Марк Захаров: «Наш театр начинался с трудных времен»

Художественный руководитель «Ленкома» дал большое интервью нашему журналу, фрагменты которого «Театрал» уже опубликовал (подробную версию читайте в сентябрьском номере). Однако остался еще один сюрприз. Дело в том, что перед той нашей встречей редакция предложила читателям адресовать Марку Анатольевичу свои вопросы. Читатели охотно откликнулись на это предложение. Перед вами ответы режиссера.
 
– Марк Анатольевич, как сделать из театра дом и как это получилось у вас? – Знаете, никаких специальных рецептов нет. Это долгая работа, кропотливая. Но что такое театр-дом помимо репертуара? Во-первых, помощь людям. Если у кого-то случается беда, кто-то заболевает, то театр обязан по мере сил помочь и финансово и отчасти организационно. У нас это поставлено хорошо. Во-вторых, это, конечно, культура взаимоотношений. С молодыми людьми, которые устраиваются работать в наш театр, я всегда беседую – рассказываю о «ленкомовских» традициях и говорю простую вещь: в театре работают сотни человек, далеко не со всеми вам предстоит общаться вплотную, но обязательно здоровайтесь друг с другом, будьте вежливы. Четко соблюдайте поведенческие нормы. Возможно, в моем назидании нет особой необходимости, молодежь сейчас очень интересная, но все же традицию этих вступительных бесед я продолжаю.

Наш театр начинался с трудных времен. В 1974 году Григорий Горин на служебном театре стал случайным свидетелем разговора вахтерши, которая по телефону говорила своей приятельнице: «В наш театр раньше ходили в валенках и галошах, а теперь только в болонье, только в болонье…» Болонья по тем временам была признаком успешности советского человека.

И то что театр поднялся на глазах моего поколения, дорогого стоит, конечно. У нас в «Ленкоме» есть люди, которые работают здесь еще со времен Эфроса. Для них это очень важно.
Сейчас перед отпуском к директору обратились наши ведущие артисты – пришли хлопотать за молодежь, у которой невысокие зарплаты. Мол, давайте найдем какую-то возможность поддержать ребят. И, к моей радости, дирекции удалось организовать в конце сезона премию. Тем артистам, которые больше играют на сцене и фактически пашут, несут на себе серьезную нагрузку, мы выплатили 30-60% ставки. Это получилось. И такую традицию будем продолжать. Так что, театр-дом формируется, мне кажется, из мелочей. Ну и, конечно, из «исторической памяти».

Как забыть, например, Евгения Павловича Леонова, который здесь работал и умер фактически перед самым спектаклем. Или Татьяну Ивановну Пельтцер, которая очень обогатила нашу жизнь своей неуемной энергией и веселым ворчанием. Даже когда память ей стала изменять, она оставалась очень деятельной. Спрашивала у моей дочери: «Слушай, Санька, вот этот, который всё бегает по театру. Вот где он сейчас, как бы с ним повидаться?» – «А кто он?» – «А, твой отец!» Или в финальной сцене «Поминальной молитвы» была у нее оговорка, которую мы позже вставили в спектакль. Она спрашивала: «Кто это?» Ей Абдулов отвечал: «А это, мама, Степан». На что последовала реплика Татьяны Ивановны: «Степан? Редкая фамилия».
 
От редакции
В награду за интересный вопрос Марика Аманатидзе получает билеты в «Ленком». Редакция свяжется с вами и сообщит, где забрать приз. Поздравляем!
 

---

– Марк Анатольевич, почему «Ленком» давно не приезжает на гастроли в США?

– Трудно сказать, поскольку гастролями занимается наша дирекция. Но, как я знаю, это связано с определенными финансовыми затратами, рисками. Поэтому сейчас у нас по традиции ежегодные гастроли в Санкт-Петербурге и регулярно мы стали ездить в Германию: Дюссельдорф, Ганновер и еще ряд городов. Там нас любят, принимают. Сколько сидит в зале русскоязычных людей, а сколько немцев, сказать трудно. Но думаю, что доминирует все-таки русскоязычная публика. Иногда поступают необычные приглашения, от которых я теряю серьез. Однажды дочери моей сказали: «Вы знаете, вас очень ждут в Барселоне, хотят провести творческий вечер». Меня это насторожило. Время такое новое и незнакомое, когда Барселона просит приехать с творческим вечером.
 
* * *
– Марк Анатольевич, Крым ваш? – В последнее время этот вопрос стал, разумеется, звучать часто. И я научил свою дочь ссылаться на князя Потемкина-Таврического, на Екатерину Великую, прорубивших выход к теплым морям, который был необходим для великой державы, так же как северный выход в Балтийское море, который организовал Петр I. Поэтому в таком историческом контексте Крым – наш. Политика предшествующих веков во многом повлияла на исторический путь России, поэтому наличие в ее составе Крыма – закономерное явление для нашей истории. Без Аляски мы можем существовать, без северных японских территорий – тоже. А без Крыма – нет.
 
* * *
– До поступления в ГИТИС, вы кем мечтали быть? – Знаете, я все-таки связывал себя с театром. Но поскольку моя матушка как-то обожглась на театре, бросила студию, поехала за отцом на лесосплав (58-я статья), она меня настраивала, что нет, театр это очень опасно, не надо. Я ее любил, естественно, слушался, и поступал в Инженерно-строительный институт. Прилежно готовился, сдал экзамены, но не добрал очков и прошел на «Водоснабжение и канализацию». Меня это травмировало. Ну как? Я посвящу жизнь канализации? Я пожаловался матери, и она сжалилась: «Ну, давай, дерзай – иди в артисты».
 
* * *
– Что самое главное для вас в жизни? – Здоровье близких людей. В данном случае, моей дочери, которая у меня одна. Жена из жизни ушла несколько лет назад.
 
* * *
 
– Ваше мнение про постдраматический театр, о котором сейчас многие говорят. Насколько знание постдраматического театра важно для современного актера, нужно ли ориентироваться на него? – Вы знаете, нужно интересоваться всеми новинками, свежими идеями, которые появляются в нашей профессии. Я уважаю эти проявления – спектакль в пельменной, спектакль в электричке, на чердаке, на крыше, в подвале. Есть у меня знакомый, который такое ставит. Но лично я в этом вопросе консерватор и мне дороже традиционный зрительный зал человек на 600, 500, 700.
 
* * *
– Вы как-то сказали фразу: «Если человек ничего не умеет, то он сразу идет в режиссуру». Скажите, пожалуйста, вы имели в виду актеров, поступающих на режиссерский факультет? – Нет, эту фраза читатель взял из контекста. Она принадлежит не мне, а моей любимой актрисе Татьяне Ивановне Пельтцер. Когда в 1967 году я в Театре сатиры ставил «Доходное место» и принес экспликацию спектакля, то после своего рассказа почувствовал, какая благоговейная тишина наступила в аудитории. Я подумал: все-таки мне удалось овладеть вниманием, заслужить интерес артистов и, наверное, они с предвкушением ждут предстоящей работы. И тут слово взяла Татьяна Ивановна: «Что же такое происходит в нашей жизни? Как только человек ничего не умеет – он сразу лезет в режиссуру».

Я сумел перевести это в шутку и не обидеться, не вступить ни в какие пререкания, но, тем не менее, фраза стала популярной.
В «Доходном месте», где был замечательный актерский состав, я придумал сцену, в которой Жадов (Андрей Миронов) случайно задевал тарелку и она падала на пол. Тогда Кукушкина (ее играла Пельтцер) брала груду тарелок и, что есть силы, бросала об пол. Однажды на репетиции она угодила себе по ноге этой грудой посуды, запрыгала на одной ноге и сказала: «Чтобы я еще когда-нибудь связалась с современной режиссурой! Да никогда в жизни, клянусь!»

Непростые, но все-таки нежные у нас были отношения. Когда Татьяна Ивановна пришла к нам работать в «Ленком», она удивлялась, почему так идет застольный период репетиций. Ей хотелось поскорее на сцену. И она меня упрекала: «Марк Анатольевич, а до революции у Корша каждую пятницу была премьера».
 
 
* * *
– Как вы полагаете, почему среди молодых артистов так мало столь многогранных, масштабных личностей, как Леонов, Янковский, Абдулов, Миронов, Пельтцер, Броневой, Чурикова и другие? И возможно ли в современной России взрастить таких же актеров?
– Знаете, возможно. Надо немножко подождать, потому что в «Чайке» Дорн говорит, что сейчас таких могучих явлений в актерском мастерстве нет, но средний уровень очень поднялся. И тут еще мешают бесконечные сериалы, когда человек снимается, а потом эксплуатирует свою внешность и каким-то образом пропадает, исчезает. Наверное, становится неинтересным.

У кинематографа довольно страшные законы, поскольку я и сам снимал кино. У вас, например, 94 серии. Но по смете все сцены, которые, скажем, происходят у окна, надо снимать сразу, поскольку всякий раз готовить здесь съемочную площадку будет дорого и накладно. И артист вынужден без длительных репетиций (времени-то ни у кого нет) играть совершенно разные сцены возле этого окна. Гибкость души, органика требуется колоссальная. Не каждому это под силу.

Вот это, конечно, подточило интересные киноработы, которые были. Но, в принципе, и через много десятилетий ничего страшного не произойдет, и будут появляться таланты под стать тем именам, что вы назвали.

И еще такой момент. Они есть и сегодня, просто иногда большое видится на расстоянии. Однажды я работал вместе с Высоцким в театре «Эрмитаж». И Владимир Семенович пел свои песни еще нормальным голосом, не хрипел. Потом, очевидно под влиянием некоторых артистов, которые использовали другой тембр (и, прежде всего, Армстронга и барда Анчарова), он изменился. И вот тогда, на репетициях в «Эрмитаже» не могло даже в голову прийти, что Высоцкий – выдающаяся личность, которая окажет огромное влияние на нашу культуру и поэзию. Надо было, чтобы прошло время. И еще в какой-то мере, простите, здесь серьезную роль сыграл его ранний уход из жизни. Вот как Пушкин говорил, что они любить умеют только мертвых. Это, наверно, особенность, человеческого разума, что все-таки какая-то дистанция во времени нужна, чтобы понять масштаб.
 
 
* * *
– Что вы скажете молодым дарованиям, которые поступают сейчас в театральные вузы? О чем вы их предупредили бы, от чего предостерегли?
–  Я бы посоветовал сто раз подумать. Хотя наиболее интересные артисты, такие как Пороховщиков, Смоктуновский или Калягин, с первого раза не смогли поступить в театральные учебные заведения. Их не принимали. Мне на консультации во МХАТе тоже сказали, что никогда в жизни вам не надо заниматься искусством и надо как можно дальше держаться от него.

По-моему, это в Англии есть: человек, который учится в серьезном театральном учебном заведении, получает такой объем информации по истории искусства, истории архитектуры, что он может потом работать экскурсоводом, стать историком, может работать на телевидении, в театре. И это прекрасно. Я бы посоветовал абитуриентам взвесить свои силы, нащупать потенциал. Поскольку потенциала порой хватает лишь на работу в массовке или на антрепризу. Нужно ли это молодому человеку? Можно найти что-то другое, не менее интересное, но близкое, а потом постепенно наберется энергия, наберется решимость, можно будет вернуться к тому, к чему было изначальное стремление. 

Читайте также:
Марк Захаров: «Появилась самоцензура, которая очень гнетёт»