Давай, трагедия!

Кама Гинкас не делает простых спектаклей. Смотреть его работы – процесс одновременно и захватывающий, и мучительный. Но при всей глубине и парадоксальности тем и вопросов, рожденных в недрах авторского сознания, он никогда не забывает, что занимается изучением человеческой души посредством театра. А театр – всегда зрелище, даже если это сеанс психоанализа. В «Медее» необычно все – от драматургического материала и сценографии до трактовки классических образов и самих исполнителей.

Сергей Бархин выстроил на сцене поразительные по своей эклектике и крайне неудобные для актерского существования декорации – уродливая бугристая гора со стертыми ступенями окружена грязными стенами с облупившимся кафелем. Среди гор и стен – корявый умывальник с вечно текущим краном, под умывальником – видимо, за многие века – натекло столько воды, что пространство этой коммунальной кухни превратилось в грязный бассейн, в котором плавают дребезжащие детали советской нищеты – консервные банки, ржавые чайники и прочие алюминиевые кружки. На горе есть и видавшая виды плита, утюг, и ведро, в которое героиня чистит картошку тем самым огромным кухонным ножом, которым все и закончится.

Быт ужасающий. Гора – не Олимп. Речи героев, начинающиеся высоким гекзаметром, то и дело соскальзывают на площадную брань и уличную бытовуху.

Сенеку сменяет Жан Ануй, и обоих выкорчевывает летящий и обжигающий стих Иосифа Бродского.

Медея – Екатерина Карпушина – приковывает к себе внимание сразу же. С первого появления – высокая, крупная, завернутая в черную юбку и в куцую курточку с капюшоном, она шлепает босыми ногами по щедро разлитой воде, пьет ее же из-под крана, привычным почти мужским жестом закуривает сигарету, запрокидывает голову к небу и начинает говорить.

Артистка Карпушина – стихийная, разнузданная, бесстрашная, с острым цепляющим взглядом и низким вибрирующим голосом. Все, что происходит с ней, – происходило со всеми женщинами, знающими Любовь. Вот так корчатся они на полу, брошенные и преданные возлюбленными, вот так воют звериным рыком от бессилия и оскорбления предательством. В своем воображении – не они ли желают своим изменникам смерти? Не они ли огнем и мечом расправляются с соперницами? Медея сделала это за них.

От такой любви бегут, как от землетрясения.

Ясон, вчера еще наслаждавшийся обожанием своей жены, сегодня готов задушить ее за то, чему вчера поклонялся. Он хочет обычного счастья – сосисок и сыра в продуктовых сумках, вина на праздник, детского гомона в глубине уютной квартиры, заботливого щебетанья жены. Игорь Гордин, работавший с Гинкасом не один спектакль, вырос в большого мощного артиста. Мужского артиста, что в театре вообще редкость. Роль-то на самом деле неблагодарная. Кто он, Ясон?

Мерзавец, убийца, предатель. Прикрываясь великодушием и отказывая брошенной им женщине в ее праве на быструю смерть, он готовит ей неосознанную страшную пытку жизнью, в которой она обречена на расплату за все его чудовищные грехи.

Трагедия не просто нагнетается, она зовется, заклинается.

Ее невозможно предотвратить – давайте же получим от нее удовольствие. В этом циничном лукавом призыве – весь Кама Гинкас. Он не стелит нам мягкой постели и не включает света в конце пути. Огонь сожжет все дотла. Вода поглотит все до дна. В небо стремительно взлетит диковинная сверкающая золотом птица, и небо взорвется ее последним истошным криком. На поверхности грязной лужи останутся мертвые младенцы в прозрачных пластиковых коробках и мокрые смятые листки из книги Куна «Мифы и легенды Древней Греции». Трагедия состоялась.