Анатолий Белый один из ведущих актеров МХТ, много снимается в кино, развивает проект «Кинопоэзия», однако в самом начале интервью мы попросили отмотать время назад и вспомнить 2002 год, который стал переломным в судьбе артиста. Тогда Анатолия Белого, блестяще сыгравшего эпатажного стриптизера в спектакле Кирилла Серебренникова «Откровенные полароидные снимки», пригласили работать в МХТ. Поэтому наш первый вопрос…
– Анатолий, как начиналось ваше сотрудничество с Кириллом Серебренниковым?
– В постановке Кирилла я играл человека нетрадиционной сексуальной ориентации, гомосексуалиста, стриптизёра. Никаких сомнений по поводу участия в проекте у меня не было и в помине. К тому времени с огромным успехом прошел спектакль Кирилла Серебренникова «Пластилин», поставленный по пьесе Василия Сигарева, который меня просто потряс, поэтому квота доверия к нему, как к режиссеру, была 100-процентной.
Мнение, что этот режиссер не похож ни на кого другого, было очевидным. Кирилл – человек, умеющий говорить об откровенных, шокирующих и даже порой чернушных вещах без всякой пошлости. А ведь многие только после прочтения этой пьесы приходили в ужас. Кирилл же сделал из этого притчу. Он сумел создать совершенно иную ткань, в которой не было даже намека на насилие, хотя сейчас ему все это приписывают. Кирилл осуществил такое художественное осмысление этой пьесы и создал настолько яркие образы, что комок стоял в горле.
Несмотря на всю эпатажность и наличие ненормативной лексики, в спектакле отражались болезненные для каждого человека темы: глобальное одиночество, неспособность коммуницировать, неумение любить и дружить. Когда все эти «основные инстинкты» у людей отбираются, то они оказываются в безвоздушном пространстве. Вот об этом и говорится в этой пьесе. Отсидевший за убийство по политическим мотивам бывший социальный бунтарь, его подружка, совершившая привычный многим путь «из хиппи в яппи», стриптизерша ночного клуба, регулярно избиваемая своим дружком, умирающий от СПИДа гей и купленный им сексуальный раб – основные герои этой пьесы о превратностях судьбы, которая может сложиться по разному.
– Вы не боялись, что этот эпатажный образ навсегда приклеится к вам?
– Нет, я ничего не боялся, потому что был молод. Хотя, если бы и сейчас меня пригласил Кирилл Серебренников сыграть что-то подобное, я бы вновь с радостью согласился.
– Как правило, образы и роли не проходят бесследно, меняют ли они вас?
– Я всегда теряюсь от таких вопросов. Хочется ответить: «Да, я стал после этого творить добро, оторвался от земли, парил некоторое время, а потом спустился обратно!» Всё это смешно, хотя, очевидно, что изменения во мне происходят и роли, конечно, оставляют во мне след. Но такого, чтобы после сыгранной роли, я проснулся утром и ощутил себя благостным, у меня нет и никогда не было.
– Во время исполнения этой роли вас заметил Олег Павлович Табаков…
– Лично мне он тогда ничего не сказал. Приглашение пришло от Ольги Семёновны Хенкиной – заместителя директора МХТ, которая занимается подбором актеров и общей стратегией театра. Они с Олегом Павловичем появились на Малой сцене Театра Пушкина, чтобы предложить работу в МХТ Кириллу Серебренникову, ну и заодно посмотреть на актеров, занятых в этой пьесе. Наверное, в этот момент в театре не хватало пазла, похожего на актера Анатолия Белого, вот они меня и пригласили.
– Как вам кажется, кроме актерских данных, на что еще они обратили внимание? Мужское обаяние в данном случае имеет значение?
– Учась в школе, я был ужасно застенчивым, закомплексованным мальчиком, который вообще не знал, как подступиться к девочке. Ватные руки, мёртвые ноги и абсолютный зажим – это то, что я пронес через все свое детство. Мое раскрепощение произошло только в Театральном училище имени Щепкина, которое я закончил. К этому моменту появился еще и жизненный опыт, а за ним, наверное, и обаяние, которое, конечно, помогает в жизни и в работе. Мне кажется, что необаятельным человек может быть только из-за какой-то своей дикой зажатости. И стоит только от этого избавиться обаяние придет автоматически. Когда у меня в училище что-то начало получаться, педагог по актерскому мастерству Людмила Николаевна Новикова и преподаватель сценической речи Наталья Николаевна Штода, вселили в меня уверенность в себе, и со временем наступило актерское и человеческое раскрепощение.
– Обычно неуверенные в себе мальчики вырастают у волевых мам, это ваш случай?
– Моя мама потрясающий, но очень требовательный человек. Дождаться доброго слова от нее было большой редкостью. И это здорово. Она задала мне высочайшую планку во всем. Если бы мама хвалила меня на каждом шагу, наверное, я бы расслабился, не достигнув ничего в жизни. Когда я принял решение бросить Куйбышевский авиационный институт, мама дико переживала. Я в один момент решил изменить свою судьбу, поехав поступать в театральный вуз в Москву 1991 года, по которой только-только прошли танки.
Мама всю жизнь работала учительницей немецкого языка в школе и была строга со всеми, включая меня. Она никогда не была жесткой, но определённая доля спартанского воспитания у нас в семье, несомненно, присутствовала. И эта мера была обусловлена бедностью, в которой мы жили, если кусок мяса появлялся на нашем столе хотя бы раз в неделю, было прекрасно. Наша семья – типичный классический набор из мамы учительница и папы инженера.
– Среди прочих ролей на сцене МХТ вот уже семь лет вы играете Мастера в спектакле «Мастер и Маргарита». Для артиста эта роль знаковая. Чем она стала для вас?
– Когда Янош Сас, венгерский режиссёр, предложил мне эту роль, я, честно говоря, испугался. Мне казалось, что здесь должна играть какая-то знаковая персона нашей культуры, артист уровня Евгения Миронова. Я таковой не являюсь. «Ну, как так? Это не по мне. Не по Сеньке шапка. Как я могу транслировать историю Мастера?» – мучился сомнениями я. Мы долго по этому поводу общались с Яношем, потому что такой пунктик твердо сидел в моей голове. Я не мог нормально репетировать роль Мастера, мне всё время казалось, что тут нужен человек с бОльшим масштабом личности!
Янош долго со мной разговаривал и ему все же удалось переубедить меня: «Ты должен транслировать историю тех Художников, писателей, людей искусства, которых в нашей стране перемололи жернова насилия. Так было всегда, начиная с Александра Сергеевича Пушкина. Молох перемалывал лучших. Мандельштам, Булгаков, Пастернак, Мейерхольд, Таиров, – все они в этом печальном списке». Только поняв это, я смог начать нормально работать над ролью. Кстати, у Булгакова Мастер физически не здоров, хотя многие воспринимают его болезнь, как маску, за которой он прячется. У нас Мастер по настоящему болен и лежит в психушке, повторяя судьбы инакомыслящих во все времена.
– Среди ваших ролей есть еще один непростой персонаж, который болен распространенной болезнью, это Иван Лаевский из пьесы Чехова «Дуэль», каков диагноз Лаевского?
– Для меня разгадать Лаевского, как ни странно, оказалось сложнее, чем Мастера. Чехов выписал такой психотип, который существовал всегда и везде, и не только в России. Доктор Чехов четко описал эту болезнь, которой мы все регулярно заболеваем. Называется эта болезнь «позиция жертвы». «Я – жертва. Я ничего не могу поделать ни с собой, ни со своими пороками, ни со страстями, ни с этим миром. Я – жертва системы».
Так люди снимают с себя всякую ответственность и прекрасно живут в этом. Вот об этом и написал в повести «Дуэль» Антон Павлович Чехов. Лишь в финале мы немного разошлись с автором. Это было решением Антона Яковлева – режиссера спектакля. Чехов оставляет Лаевского и его жену пустыми сосудами, стоящими на пирсе. Мы же завершаем спектакль более рельефно и выпукло. Бросить героев в таком состоянии после того, что они прошли, это значит лишить зрителя надежды. Мы этого не хотели. Поэтому Чеховское многоточие было заменено на более обнадеживающий финал, в котором герои обнаружили свои смыслы жизни.
Иван Лаевский – человек, над которым натурально нависало дуло пистолета, после этого он увидел мир по-другому. Мы с Антоном попытались связать этот образ с современностью. «Стоп! Чёрт возьми! Что происходит с моей жизнью? Что не так?» – говорит он себе, обретая свет в конце тоннеля. Речь идет о том, что в результате все зиждется на вере. Это происходит не впрямую, никто не крестится на сцене и не говорит: «Слава богу, что я стал таким». Но внутренне мой герой приходит к вере и через это обретает надежду на будущее.
– Благодаря МХТ вы получили возможность играть такие знаковые роли, чем стал для вас этот театр после пятнадцати лет службы в нем?
– Я очень тёплые чувства испытываю к МХТ. Для меня это какое-то моё театральное гнездо, родные стены, хотя, конечно, театр есть театр. Я видел разные периоды жизни этого театра, но разве что-нибудь может повлиять на любовь, если она есть? В театре случались очень жёсткие ситуации с другими актерами, и я был тому свидетелем. Конечно, это ранило. И я не всегда понимал те или иные поступки людей, и никогда, наверное, не пойму. Но тем не менее МХТ – это не только человеческое, это ещё и над-человеческое.
– Вы много снимаетесь, играете главные роли на сцене, для чего вы затеяли еще и просветительский проект «Кинопоэзия»?
– Я жаден до нового. Я не сыграл ещё кучу того, что мог бы и что хотелось бы. В своём родном театре я уже пятый сезон ничего не репетирую. Нервничать и истерить по этому поводу я не стал, хотя по молодости это воспринималось куда трагичнее: «А-а-а-а! У меня нет работы. Господи, что мне делать? Ужас! Нет сил ждать!» Давно уже такого со мной не бывает. Возникла пауза и накопившаяся страсть к поэзии, которую, привила мама, достигла высшей точки и оформилась в идею проекта.
Это был поэтапный процесс. За эти полтора года я вычленил людей, которые хотят и любят читать стихи, выписал их в отдельный файл и назвал «Лица кинопоэзии». Наш первый миницикл вышел 6 июня 2016 года и был приурочен ко Дню рождения Александра Сергеевича Пушкина. Там приняли участие многие известные артисты, те, кто которые хоть раз в жизни соприкоснулись с поэзией откликаются на это с удовольствием. Естественно, не я это придумал «Кинопоэзию», как жанр. У нас в стране еще в 1977 году Андрей Хржановский сделал трилогию по Пушкину «Я к вам лечу воспоминаньем…» Просто невероятно! Вот, кинопоэзия в чистом виде. Он использовал анимацию, а закадровый текст читали Сергей Юрский и Иннокентий Смоктуновский.
Тимур Бекмамбетов тоже когда-то умудрился снять рекламу банков по произведениям Осипа Мандельштама и Александра Блока, и это было очень необычно. Суть нашего проекта состоит в том, что профессиональные кинорежиссеры, актеры, музыканты и деятели культуры создают каждый раз отдельное художественное произведение, раскрывающее смысл, атмосферу и идею того или иного стихотворения.
– Кем вы являетесь в этом проекте?
– Я художественный руководитель проекта, я несу ответственность за его творческую составляющую. Режиссер сам придумывает идею фильма, стихотворение может быть предложено мной или выбрано им, а потом мы вместе доводим идею до конца – выбираем актеров, локации и так далее, И после всего этого происходит непосредственно сама сьемка. Это процесс – обоюдотворческий.
«Кинопоэзия» – некоммерческий просветительский проект. Благодаря друзьям и партнерам, которые финансово нас поддержали, мы сделали первые четыре фильма о Пушкине. Чуть позже был снят поэтический минифильм по произведению поэта Юрия Левитанского. В прошлом году к 80-летнему юбилею Юрия Григоровича создали имиджевый ролик, приуроченный к Международному конкурсу артистов балета. Мы сняли уже более 20 фильмов, которые демонстрируются в кинотеатре «Пионер», в сети городских кинотеатров «Москино» и на портале Амедиатека. А с июня 2017 года наши работы идут на телеканале «Культура». Этой весной «Кинопоэзия» совместно с Московским зоопарком проводит большой Благотворительный концерт на сцене «Театриума на Серпуховке» Терезы Дуровой в поддержку четырех детских фондов , которые возглавляют Константин Хабенский, Ксения Раппопорт, Елизавета Боярская и Егор Бероев.
– Говоря о стихах, происходит невольная ассоциация со школьной программой, вы предлагали «Кинопоэзию» Министерству образования?
– Я прошелся по десяти передовым школам Москвы. Многие из учителей-методистов уже используют наш видеоряд на уроках по собственной инициативе. Мы хотим обратиться в Министерство образования и встроить наши фильмы в учебный процесс, но пока из этой затеи ничего не получилось. Зато наши фильмы показываются в библиотеках Москвы.
– От чего вы получаете большее удовлетворение, от своего проекта, или от удачно сыгранной роли?
– Для меня эти ощущения различны, но они очень близки. Когда я вижу наш маленький, пусть даже пятиминутный, поэтический минифильм, и понимаю, что это сделали мы, жизнь обретает новый смысл.
– Анатолий, как начиналось ваше сотрудничество с Кириллом Серебренниковым?
– В постановке Кирилла я играл человека нетрадиционной сексуальной ориентации, гомосексуалиста, стриптизёра. Никаких сомнений по поводу участия в проекте у меня не было и в помине. К тому времени с огромным успехом прошел спектакль Кирилла Серебренникова «Пластилин», поставленный по пьесе Василия Сигарева, который меня просто потряс, поэтому квота доверия к нему, как к режиссеру, была 100-процентной.
Мнение, что этот режиссер не похож ни на кого другого, было очевидным. Кирилл – человек, умеющий говорить об откровенных, шокирующих и даже порой чернушных вещах без всякой пошлости. А ведь многие только после прочтения этой пьесы приходили в ужас. Кирилл же сделал из этого притчу. Он сумел создать совершенно иную ткань, в которой не было даже намека на насилие, хотя сейчас ему все это приписывают. Кирилл осуществил такое художественное осмысление этой пьесы и создал настолько яркие образы, что комок стоял в горле.
Несмотря на всю эпатажность и наличие ненормативной лексики, в спектакле отражались болезненные для каждого человека темы: глобальное одиночество, неспособность коммуницировать, неумение любить и дружить. Когда все эти «основные инстинкты» у людей отбираются, то они оказываются в безвоздушном пространстве. Вот об этом и говорится в этой пьесе. Отсидевший за убийство по политическим мотивам бывший социальный бунтарь, его подружка, совершившая привычный многим путь «из хиппи в яппи», стриптизерша ночного клуба, регулярно избиваемая своим дружком, умирающий от СПИДа гей и купленный им сексуальный раб – основные герои этой пьесы о превратностях судьбы, которая может сложиться по разному.
– Вы не боялись, что этот эпатажный образ навсегда приклеится к вам?
– Нет, я ничего не боялся, потому что был молод. Хотя, если бы и сейчас меня пригласил Кирилл Серебренников сыграть что-то подобное, я бы вновь с радостью согласился.
– Как правило, образы и роли не проходят бесследно, меняют ли они вас?
– Я всегда теряюсь от таких вопросов. Хочется ответить: «Да, я стал после этого творить добро, оторвался от земли, парил некоторое время, а потом спустился обратно!» Всё это смешно, хотя, очевидно, что изменения во мне происходят и роли, конечно, оставляют во мне след. Но такого, чтобы после сыгранной роли, я проснулся утром и ощутил себя благостным, у меня нет и никогда не было.
– Во время исполнения этой роли вас заметил Олег Павлович Табаков…
– Лично мне он тогда ничего не сказал. Приглашение пришло от Ольги Семёновны Хенкиной – заместителя директора МХТ, которая занимается подбором актеров и общей стратегией театра. Они с Олегом Павловичем появились на Малой сцене Театра Пушкина, чтобы предложить работу в МХТ Кириллу Серебренникову, ну и заодно посмотреть на актеров, занятых в этой пьесе. Наверное, в этот момент в театре не хватало пазла, похожего на актера Анатолия Белого, вот они меня и пригласили.
– Как вам кажется, кроме актерских данных, на что еще они обратили внимание? Мужское обаяние в данном случае имеет значение?
– Учась в школе, я был ужасно застенчивым, закомплексованным мальчиком, который вообще не знал, как подступиться к девочке. Ватные руки, мёртвые ноги и абсолютный зажим – это то, что я пронес через все свое детство. Мое раскрепощение произошло только в Театральном училище имени Щепкина, которое я закончил. К этому моменту появился еще и жизненный опыт, а за ним, наверное, и обаяние, которое, конечно, помогает в жизни и в работе. Мне кажется, что необаятельным человек может быть только из-за какой-то своей дикой зажатости. И стоит только от этого избавиться обаяние придет автоматически. Когда у меня в училище что-то начало получаться, педагог по актерскому мастерству Людмила Николаевна Новикова и преподаватель сценической речи Наталья Николаевна Штода, вселили в меня уверенность в себе, и со временем наступило актерское и человеческое раскрепощение.
– Обычно неуверенные в себе мальчики вырастают у волевых мам, это ваш случай?
– Моя мама потрясающий, но очень требовательный человек. Дождаться доброго слова от нее было большой редкостью. И это здорово. Она задала мне высочайшую планку во всем. Если бы мама хвалила меня на каждом шагу, наверное, я бы расслабился, не достигнув ничего в жизни. Когда я принял решение бросить Куйбышевский авиационный институт, мама дико переживала. Я в один момент решил изменить свою судьбу, поехав поступать в театральный вуз в Москву 1991 года, по которой только-только прошли танки.
Мама молчала, но ее напряжение было объяснимым, ведь даже в случае успешного поступления меня ожидала сложная профессия, зависящая от госпожи удачи. «Повезёт – не повезёт, сопьётся – не сопьётся», – в ужасе думала она. Я поступил с первого раза в Щепкинское училище на курс к Николаю Николаевичу Афонину. Спустя годы, когда мама впервые услышала моё прочтение Пастернака, сказала: «Это было очень хорошо, ты – молодец!» И для меня это стало лучшей похвалой в жизни.
Мама всю жизнь работала учительницей немецкого языка в школе и была строга со всеми, включая меня. Она никогда не была жесткой, но определённая доля спартанского воспитания у нас в семье, несомненно, присутствовала. И эта мера была обусловлена бедностью, в которой мы жили, если кусок мяса появлялся на нашем столе хотя бы раз в неделю, было прекрасно. Наша семья – типичный классический набор из мамы учительница и папы инженера.
– Среди прочих ролей на сцене МХТ вот уже семь лет вы играете Мастера в спектакле «Мастер и Маргарита». Для артиста эта роль знаковая. Чем она стала для вас?
– Когда Янош Сас, венгерский режиссёр, предложил мне эту роль, я, честно говоря, испугался. Мне казалось, что здесь должна играть какая-то знаковая персона нашей культуры, артист уровня Евгения Миронова. Я таковой не являюсь. «Ну, как так? Это не по мне. Не по Сеньке шапка. Как я могу транслировать историю Мастера?» – мучился сомнениями я. Мы долго по этому поводу общались с Яношем, потому что такой пунктик твердо сидел в моей голове. Я не мог нормально репетировать роль Мастера, мне всё время казалось, что тут нужен человек с бОльшим масштабом личности!
Янош долго со мной разговаривал и ему все же удалось переубедить меня: «Ты должен транслировать историю тех Художников, писателей, людей искусства, которых в нашей стране перемололи жернова насилия. Так было всегда, начиная с Александра Сергеевича Пушкина. Молох перемалывал лучших. Мандельштам, Булгаков, Пастернак, Мейерхольд, Таиров, – все они в этом печальном списке». Только поняв это, я смог начать нормально работать над ролью. Кстати, у Булгакова Мастер физически не здоров, хотя многие воспринимают его болезнь, как маску, за которой он прячется. У нас Мастер по настоящему болен и лежит в психушке, повторяя судьбы инакомыслящих во все времена.– Среди ваших ролей есть еще один непростой персонаж, который болен распространенной болезнью, это Иван Лаевский из пьесы Чехова «Дуэль», каков диагноз Лаевского?
– Для меня разгадать Лаевского, как ни странно, оказалось сложнее, чем Мастера. Чехов выписал такой психотип, который существовал всегда и везде, и не только в России. Доктор Чехов четко описал эту болезнь, которой мы все регулярно заболеваем. Называется эта болезнь «позиция жертвы». «Я – жертва. Я ничего не могу поделать ни с собой, ни со своими пороками, ни со страстями, ни с этим миром. Я – жертва системы».
Так люди снимают с себя всякую ответственность и прекрасно живут в этом. Вот об этом и написал в повести «Дуэль» Антон Павлович Чехов. Лишь в финале мы немного разошлись с автором. Это было решением Антона Яковлева – режиссера спектакля. Чехов оставляет Лаевского и его жену пустыми сосудами, стоящими на пирсе. Мы же завершаем спектакль более рельефно и выпукло. Бросить героев в таком состоянии после того, что они прошли, это значит лишить зрителя надежды. Мы этого не хотели. Поэтому Чеховское многоточие было заменено на более обнадеживающий финал, в котором герои обнаружили свои смыслы жизни.
Иван Лаевский – человек, над которым натурально нависало дуло пистолета, после этого он увидел мир по-другому. Мы с Антоном попытались связать этот образ с современностью. «Стоп! Чёрт возьми! Что происходит с моей жизнью? Что не так?» – говорит он себе, обретая свет в конце тоннеля. Речь идет о том, что в результате все зиждется на вере. Это происходит не впрямую, никто не крестится на сцене и не говорит: «Слава богу, что я стал таким». Но внутренне мой герой приходит к вере и через это обретает надежду на будущее.
– Благодаря МХТ вы получили возможность играть такие знаковые роли, чем стал для вас этот театр после пятнадцати лет службы в нем? – Я очень тёплые чувства испытываю к МХТ. Для меня это какое-то моё театральное гнездо, родные стены, хотя, конечно, театр есть театр. Я видел разные периоды жизни этого театра, но разве что-нибудь может повлиять на любовь, если она есть? В театре случались очень жёсткие ситуации с другими актерами, и я был тому свидетелем. Конечно, это ранило. И я не всегда понимал те или иные поступки людей, и никогда, наверное, не пойму. Но тем не менее МХТ – это не только человеческое, это ещё и над-человеческое.
– Вы много снимаетесь, играете главные роли на сцене, для чего вы затеяли еще и просветительский проект «Кинопоэзия»?
– Я жаден до нового. Я не сыграл ещё кучу того, что мог бы и что хотелось бы. В своём родном театре я уже пятый сезон ничего не репетирую. Нервничать и истерить по этому поводу я не стал, хотя по молодости это воспринималось куда трагичнее: «А-а-а-а! У меня нет работы. Господи, что мне делать? Ужас! Нет сил ждать!» Давно уже такого со мной не бывает. Возникла пауза и накопившаяся страсть к поэзии, которую, привила мама, достигла высшей точки и оформилась в идею проекта.
Это был поэтапный процесс. За эти полтора года я вычленил людей, которые хотят и любят читать стихи, выписал их в отдельный файл и назвал «Лица кинопоэзии». Наш первый миницикл вышел 6 июня 2016 года и был приурочен ко Дню рождения Александра Сергеевича Пушкина. Там приняли участие многие известные артисты, те, кто которые хоть раз в жизни соприкоснулись с поэзией откликаются на это с удовольствием. Естественно, не я это придумал «Кинопоэзию», как жанр. У нас в стране еще в 1977 году Андрей Хржановский сделал трилогию по Пушкину «Я к вам лечу воспоминаньем…» Просто невероятно! Вот, кинопоэзия в чистом виде. Он использовал анимацию, а закадровый текст читали Сергей Юрский и Иннокентий Смоктуновский.
Тимур Бекмамбетов тоже когда-то умудрился снять рекламу банков по произведениям Осипа Мандельштама и Александра Блока, и это было очень необычно. Суть нашего проекта состоит в том, что профессиональные кинорежиссеры, актеры, музыканты и деятели культуры создают каждый раз отдельное художественное произведение, раскрывающее смысл, атмосферу и идею того или иного стихотворения.
– Кем вы являетесь в этом проекте?
– Я художественный руководитель проекта, я несу ответственность за его творческую составляющую. Режиссер сам придумывает идею фильма, стихотворение может быть предложено мной или выбрано им, а потом мы вместе доводим идею до конца – выбираем актеров, локации и так далее, И после всего этого происходит непосредственно сама сьемка. Это процесс – обоюдотворческий.
«Кинопоэзия» – некоммерческий просветительский проект. Благодаря друзьям и партнерам, которые финансово нас поддержали, мы сделали первые четыре фильма о Пушкине. Чуть позже был снят поэтический минифильм по произведению поэта Юрия Левитанского. В прошлом году к 80-летнему юбилею Юрия Григоровича создали имиджевый ролик, приуроченный к Международному конкурсу артистов балета. Мы сняли уже более 20 фильмов, которые демонстрируются в кинотеатре «Пионер», в сети городских кинотеатров «Москино» и на портале Амедиатека. А с июня 2017 года наши работы идут на телеканале «Культура». Этой весной «Кинопоэзия» совместно с Московским зоопарком проводит большой Благотворительный концерт на сцене «Театриума на Серпуховке» Терезы Дуровой в поддержку четырех детских фондов , которые возглавляют Константин Хабенский, Ксения Раппопорт, Елизавета Боярская и Егор Бероев.
– Говоря о стихах, происходит невольная ассоциация со школьной программой, вы предлагали «Кинопоэзию» Министерству образования?– Я прошелся по десяти передовым школам Москвы. Многие из учителей-методистов уже используют наш видеоряд на уроках по собственной инициативе. Мы хотим обратиться в Министерство образования и встроить наши фильмы в учебный процесс, но пока из этой затеи ничего не получилось. Зато наши фильмы показываются в библиотеках Москвы.
– От чего вы получаете большее удовлетворение, от своего проекта, или от удачно сыгранной роли?
– Для меня эти ощущения различны, но они очень близки. Когда я вижу наш маленький, пусть даже пятиминутный, поэтический минифильм, и понимаю, что это сделали мы, жизнь обретает новый смысл.
