«Женитьба», или Старосветские помещики

«Женитьбу» Илья Славутский (актер, премьер труппы) поставил на Малой сцене Казанского русского драматического театра им. Качалова, хотя можно уверенно, ничем не рискуя, переносить спектакль на основную площадку. Разве только художнику Игорю Черткову придется сочинить что-то взамен винтовой лестницы, по которой невеста всякий раз ускользает от назойливых женихов.
 
Мизансцена остроумно «характеризует» не только эмоциональное состояние беглянки, но еще, к примеру, инфантилизм Яичницы – стоя под лестницей, он ненароком заглядывает под женские юбки.

По тем же ступенькам вскарабкается Подколесин и, даже не обернувшись напоследок, выйдет в светлый проем окна.
Кажется, в спектакле слишком ощутимо влияние художественного руководителя театра, но можно представить дело иначе: у «качаловцев» есть своя художественная идея и свое лицо, искажать которое Илья Славутский не стал. Как и в других постановках, в «Женитьбе» много музыки и пластических интермедий. Лирическим лейтмотивом служит трогательная песенка о ласточке (на музыку Рене Обри в оригинальной обработке), которую исполняют всем хором женихов и домочадцев.

Роскошные костюмы (художник Елена Черткова) выполнены из разноцветных тканей крупного плетения. Задник сцены оформлен как портал и взят в черно-белую раму с видами опрокинутого вверх тормашками Петербурга: перевернуты особняки, кареты, фонарные столбы и даже рыба, видимо, та самая, необыкновенные способности которой описаны в газете.

Газету читает Подколесин, удивляется сообщению о том, что вот-вот «Земля на Луну сядет» (Илья Славутский следует принципу «играть всего Гоголя» и, изрядно сокращая текст пьесы, включает в спектакль реплики «Записок сумасшедшего»).
Подколесин Ильи Петрова – импозантный, высокий, сухощавый господин, можно сказать, изнуренный собственной мечтательностью. В нем, как и во всех остальных претендентах на руку и имущество Агафьи Тихоновны, нет никакого наружного физического изъяна.

Обычно в театре женихов представляют зримо калечными, ущербными, убогими, и играют – со времен постановки А.В. Эфроса – на резком контрасте внешней характерности с внутренними потаенными переживаниями несчастных «маленьких людей». Илья Славутский от этой традиции отказался.

Женихи, конечно, эксцентричны, но каждый по-своему привлекателен. Яичница Александра Малинина – статный, мускулистый, красивый мужчина. Жевакин у Виктора Шестакова – коренастый дружелюбный крепыш с открытым, наивным лицом. Анучкин, правду сказать, на отставного пехотного офицера вовсе не похож, зато соответствует характеристике, данной свахой.
Фекла Надежды Ешкилевой тоже совсем не та, что в прежних «женитьбах». Это молодая, ладная, соблазнительная женщина. К тому же, вовсе не лгунья. Говорит про Жевакина «славный», так он и есть таков. «А губы, мать моя, – малина, совсем малина! Да, тонкого поведенья человек, немецкая штучка! А сам-то такой субтильный, и ножки узенькие, тоненькие» – и Анучкин Алексея Захарова полностью подпадает под данное описание: миловидный юноша, тянется не только к дамам, говорящим по-французски, но ко всему поэтическому. В спектакле он читает чудовищные стихи, авторство которых приписывают Гоголю: «Италия – роскошная страна! По ней душа и стонет и тоскует. Она вся рай, вся радости полна, И в ней любовь роскошная веснует. Бежит, шумит задумчиво волна И берега чудесные целует; В ней небеса прекрасные блестят; Лимон горит и веет аромат».

Одним словом, если бы Кочкарев вел сражение с профессиональной свахой по всем правилам боевого искусства, она положила бы его на обе лопатки.

Но Кочкареву правила – не указ.
Он вырастает, можно сказать, из-под земли (из люка), одет в черное, бородка – клинышком, и вначале напоминает черта из табакерки. По счастью, режиссер быстро забросил эту банальную идею, и образ у Марата Голубева вышел живописным. Ключ к его пониманию отыскали в самой пьесе, реплику Кочкарева («Кураж, и больше ничего») пустили «рефреном».

Интригу по насильственному осчастливливанию друга он затевает не от того, что желает ему семейной идиллии, которой сам сыт по горло. Кочкареву почти нет дела до результата, а к тому, что его оплюют и выставят вон, он давно привык (немного обидно, конечно, но ничего страшного). Про него можно сказать - шустрый, а можно – суетливый, можно – энергичный или – что у него шило в заднице, что деятельный или что всюду сует свой нос. Куда двигаться, зачем – ему не важно. «Цель – ничто, движение – все». Движение – жизнь, а «недвижение» – смерть.

Основной конфликт, стало быть, разворачивается между Кочкаревым и Подколесиным. Между двумя типами темпераментов, двумя поведенческими моделями: холериком и флегматиком, активным и нерешительным, тем, кто не откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня, и тем, кто откладывает на завтра все. Между манипулятором и его жертвой.

Конфликт этот самым драматическим образом сказывается на судьбе Подколесина и его невесты. Агафья Тихоновна (в этой роли – превосходная Елена Ряшина) за собой следит, держится в форме, фигура – позавидуешь, но все равно выглядит нелепой старой девой – рыжие волосы «улитками» уложены над ушами и даже ресницы – рыжие. Иногда прикидывается высокомерной, но долго на лице эта маска не держится, в основном, героиня наша конфузится и робеет. С огромным трудом ей, подначенной Кочкаревым, удается выдавить из себя знаменитое: «Пошли вон, дураки!»

Иван Кузьмич и Агафья Тихоновна – довольно деликатные и застенчивые люди. В сцене несостоявшегося объяснения их неизъясненные словами чувства читаются по взглядам, жестам и мелкой мимике: они очевидно влюблены друг в друга. Обычно зрители сочувствуют Подколесину, которого вот-вот захомутают, но в этом спектакле дело обстоит ровно наоборот. Его жаль – потому что он не женился.

Если бы не Кочкарев с его маниакальным «куражом», Подколесину, скорее всего, вышло бы настоящее семейное счастье. Если бы не гнал, не торопил его Кочкарев, не заставлял принять решение сию минуту, дал бы Подколесину фору длиной в месяц, из таких Ивана Кузьмича и Агафьи Тихоновны вышла бы хорошая пара – что твои старосветские помещики. Но нет: рыба не заговорила, земля не села на Луну, чуда не произошло.
Прежде такой интерпретации «Женитьбы» никто не предлагал, и – самое главное – она не кажется «перпендикулярной» Гоголю, поскольку обоснована умным и корректным режиссерским разбором и обеспечена высочайшим мастерством артистов театра.