19 июля спектаклем «Аквитанская львица» в «Ленкоме» завершится сезон. Марк Захаров собирается в отпуск, но перед отъездом успел встретиться с «Театралом», чтобы поговорить о наболевшем.
– Марк Анатольевич, для театрального издания вопрос, наверное, неожиданный, но все же… Чемпионат мира по футболу смотрите?
– Смотрю. И нахожу много параллелей с театром. Тренер (коуч, как сейчас называется) – это очень похоже на художественного руководителя. В случае неудачи – выгоняют.
– Только такая параллель?
– Нет. Еще, конечно, есть тот азарт, упрямство и какое-то вдохновение, которое необходимо в театре. Очень мне жалко японцев, сразу скажу. Я за них болел. Они ведь несколько лет назад поставили национальную задачу – подрасти, и у них получилось, они все сейчас высокие, с раскосыми глазами, красавцы. Как это получилось, я не понимаю.
– Но играли они действительно замечательно.
– Да. И все же японский бог отвернулся потом.
– А вот эти многочисленные театрализованные падения Роналду, Неймара… Игроки ведь как актеры.
– Да, иногда они раскидывают ручонки и непонятно, то ли действительно им досталось, то ли это симуляция. Определить невозможно. Надо быть судьей с очень большим запасом каких-то прогнозирующих данных.
– В некоторых театрах во время игры нашей команды прямо во время спектакля артисты сообщали счет зрительному залу…
– Мы до этого еще не дошли, но приближаемся. Да и люди в сомбреро у нас на спектаклях пока не замечены, вроде никаких таких экзотических фигур не было.
– Незадолго до нашего интервью мы попросили читателей адресовать вам вопросы (итоги конкурса будут объявлены в начале сезона, победитель получит билеты в «Ленком». – «Т») и один из постоянных ваших зрителей интересуется: на фоне бесконечных спортивных страстей не возникает ли у вас желания сделать спектакль, связанный с футбольной темой?
– Вы знаете, нет. Все-таки вещь это достаточно специфическая, ведь даже когда выходит спектакль о театре, то зритель, как правило, не подключается, трудно какого-то сопереживания достичь. Хотя внутри иногда кажется, что таких страстей, как в театре, просто нет нигде. Но, на самом деле, зритель как-то спокойно к этому относится.
Когда-то один мой родственник работал в МИДе на высокой должности, и он сказал: «Надо бы сочинить спектакль о работниках МИДа». Цель, конечно, благая, но я ответил, что это вряд ли получится, поскольку действие все-таки должно опираться на народные корни. То же самое и с футболом.
– В ходе Чемпионата возникла неожиданная тема: судя по буре эмоций в интернете, вдруг выяснилось, что не все умеют болеть за наших. С одной стороны потому, что она не всегда показывает блестящее качество игры, а с другой – потому, что, дескать, нельзя предаваться восторгу и радости в то время, когда есть политзаключенные, когда внедряют пенсионную реформу, когда народ страдает и т.д.
– Знаете, наша передовая интеллигенция, к которой я себя тоже причисляю, раньше отдавала много сил борьбе с руководством, с цензурным аппаратом.
Не поверите, но моя «Юнона и Авось» решалась на уровне Политбюро: можно ли это показывать или нельзя? Поэтому с годами у нашего населения накопилась мощная энергия сопротивления. Сопротивление тем, кто поддерживает государственные органы. Может быть, это идет по инерции, но я думаю, что нам все же не следует смешивать игру наших футболистов, которые уже доставили много радости народу, с какими-то другими сферами общественной жизни.
Время принципиально отличается от того, что было лет 20 назад.
– Вы не раз говорили о том, что как только в Театр Ленинского комсомола приходил какой-либо высокопоставленный человек, его вскоре снимали…
– Да, была такая загадочная тенденция. Снимали или перебрасывали на сельское хозяйство. Но на нынешних руководителей это не распространяется. Был Дмитрий Медведев, была Валентина Матвиенко… Владимир Владимирович тоже был. Сидел за этим столом с группой театральных деятелей и обсуждал наши насущные вопросы.
– А спектакль не смотрел?
– Нет, не смотрел. Но когда он вручал мне в Кремле Звезду героя, то за бокалом шампанского сказал, что очень следит за театром. Действительно, звонил несколько раз, поздравлял с разными датами.
– Вы его приглашали?
– Приглашал, но ненастойчиво. Мне не кажется это удобным, говорить: бросайте все дела, идите в «Ленком». Есть дела, наверное, поважнее, хотя...
– Кстати, как вы восприняли эту высшую награду?
– С некоторым юмором, потому что я не ожидал. Теперь думаю: когда же мне ее надеть? Хотел к нашему интервью. Но нет, неудобно…
Кстати, там же на встрече с президентом мы немного перекинулись по поводу сложностей в театре, когда какие-то недостатки, просчеты одного театра или проблемы одного театра имеют тенденцию распространяться на все остальные театры. В этом – чисто советское заблуждение, мне кажется. Не говоря уже о том, какими методами это порой делается. Все-таки запирать двери, не выпускать артистов, участвующих в репетиции, забирать у них мобильные телефоны, как это было в «Гоголь центре», – типичный перегиб военного времени. Перебор чисто тактический, какие бы причины за этим не стояли.
– Почему, на ваш взгляд, многочисленные обращения к верхам самых авторитетных людей из сферы культуры, остались без внимания? Вы ведь тоже были в числе тех, кто заступился за фигурантов дела «Седьмой студии». Кроме того, множество ваших коллег писали письма и в защиту оперы «Тангейзер». Но результат везде одинаков - суд совершенно не прислушался к голосам авторитетных деятелей культуры. Почему так?
– Если равняться на развитые западные государства, на Америку, то там суд выше всех настроений и частных суждений, а у нас, к сожалению, нет такого независимого абсолютного суда. Мы об этом только говорим, к этому стремимся и по-прежнему живем во власти иллюзии, будто бы суд даст объективную оценку в отношении того или иного человека или учреждения...
– При том, что вся страна знает, мягко говоря, условную независимость наших судов.
– Ну, конечно. Телефонное право, равно как и борьба с коррупцией у нас выше всех судейских решений. Тут, видимо, причина в нашем менталитете, каком-то особом генетическом коде. Я помню, когда сдавал фильм «Обыкновенное чудо», меня поздравил руководитель Гостелерадио. Потом мы вышли в коридор, он говорит: «Хороший фильм, замечательный. А для меня можете одну вещь сделать просто по-дружески?» Я говорю: «Ну, конечно!» – «Уберите эти слова, что «стареет королек», не надо!» Тем более что Брежнев уже дышал на ладан и в этом действительно читался двоякий смысл.
Я не помню, как вышел из положения, но вертелся как уж на сковородке, чтобы удалить реплику чисто по-дружески, неофициально.
– Сейчас таких просьб, намеков не возникает?
– Нет, сейчас нет. Во всяком случае, в нашем театре. Я слышал реплики, что, дескать, спектакли Богомолова ушли из репертуара якобы потому, что были какие-то звонки, недовольства и жалобы. Нет, просто я обратился в дирекцию и спросил: «Какая касса? Как реагируют зрители?» Мне сказали, что на спектакли «Борис Годунов» и «Князь» пониженный спрос. Но вместе с тем репертуар покинули и другие постановки. Мы сняли «Пер Гюнт», например, который лично для меня очень дорог.
И еще важная вещь: когда с режиссером подписывается договор о постановке, никто не обещает, что постановка будет идти пожизненно. Впрочем, вы затронули болезненный вопрос – в театре всегда требуется ротация. Вот сейчас Александр Морфов поставит новый спектакль. Недавно я выпустил «Фальстафа…» Количество постановок увеличивается и если играть по одному спектаклю в месяц, то очень резко сбрасывается качество, как правило.
Иногда, конечно, бывает, что долго не играли, соскучились и сыграли блестяще, но это исключение из правил: длительные перерывы опасны. Должен быть определенный накат, тогда артист чувствует себя свободнее, и спектакль идет интереснее, легче, заразительнее для публики.
Кстати, в последнее время мы вообще вынуждены были проститься с целым рядом спектаклей. Это и «Пролетая над гнездом кукушки», и «Дона Флор», и «Пять вечеров», и «Вальпургиева ночь»… И при этом постоянно ищем режиссеров, хотим что-то обновить, потому что работать все время на разрыв аорты, никого сюда не пускать у меня не получается. Я так не умею. По-моему, умел Товстоногов, хотя порой поступал достаточно резко (вспомнить хотя бы их спор с Юрским, когда тот тоже хотел поставить спектакль). Поэтому репертуар – это больная тема для любого руководителя.
– Интересно при этом, что никто не может предсказать судьбу спектакля, ведь одни становятся хитом на все времена (как, например, «Юнона и Авось»), а другие не выдерживают и двух сезонов…
– Вы знаете, «Юнона и Авось» вышла сейчас на какой-то другой совершенно новый уровень. Мне нравится, как работает молодое поколение «Ленкома». И, кстати, на одном из недавних спектаклей, когда зазвучало финальное «Аллилуйя», в середину зала выскочили ребята 14-15-ти лет, сорвали с себя куртки и стали ими размахивать. Билетеры были ошарашены, они не знали: это хулиганство или проявление народной любви? Но лично я воспринял это, как радость и соучастие в том действии, которое происходит на сцене.
Подробнее о том, что тревожит Марка Анатольевича, какие планы он ставит перед «Ленкомом» и в каком настроении встречает свой юбилей (в октябре режиссеру исполняется 85 лет), – читайте в одном из ближайших номеров «Театрала».
– Марк Анатольевич, для театрального издания вопрос, наверное, неожиданный, но все же… Чемпионат мира по футболу смотрите?
– Смотрю. И нахожу много параллелей с театром. Тренер (коуч, как сейчас называется) – это очень похоже на художественного руководителя. В случае неудачи – выгоняют.
– Только такая параллель?
– Нет. Еще, конечно, есть тот азарт, упрямство и какое-то вдохновение, которое необходимо в театре. Очень мне жалко японцев, сразу скажу. Я за них болел. Они ведь несколько лет назад поставили национальную задачу – подрасти, и у них получилось, они все сейчас высокие, с раскосыми глазами, красавцы. Как это получилось, я не понимаю.
– Но играли они действительно замечательно.
– Да. И все же японский бог отвернулся потом.
– А вот эти многочисленные театрализованные падения Роналду, Неймара… Игроки ведь как актеры.
– Да, иногда они раскидывают ручонки и непонятно, то ли действительно им досталось, то ли это симуляция. Определить невозможно. Надо быть судьей с очень большим запасом каких-то прогнозирующих данных.
– В некоторых театрах во время игры нашей команды прямо во время спектакля артисты сообщали счет зрительному залу…
– Мы до этого еще не дошли, но приближаемся. Да и люди в сомбреро у нас на спектаклях пока не замечены, вроде никаких таких экзотических фигур не было.
– Незадолго до нашего интервью мы попросили читателей адресовать вам вопросы (итоги конкурса будут объявлены в начале сезона, победитель получит билеты в «Ленком». – «Т») и один из постоянных ваших зрителей интересуется: на фоне бесконечных спортивных страстей не возникает ли у вас желания сделать спектакль, связанный с футбольной темой?
– Вы знаете, нет. Все-таки вещь это достаточно специфическая, ведь даже когда выходит спектакль о театре, то зритель, как правило, не подключается, трудно какого-то сопереживания достичь. Хотя внутри иногда кажется, что таких страстей, как в театре, просто нет нигде. Но, на самом деле, зритель как-то спокойно к этому относится.
Когда-то один мой родственник работал в МИДе на высокой должности, и он сказал: «Надо бы сочинить спектакль о работниках МИДа». Цель, конечно, благая, но я ответил, что это вряд ли получится, поскольку действие все-таки должно опираться на народные корни. То же самое и с футболом.
– В ходе Чемпионата возникла неожиданная тема: судя по буре эмоций в интернете, вдруг выяснилось, что не все умеют болеть за наших. С одной стороны потому, что она не всегда показывает блестящее качество игры, а с другой – потому, что, дескать, нельзя предаваться восторгу и радости в то время, когда есть политзаключенные, когда внедряют пенсионную реформу, когда народ страдает и т.д.
– Знаете, наша передовая интеллигенция, к которой я себя тоже причисляю, раньше отдавала много сил борьбе с руководством, с цензурным аппаратом.
Не поверите, но моя «Юнона и Авось» решалась на уровне Политбюро: можно ли это показывать или нельзя? Поэтому с годами у нашего населения накопилась мощная энергия сопротивления. Сопротивление тем, кто поддерживает государственные органы. Может быть, это идет по инерции, но я думаю, что нам все же не следует смешивать игру наших футболистов, которые уже доставили много радости народу, с какими-то другими сферами общественной жизни.
Время принципиально отличается от того, что было лет 20 назад.
– Вы не раз говорили о том, что как только в Театр Ленинского комсомола приходил какой-либо высокопоставленный человек, его вскоре снимали…
– Да, была такая загадочная тенденция. Снимали или перебрасывали на сельское хозяйство. Но на нынешних руководителей это не распространяется. Был Дмитрий Медведев, была Валентина Матвиенко… Владимир Владимирович тоже был. Сидел за этим столом с группой театральных деятелей и обсуждал наши насущные вопросы.
– А спектакль не смотрел?
– Нет, не смотрел. Но когда он вручал мне в Кремле Звезду героя, то за бокалом шампанского сказал, что очень следит за театром. Действительно, звонил несколько раз, поздравлял с разными датами.
– Вы его приглашали?
– Приглашал, но ненастойчиво. Мне не кажется это удобным, говорить: бросайте все дела, идите в «Ленком». Есть дела, наверное, поважнее, хотя...
– Кстати, как вы восприняли эту высшую награду?
– С некоторым юмором, потому что я не ожидал. Теперь думаю: когда же мне ее надеть? Хотел к нашему интервью. Но нет, неудобно…
Кстати, там же на встрече с президентом мы немного перекинулись по поводу сложностей в театре, когда какие-то недостатки, просчеты одного театра или проблемы одного театра имеют тенденцию распространяться на все остальные театры. В этом – чисто советское заблуждение, мне кажется. Не говоря уже о том, какими методами это порой делается. Все-таки запирать двери, не выпускать артистов, участвующих в репетиции, забирать у них мобильные телефоны, как это было в «Гоголь центре», – типичный перегиб военного времени. Перебор чисто тактический, какие бы причины за этим не стояли.
– Почему, на ваш взгляд, многочисленные обращения к верхам самых авторитетных людей из сферы культуры, остались без внимания? Вы ведь тоже были в числе тех, кто заступился за фигурантов дела «Седьмой студии». Кроме того, множество ваших коллег писали письма и в защиту оперы «Тангейзер». Но результат везде одинаков - суд совершенно не прислушался к голосам авторитетных деятелей культуры. Почему так?
– Если равняться на развитые западные государства, на Америку, то там суд выше всех настроений и частных суждений, а у нас, к сожалению, нет такого независимого абсолютного суда. Мы об этом только говорим, к этому стремимся и по-прежнему живем во власти иллюзии, будто бы суд даст объективную оценку в отношении того или иного человека или учреждения...
– При том, что вся страна знает, мягко говоря, условную независимость наших судов.
– Ну, конечно. Телефонное право, равно как и борьба с коррупцией у нас выше всех судейских решений. Тут, видимо, причина в нашем менталитете, каком-то особом генетическом коде. Я помню, когда сдавал фильм «Обыкновенное чудо», меня поздравил руководитель Гостелерадио. Потом мы вышли в коридор, он говорит: «Хороший фильм, замечательный. А для меня можете одну вещь сделать просто по-дружески?» Я говорю: «Ну, конечно!» – «Уберите эти слова, что «стареет королек», не надо!» Тем более что Брежнев уже дышал на ладан и в этом действительно читался двоякий смысл.
Я не помню, как вышел из положения, но вертелся как уж на сковородке, чтобы удалить реплику чисто по-дружески, неофициально.
– Сейчас таких просьб, намеков не возникает?
– Нет, сейчас нет. Во всяком случае, в нашем театре. Я слышал реплики, что, дескать, спектакли Богомолова ушли из репертуара якобы потому, что были какие-то звонки, недовольства и жалобы. Нет, просто я обратился в дирекцию и спросил: «Какая касса? Как реагируют зрители?» Мне сказали, что на спектакли «Борис Годунов» и «Князь» пониженный спрос. Но вместе с тем репертуар покинули и другие постановки. Мы сняли «Пер Гюнт», например, который лично для меня очень дорог.
И еще важная вещь: когда с режиссером подписывается договор о постановке, никто не обещает, что постановка будет идти пожизненно. Впрочем, вы затронули болезненный вопрос – в театре всегда требуется ротация. Вот сейчас Александр Морфов поставит новый спектакль. Недавно я выпустил «Фальстафа…» Количество постановок увеличивается и если играть по одному спектаклю в месяц, то очень резко сбрасывается качество, как правило.
Иногда, конечно, бывает, что долго не играли, соскучились и сыграли блестяще, но это исключение из правил: длительные перерывы опасны. Должен быть определенный накат, тогда артист чувствует себя свободнее, и спектакль идет интереснее, легче, заразительнее для публики.
Кстати, в последнее время мы вообще вынуждены были проститься с целым рядом спектаклей. Это и «Пролетая над гнездом кукушки», и «Дона Флор», и «Пять вечеров», и «Вальпургиева ночь»… И при этом постоянно ищем режиссеров, хотим что-то обновить, потому что работать все время на разрыв аорты, никого сюда не пускать у меня не получается. Я так не умею. По-моему, умел Товстоногов, хотя порой поступал достаточно резко (вспомнить хотя бы их спор с Юрским, когда тот тоже хотел поставить спектакль). Поэтому репертуар – это больная тема для любого руководителя.
– Интересно при этом, что никто не может предсказать судьбу спектакля, ведь одни становятся хитом на все времена (как, например, «Юнона и Авось»), а другие не выдерживают и двух сезонов…
– Вы знаете, «Юнона и Авось» вышла сейчас на какой-то другой совершенно новый уровень. Мне нравится, как работает молодое поколение «Ленкома». И, кстати, на одном из недавних спектаклей, когда зазвучало финальное «Аллилуйя», в середину зала выскочили ребята 14-15-ти лет, сорвали с себя куртки и стали ими размахивать. Билетеры были ошарашены, они не знали: это хулиганство или проявление народной любви? Но лично я воспринял это, как радость и соучастие в том действии, которое происходит на сцене.
Подробнее о том, что тревожит Марка Анатольевича, какие планы он ставит перед «Ленкомом» и в каком настроении встречает свой юбилей (в октябре режиссеру исполняется 85 лет), – читайте в одном из ближайших номеров «Театрала».
