В Гоголь-центре сыграли «Барокко» – театральный бриколаж на музыку композиторов XVII-XVIII веков. Автор пьесы, декораций, костюмов и всей постановки – Кирилл Серебренников, который вот уже полтора года находится под домашним арестом и не может посещать театр.
Работа велась дистанционно: режиссёр передавал экспликации через адвоката, а постановку осуществлял Евгений Кулагин, ставший правой, да и левой тоже рукой худрука. Но даже в отсутствие автора получилось очень личностное и горькое высказывание о судьбе художника в современном мире.
В «Маленьких трагедиях», предыдущем спектакле Серебренникова, выпущенном уже после его ареста, на сцене крупным неоном светилась надпись ЖГИ. В пушкинском смысле: «глаголом жги сердца людей». В «Барокко» главный лирический герой – поэт, художник, гражданин – идёт ещё дальше, он сжигает самого себя. Во имя свободы, во имя протеста против того, с чем остальные покорно смиряются. Это путь одиночки, путь самурая, путь чешского студента Яна Палаха, вспыхнувшего на Вацлавской площади во время революции 1968 года, путь Яна Гуса, Джордано Бруно и Жанны Д“Арк – всех, кто жил и умирал за идею.
Казалось бы, при чём тут барокко? Где Гендель и Пёрселл с их возвышенным, неземным искусством и где энергия гражданского протеста, ропот революции. Кажется, никому прежде не приходило в голову их соединить. Но Кирилл Серебренников, запертый в своей квартире, вынужденный общаться исключительно со следователями, читать и слушать протокольную галиматью, сохранил потрясающую внутреннюю свободу. И кажется, даже приумножил её. Свободу в первую очередь творческую. Он мыслит широко и независимо, соединяя вроде бы полярные, несопоставимые вещи. И они начинают подсвечивать друг друга, взаимопроникать, превращая социальное в духовное, горизонталь – в вертикаль.
В подробнейшем буклете режиссёр объясняет, что среди португальских моряков словом barocco называли жемчужину неправильной формы, по сути – брак. А искусство барокко – это квинтэссенция всего причудливого, чрезмерного, неправильного, выходящего за рамки классической гармонии. Любой настоящий художник, по мысли режиссёра, и есть человек-барокко, человек, не вписывающийся в стандарты, склонный к аффектам и обостренному восприятию реальности. Человек с содранной кожей, человек-факел, человек-боль.
Композиция спектакля проста и изощрённа одновременно – это музыкальный коллаж из десяти сцен со сложным узором лейтмотивов. Вот уличные протесты парижской молодежи с лозунгами «будь реалистом, требуй невозможного». Вот феминистка Валери Соланас стреляет в Энди Уорхолла, распадающегося на полдюжины копий самого себя. Вот маленькая, хрупкая Жанна Д“Арк с мечом в руках балансирует на огромном кресте. Процессия китаянок в роскошных кимоно поклонятся своему Правителю – скелету, инкрустированному драгоценностями, а народ скандирует: «Радость! Вера! Стабильность!». Невесты мажут свои белоснежные платья золой и пеплом. Задумчиво танцует на ветру полиэтиленовый пакет, как в фильме «Красота по-американски».
Здесь вообще масса явных и скрытых художественных цитат – кадров из фильмов Тарковского и Антониони, текстов и манифестов 60-х годов. Но гораздо сильнее культурных аллюзий действуют картины, знакомые нам по личному опыту. Вот дюжий охранник в памятной форме «служба судебных приставов» выводит на сцену музыканта, прикованного к его руке наручниками. Парень в белой рубашке садится за рояль (тот самый!) и играет одной левой «Чакону» Баха. Пристав сменяется, а музыкант продолжает играть на фоне жаркого, пожирающего пламени. Скажете, слишком лобовой приём? Но эта метафора арестованного искусства, увы, продиктована самой жизнью.
Несмотря на свою социальную подоплёку, спектакль дьявольски красив. Роскошные костюмы, пряная чувственность, барочная визуальная избыточность во всём. Если это и революция – то эстетическая, если протест – то против серости и обыденности жизни. Ну а божественная музыка переносит действие в совсем другой регистр. Опусы Монтеверди, Вивальди, Генделя и Перселла звучат под кирпичными сводами бывшего железнодорожного депо, как весть из какого-то другого, параллельного мира, где нет всех этих следователей, прокуроров и судейских.
Артисты Гоголь-центра (Один Байрон, Светлана Мамрешева, Рита Крон и другие) несколько месяцев трудились над сложнейшими барочными ариями, добившись вполне достойного уровня исполнения, а в помощь им были приглашены профессиональные оперные солисты, в том числе прима Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова. Но звездой спектакля, пожалуй, стал Никита Кукушкин со своим феерическим антре – актёр в жемчужном чепце выходил в зал, заигрывал со зрителями и показывал уличные фокусы под песню о том, что мы все умрём. Смерть – это вообще любимая тема искусства барокко. И спектакль тоже заканчивается сценой маленького апокалипсиса – кадрами из культового фильма хиппи «Забриски Пойнт», где благополучный сытый мир взрывается, разлетается на тысячи мелких осколков. И хочется сказать, туда ему и дорога.
Работа велась дистанционно: режиссёр передавал экспликации через адвоката, а постановку осуществлял Евгений Кулагин, ставший правой, да и левой тоже рукой худрука. Но даже в отсутствие автора получилось очень личностное и горькое высказывание о судьбе художника в современном мире.
В «Маленьких трагедиях», предыдущем спектакле Серебренникова, выпущенном уже после его ареста, на сцене крупным неоном светилась надпись ЖГИ. В пушкинском смысле: «глаголом жги сердца людей». В «Барокко» главный лирический герой – поэт, художник, гражданин – идёт ещё дальше, он сжигает самого себя. Во имя свободы, во имя протеста против того, с чем остальные покорно смиряются. Это путь одиночки, путь самурая, путь чешского студента Яна Палаха, вспыхнувшего на Вацлавской площади во время революции 1968 года, путь Яна Гуса, Джордано Бруно и Жанны Д“Арк – всех, кто жил и умирал за идею.
Казалось бы, при чём тут барокко? Где Гендель и Пёрселл с их возвышенным, неземным искусством и где энергия гражданского протеста, ропот революции. Кажется, никому прежде не приходило в голову их соединить. Но Кирилл Серебренников, запертый в своей квартире, вынужденный общаться исключительно со следователями, читать и слушать протокольную галиматью, сохранил потрясающую внутреннюю свободу. И кажется, даже приумножил её. Свободу в первую очередь творческую. Он мыслит широко и независимо, соединяя вроде бы полярные, несопоставимые вещи. И они начинают подсвечивать друг друга, взаимопроникать, превращая социальное в духовное, горизонталь – в вертикаль.
В подробнейшем буклете режиссёр объясняет, что среди португальских моряков словом barocco называли жемчужину неправильной формы, по сути – брак. А искусство барокко – это квинтэссенция всего причудливого, чрезмерного, неправильного, выходящего за рамки классической гармонии. Любой настоящий художник, по мысли режиссёра, и есть человек-барокко, человек, не вписывающийся в стандарты, склонный к аффектам и обостренному восприятию реальности. Человек с содранной кожей, человек-факел, человек-боль. Композиция спектакля проста и изощрённа одновременно – это музыкальный коллаж из десяти сцен со сложным узором лейтмотивов. Вот уличные протесты парижской молодежи с лозунгами «будь реалистом, требуй невозможного». Вот феминистка Валери Соланас стреляет в Энди Уорхолла, распадающегося на полдюжины копий самого себя. Вот маленькая, хрупкая Жанна Д“Арк с мечом в руках балансирует на огромном кресте. Процессия китаянок в роскошных кимоно поклонятся своему Правителю – скелету, инкрустированному драгоценностями, а народ скандирует: «Радость! Вера! Стабильность!». Невесты мажут свои белоснежные платья золой и пеплом. Задумчиво танцует на ветру полиэтиленовый пакет, как в фильме «Красота по-американски».
Здесь вообще масса явных и скрытых художественных цитат – кадров из фильмов Тарковского и Антониони, текстов и манифестов 60-х годов. Но гораздо сильнее культурных аллюзий действуют картины, знакомые нам по личному опыту. Вот дюжий охранник в памятной форме «служба судебных приставов» выводит на сцену музыканта, прикованного к его руке наручниками. Парень в белой рубашке садится за рояль (тот самый!) и играет одной левой «Чакону» Баха. Пристав сменяется, а музыкант продолжает играть на фоне жаркого, пожирающего пламени. Скажете, слишком лобовой приём? Но эта метафора арестованного искусства, увы, продиктована самой жизнью.
Несмотря на свою социальную подоплёку, спектакль дьявольски красив. Роскошные костюмы, пряная чувственность, барочная визуальная избыточность во всём. Если это и революция – то эстетическая, если протест – то против серости и обыденности жизни. Ну а божественная музыка переносит действие в совсем другой регистр. Опусы Монтеверди, Вивальди, Генделя и Перселла звучат под кирпичными сводами бывшего железнодорожного депо, как весть из какого-то другого, параллельного мира, где нет всех этих следователей, прокуроров и судейских.Артисты Гоголь-центра (Один Байрон, Светлана Мамрешева, Рита Крон и другие) несколько месяцев трудились над сложнейшими барочными ариями, добившись вполне достойного уровня исполнения, а в помощь им были приглашены профессиональные оперные солисты, в том числе прима Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова. Но звездой спектакля, пожалуй, стал Никита Кукушкин со своим феерическим антре – актёр в жемчужном чепце выходил в зал, заигрывал со зрителями и показывал уличные фокусы под песню о том, что мы все умрём. Смерть – это вообще любимая тема искусства барокко. И спектакль тоже заканчивается сценой маленького апокалипсиса – кадрами из культового фильма хиппи «Забриски Пойнт», где благополучный сытый мир взрывается, разлетается на тысячи мелких осколков. И хочется сказать, туда ему и дорога.
