеатр этот, построенный для ритуальных целей, уже изначально священный. Здесь никому не разрешается наступать на сердцевину орхестры, нельзя курить, нельзя оголяться, нельзя кричать и ругаться (акустика в амфитеатре поразительная). Местные службы за этим строго следят, потому что мы на территории памятника. Причем это касается не только поведения (уважать себя и других), но и имеет прямое отношение к режиссерскому подходу: мол, здесь не место хамству, невежеству, эпатажу, якобы трактовкам «по поводу Чехова», «по поводу Стриндберга», «по поводу Ибсена». Нет. Здесь, пожалуйста: раскрой автора.
– Вы всегда ставили автора выше режиссера, но мир меняется, театр становится другим. Не сложно ли вам сейчас соблюдать этот принцип?
– В какой-то мере – сложнее. У нас популярный театр. Актеры много снимаются, участвуют во всевозможных проектах и порой привносят из внешнего мира эту пыль которую, как инфекцию, надо устранять.
– Что именно?
– Например, кокетство, потакание зрителю.
– А как вы боретесь?– Повлиять можно только творчеством. Если я что-то и рекомендую артистам, то это интерес к науке, открытиям... Необходимо изучать мир, удивляться тому, какие чудеса происходят, жить этим. Интересоваться подводным миром и космосом, всматриваться в звезды. Если мы станем смотреть на звезды, то тогда, наверное, иначе начнем воспринимать окружающий мир.
– Сейчас повсеместно обсуждается финансовый кризис, но у вас в театре в прошлом сезоне открылась Новая сцена. То же самое и в отношении гастролей: театры сокращают расходы, а вахтанговцы продолжают свое триумфальное турне. Вам приходится менять свои планы?
– Пока что нет. Наверное, это потому, что мы вне политики. Театр, на мой взгляд, вообще не должен обращать внимание на политические веяния, поскольку при любых эпохах, режимах и стилях правления у него одна задача – говорить о человеческой сущности. В этом – его политика.
Сейчас нам всем тяжело: соседи, как в большой коммунальной квартире, стали предъявлять друг другу претензии… Развернулась кухонная свара вокруг газовой плиты... Не думаю, что театр должен включаться в этот конфликт, поэтому свои гастрольные планы Театр Вахтангова не меняет.
– Но все же ваше личное ощущение от заграничных поездок как-то изменилось в последнее время?
– Оно стало меняться не сейчас, а несколько раньше… Как только меня в 2007 году попросили приехать из Литвы и возглавить Вахтанговский театр, я почувствовал себя человеком театрального пространства Европы. Россия открылась для Европы, Европа – для России. Даже о безвизовом режиме с Испанией заговорили. Ожидался всеобщий праздник.
Мир во всем мире… Я нужен там, я нужен здесь. Меня везде приглашают… Вот-вот сотрутся границы. Всё к этому идет... Но вдруг на международной арене что-то пошатнулось. И неприятности стали нарастать, как снежный ком: одна страна нам не подруга, другая, третья. В конце концов я потерял ориентир: что происходит? Куда все движется?
– У вас есть рецепт: как человеку вашей профессии жить в столь неспокойной обстановке?
– На нее не нужно реагировать. Занимайся своим делом.
– Как у Чехова: «Неси свой крест и веруй»?
– Наверное, да. Можно и так сказать.
– А в чем ваш «крест»?– Я всегда болел за человеческие трудности. Я там, где нищие люди, где плохо живется, я всегда с ними. И если я эту связь потеряю, то потеряю профессию. А реагировать на политику… Если ты реагируешь на нее сегодня, то чем же ты будешь заниматься завтра, когда эти события пройдут? Ждать новых событий? Жить от события к событию? Провоцировать их, чтобы затем реагировать? Надо жить своим внутренним миром. Греческим поэтам в древности выкалывали глаза, чтобы они по слуху, по воздуху могли понять вечность, а не сиюминутность происходящего.
– А вы не задумывались, почему люди в России на улицах так редко улыбаются?
– Задумываюсь каждый раз, когда выхожу на улицу. Чем русский человек так ущемлен? Что у него отобрали? И кто сбил улыбку с его губ?
– В Литве иначе?
– У нас тоже улыбка несмелая, но все же в Литве сказывается близость к центральной Европе, где улыбаются тебе и в ресторане, и в магазине… Конечно, когда видишь прохожих с застывшей гримасой на лице, хочется как–то крикнуть, помочь…
– Но все–таки: в чем причина такой унылости?
– По вечерам после спектакля я захожу в супермаркет. Помню, еще в прошлом году стал замечать, что много людей в хорошем настроении. В продуктовую тележку бросают все подряд, на цены не смотрят. Счастье. Завтра будет еще лучше…
Но теперь все изменилось. Лица сосредоточенные, движения скованные, осторожные. Хозяйки стали бережливыми, потому что нет уверенности в завтрашнем дне. Продукты дорожают, люди стали разборчивыми. Я даже за собой заметил эту черту: сначала смотрю на ценник и только потом на товар. Принципиально отказался от слабосоленой рыбы – это безумие покупать ее по этим ценам. Для меня это своего рода протест. Почему? А потому что не надо издеваться над человеком. Устраивают бесконечные «Акции», «Товары дня», но сколько бы раз я ни пытался купить что–то выгодно, понимал, что в итоге меня обманули. «Товар дня», например, впрок не купишь: обычно в таких продуктах срок годности заканчивается.
Вот эта тенденция, на мой взгляд, не здоровая. Каждый обманывает. Друг друга стали обманывать. Потому и улыбки нет, потому что живем в тотальном вранье ради собственной выгоды, ради выживания.
– А что можно сделать, чтобы изменить?
– Вы знаете, когда у меня в первые в жизни состоялась премьера в театре, я вышел на улицу, чувствуя себя триумфатором. Мне казалось, что прохожие бросятся ко мне и, как минимум, подхватят на руки. Но вдруг я понял, что иду сквозь толпу, которой до меня нет никакого дела. Я удивлялся: почему они не были в театре? Почему они не замечают меня? Почему не знают, что я только что победил? Это ответ на ваш вопрос: ничего изменить нельзя. Жизнь развивается по своей внутренней драматургии. Можно только научиться легче переживать тот или иной абсурд.
Читайте также:
«ЦАРЬ ЭДИП» РИМАСА ТУМИНАСА ПОКОРИЛ ГРЕЦИЮ
