Премьера во время чумы

Это какой-то небывалый, сюрреалистический случай в нашей театральной практике, когда спектакль выпускается без режиссера, сидящего в это время под домашним арестом по делу о мошенничестве. К счастью, Кирилл Серебренников успел в общих чертах собрать спектакль еще летом, но самые важные предпремьерные репетиции проходили без него.
 
Не известно, какие новые акценты расставил бы Кирилл Серебренников сегодня, но в спектакле, который можно считать коллективным и этапным высказыванием Гоголь-центра, явно чувствуется ощущение надвигающейся бездны, всеобщей катастрофы.
 
Спектакль начинается с пролога, задающего происходящему и тематические, и эстетические, и временные координаты. Место действия – здесь и сейчас, пространство максимально узнаваемое, бытовое, но в нем сквозит потусторонний холодок чего-то страшного, иррационального. Случайные пассажиры в привокзальном буфете за болтовней телевизора не замечают нарастающего гула, как и появления высокой фигуры с белым лицом. Они продолжают спокойно потреблять новости Первого канала, пока монстр, оказавшийся серафимом из стихотворения «Пророк», истязает бедного мальчишку-поэта... Текст идет титрами на стене, но само действие –  «И он мне грудь рассек мечом и сердце трепетное вынул..», «И вырвал грешный мой язык» – мы увидим воочию.
 
Соединение высокой поэзии и низких массовых жанров (например, хоррора), уход от литературной декламации к сути происходящего, ну и конечно ломка привычных шаблонов и стереотипов – вот ключи к новой постановке Серебренникова.   
 
Режиссер не отказывается от пушкинского текста, а просто переключает его на иной канал восприятия – визуальный, текстовый, более привычный зрителю эпохи гаджетов. Герои его «Маленьких трагедий», появляясь на сцене немыми и косноязычными, что-то невнятно мычащими, лишь постепенно обретают дар слова, свой голос. Голосом времени, его камертоном тут становится и популярный рэпер Хаски (Дмитрий Кузнецов), читающий свои «черные-черные» рифмы на пару с Филиппом Авдеевым (поэтом из «Пророка» и Моцартом из «Моцарта и Сальери»). Совместить Пушкина и хип-хоп – смелое решение, но здесь они сосуществуют на удивление естественно и гармонично, под девизом-слоганом «ЖГИ» («... сердца людей»), выведенным крупными буквами на экран.
 
Рэперские композиции служат еще и переходами между эпизодами, плавно перетекающими один в другой. Моцарт (он же Пророк) появляется на сцене со шрамом через всю грудь, и Сальери, аккуратному функционеру от культуры (отличная работа Никиты Кукушкина), стоит немалых усилий привести его хладный труп в чувство. Чтобы потом снова распять – не в буквальном смысле, конечно. В металлической конструкции над сценой лишь угадывается крест, который Моцарт превращает в инсталляцию-балансир, а его самого вздергивают на крюке, как тряпичную куклу.
 
Превращение живого, неудобного и иногда неприятного художника в мертвый, но хорошо продаваемый продукт происходит мгновенно: плача над Реквиемом, Сальери уже распаковывает сувенирный набор, где портрет Моцарта на всем – от кружек до конфет. Убийство искусства ради маркетинга – тема очень сегодняшняя, больная, как и все, о чем говорит Серебренников в этом спектакле.  
 
Одна из острых проблем нашего времени – отношения с советским прошлым, так и не отрефлексированным, до конца не осознанным и потому вернувшимся назад, восставшим из гроба, как труп Командора. В «Каменном госте» его гробница выглядит как та же буфетная витрина – прозрачный мавзолей, заваленный бумажными цветами, где покоится партийный член в непременной каракулевой шапке. Легкомысленный развратник Дон Гуан (Семен Штейнберг) недооценил соперника, так как был слишком зациклен на себе: «Я вас любил», «Я к вам пишу», «Я памятник себе воздвиг», – перебирает он пушкинские строки, всюду выделяя слово «Я». А в это время молодая Донна Анна (Виктория Исакова) стремительно стареет (в сцене свидания её играет уже Светлана Брагарник), превращается в челночницу с клетчатыми сумками – время утекает у героя из рук.   
 
Советское прошлое всплывет в спектакле еще раз – в эпизоде «Пир во время чумы», действие которого происходит то ли в доме престарелых, то ли в психбольнице. Ветераны сцены тут дают концерт самодеятельности, исполняя романсы, арии из оперетт и шлягеры из советских фильмов. Их мемориальный скарб – красные знамена и галстуки, школьная форма, старая афиша «Декамерона» Театра Гоголя (сюжет Боккаччо во многом схож с «Пиром во время чумы») – вызывает острую жалость. Скорее к неизбежной старости, чем к временам «когда деревья были большие». Но когда санитары начинают разгонять больных по палатам, то пушкинский Гимн чуме, спетый под гитару Алексеем Аграновичем (кстати, прекрасно сыгравшим и Скупого рыцаря, у которого в сокровищнице вместо золота оказались груды книг), вдруг звучит чуть ли не гимном сегодняшнего дня.
 
И кажется, что все мы в одной лодке – и артисты Театра Гоголя, и молодежь «Седьмой студии», и вроде бы благополучные зрители в зале. Но от чумы, сумы и следственного комитета не застрахован никто. Так что остается последовать рецепту Александра Сергеевича:
   
P.S.
Но есть еще один вариант из «Сцен из Фауста»: «Siri, все утопить»!