Актер МХТ им. Чехова скорбит по скоропостижно ушедшему из жизни Дмитрию Брусникину.
- Дима Брусникин… Слово был как-то не вяжется с таким жизнеутверждающим человеком. Это - человек огромной души и сердца. Вы знаете, во МХАТе были разные периоды, но у Димы всегда была какая-то своя тональность, своя интонация, которая шла из глубины души. Его мягкий, спокойный, глубокий голос шел из самой души. Что бы он ни говорил, каждое его слово было очень наполненным.
Я всегда смотрел на него и думал: человек предельной искренности, правды и огромной души. Это очень большая редкость для актера, и вообще, для человека: когда меняются вокруг времена, люди, уходят эпохи, чтоб оставалось что-то настоящее, и это настоящее Дима нес в себе. Что бы ни происходило, какие бы времена ни были в театре, он нес свою правду. Он ее тихо отстаивал. Это был высочайший уровень, когда человек не кричит, не утверждает что-то воинствующе, а тихо и спокойно говорит. В нем это чувство правды было высочайшим. И это его отличительная черта.
У нас, к сожалению, не так много было творческих пересечений. Одно из таких самых плотных произошло, когда я играл с его курсом «Волоколамское шоссе» по Хайнеру Мюллеру. Какие-то вещи он мне подсказывал, делал режиссерские замечания, комментарии о том, как это нужно играть. А потом мы съездили в сам Волоколамск и там сыграли этот спектакль. И я помню, как после премьеры было общее веселье, «всё отыграли, всё здорово» вдруг он сказал нам очень важную вещь. Он сказал: «Ребята, вы понимаете, что мы сыграли на том месте, где стояли эти бойцы и где все это на самом деле происходило?»
Он был интеллигентом в самом настоящем значении этого слова. Человек, который любит свою Родину не словами, а сердцем. Он болел за все, что происходит вокруг, за людей, за страну, за культуру, вокруг которой столько мракобесия.
Я все время думал, как он вмещает в свою душу, свое сердце всю эту боль. Эта боль в нем сквозила, проходила через него. Он был настоящим Дон Кихотом.
- Дима Брусникин… Слово был как-то не вяжется с таким жизнеутверждающим человеком. Это - человек огромной души и сердца. Вы знаете, во МХАТе были разные периоды, но у Димы всегда была какая-то своя тональность, своя интонация, которая шла из глубины души. Его мягкий, спокойный, глубокий голос шел из самой души. Что бы он ни говорил, каждое его слово было очень наполненным.
Я всегда смотрел на него и думал: человек предельной искренности, правды и огромной души. Это очень большая редкость для актера, и вообще, для человека: когда меняются вокруг времена, люди, уходят эпохи, чтоб оставалось что-то настоящее, и это настоящее Дима нес в себе. Что бы ни происходило, какие бы времена ни были в театре, он нес свою правду. Он ее тихо отстаивал. Это был высочайший уровень, когда человек не кричит, не утверждает что-то воинствующе, а тихо и спокойно говорит. В нем это чувство правды было высочайшим. И это его отличительная черта.
У нас, к сожалению, не так много было творческих пересечений. Одно из таких самых плотных произошло, когда я играл с его курсом «Волоколамское шоссе» по Хайнеру Мюллеру. Какие-то вещи он мне подсказывал, делал режиссерские замечания, комментарии о том, как это нужно играть. А потом мы съездили в сам Волоколамск и там сыграли этот спектакль. И я помню, как после премьеры было общее веселье, «всё отыграли, всё здорово» вдруг он сказал нам очень важную вещь. Он сказал: «Ребята, вы понимаете, что мы сыграли на том месте, где стояли эти бойцы и где все это на самом деле происходило?»
Он был интеллигентом в самом настоящем значении этого слова. Человек, который любит свою Родину не словами, а сердцем. Он болел за все, что происходит вокруг, за людей, за страну, за культуру, вокруг которой столько мракобесия.
Я все время думал, как он вмещает в свою душу, свое сердце всю эту боль. Эта боль в нем сквозила, проходила через него. Он был настоящим Дон Кихотом.
