- Это большая радость для меня вновь получить приглашение от Чеховского фестиваля. И вот уже 10 лет как мы дружны с этим фестивалем. В 2007 году мы представляли 4 спектакля, а после этого были единичные наши встречи. Валерий (Валерий Шадрин, гендиректор фестиваля – «Т») – это такой мой «русский папа», впрочем, я и называю его папой. И я действительно многим ему обязан, обязан очень интересными и важными для меня встречами в течение фестивалей. Если у меня появился русский папа, то у меня также появился «русский младший брат» – вот он сидит в конце стола – Евгений Миронов.
На мой взгляд, очень важно установить такие родственные связи, когда работаешь над спектаклем. И в спектакле «887», который мы представляем здесь, в Театре наций, тема семьи очень важна. Этот спектакль о памяти: очень важно знать историю твоей семьи, но при этом важно помнить и об истории своей страны. Это очень личный спектакль: первый раз за всю историю персонаж носит мое собственное имя, эта история есть во мне самом. Это называется «выдумка о себе». То есть, с одной стороны, это всё правда, а с другой стороны – немножко неправда. Пикассо говорил, что искусство – это вымысел, ложь, помогающая нам лучше выразить себя, поэтому я позволяю себе немножечко обманывать вас в этом спектакле. Я очень надеюсь, что этот спектакль будет вам интересен, что он тронет вас.
Я предпочитаю делать спектакли для маленьких пространств, потому что именно такие маленькие, личные истории позволяют лучше рассказать об историях больших, всемирных. Ведь история, рассказанная у себя на кухне, позволяет очень много понять о людях, о целом обществе.
Для нас, канадцев, русские люди неведомы, непонятны нам, и русское кино, в которых внимание сфокусировано на локальных историях, открывает нам этих людей.
Работа на таких больших площадках, как «Метрополитен-опера», это, конечно, тоже интересный опыт, это своеобразное упражнение для режиссера. Я думаю, что оно позволяет мне делать те маленькие истории лучше. Когда делаешь большие спектакли, ты работаешь в большом коллективе. Я действительно очень верю в силу команды, в мощность ее работы. В то же время мне кажется, в такой работе человек как единица, как личность теряется, поэтому я каждые 5-6 лет создаю моноспектакли, чтобы как-то вернуться к себе и показать что-то личное в противовес более масштабным спектаклям. Создание подобных спектаклей, в отличие от больших проектов, – это для артиста некий акт смирения.
Детство – основополагающий элемент нашей жизни, потому что все мы из детства, детство нас формирует. В свои годы я осознаю, как важно вспоминать об этом жизненном периоде. Мой спектакль говорит о памяти, а память прежде всего отправляет нас именно к детству. Воспоминание о нем всегда свежи, никуда не пропадают, в то время как воспоминания о каких-то недавних событиях постепенно исчезают и рассыпаются. И это действительно большая проблема для артиста.

Мой любимый русский композитор – Стравинский. Я считаю его самым смелым и до сих пор современным. Он для меня некий дьявол. А в театре присутствие дьявола очень важно. Благодаря его творчеству я ощущаю связь с Россией. Кстати, я бы очень хотел, чтобы мой спектакль по опере Стравинского «Соловей» приехал сюда. И либо буду, наверное, просить об этом у своего «русского папы», либо, может, музыкальный театр в Москве или Санкт-Петербурге этим заинтересуется.
Через рассказ о моем детстве в 60-е годы, через историю своего дома, семьи, жизни своего двора я выхожу на рассказ о политической обстановке в Квебеке в то время. Тогда я не мог ни голосовать, ни принимать в этом участия, а сейчас я понимаю, что я могу об этом говорить. Тем более это интересно, потому что у меня нет предвзятого политического отношения, это просто рассказ, это память о тех событиях.
На номерах машин в Квебеке сверху написано название провинции, а внизу – ее девиз. «Я помню» – так звучит девиз Квебека. Но никто не знает из жителей, почему эта фраза написана на номере автомобиля. Это и любопытно, что такой девиз принадлежит народу, который на самом деле не помнит об истории происхождения девиза.
Для понимания канадского общества и моего спектакля важен один момент – разделение между англоязычным и франкоязычным населением Канады. Сейчас, конечно, все равны: у всех равные права и возможности, но это было совсем не так в 60-е годы. Франкоязычное население принадлежало к рабочему классу, а англоязычное относилось к классу привилегированному. И если раньше мы строго следовали традициям французской культуры, ставили Мольера, Расина, то в 60-е годы заявили, что пора создавать своих мольеров, способствовать появлению собственной литературы и новых авторов, в то время как англоговорящая часть неизменно ставила Шекспира.

Мне не все равно, перед какой публикой я играю, очень важно быть понятым. Сейчас, например, мы собираемся досконально разобраться во всех деталях с человеком, который делает титры на русском языке, чтобы все было понятно - и определенные реалии, и игра слов. В любом случае если строишь международную карьеру, нужно смириться с тем, что какие-то вещи теряются при переводе – это неизбежно. Но то, что никогда не меняется, – это музыка текста. Даже если встречаются непонятные слова, самое главное – перенести музыку языка, эту атмосферу и намерение артиста.
Когда ты говоришь на нескольких языках, ты, конечно, в некотором роде шизофреник, потому что в зависимости от языка ты меняешься. Когда я говорю по-английски – я один, по-испански – совершенно другой человек. И мне было бы очень интересно знать, каким бы я был, если бы заговорил по-русски.