На Другой сцене «Современника» идут премьерные показы спектакля по пьесе Дмитрия Данилова «Свидетельские показания». Это третья пьеса драматурга и первая ее постановка на московской сцене. Премьера вышла в рамках проекта «Поиск», творческой лаборатории, которую создали молодые актеры «Современника».
Еще в ноябре режиссёрскую читку «Свидетельских показаний» представил актер Шамиль Хаматов, позже свои взоры на нее же устремил молодой режиссер Андрей Маник, когда театр предложил ему сделать режиссёрский эскиз по любому материалу. Словом, абсурдист Данилов и его «Свидетельские показания» «Современник» не отпускали, и вот дело дошло до полноценного спектакля малой формы.
Дмитрий Данилов долгое время жил как писатель (его романы «Горизонтальное положение» и «Описание города» в разные годы вошли в список финалистов литературной премии «Большая книга»), а начав сочинять для театра, очень скоро завоевал «Золотую маску», как лучший драматург. Интересно, что именно театр сделал из писателя-гиперреалиста Данилова – драматурга-абсурдиста Данилова.
«Театрал» поговорил с автором пьесы «Свидетельские показания» о его отношении к театру, абсурду и смерти.
– Я видела вас на всех прогонах и предпоказах «Свидетельских показаний» в «Современнике». Что вы чувствуете, сидя в зале, когда на сцене идет ваша пьеса?
– Сейчас я уже все-таки привык. Но до сих пор ощущаю трепет. Это удивительное чувство, когда ты придумал героев, создал у себя в голове искусственных людей, и они оживают на сцене в виде живых людей.
– Нет такого чувства, что они какие-то не такие, может быть, какими вы их задумали?
– Такое бывает, но я к этому нормально отношусь. Даже интересно, что я придумал одно, а на сцене вижу какое-то развитие образа. Мне везет на постановки. Случаев, что бы спектакль вызвал отторжение, исчезающе мало. В основном постановки меня удовлетворяют, а иногда вызывают восторг.
– Вы не так давно стали писать пьесы, а вообще вы театральный человек?
– До того, как я написал первую пьесу «Человек из Подольска», я был совершенно нетеатральным человеком. Не любил театр и не читал современную драматургию. Но театральный мир очень хорошо меня принял. Я в него погрузился и сейчас к театру по-другому отношусь. Это очень интересное место, где кипит жизнь, где масса талантливых людей работает. На данный момент драматургия для меня интересней всего, и как автор я в эту сторону сейчас смотрю.
– Почему для театра вы выбрали язык абсурда?
– У меня нет этому никаких объяснений. Это не результат моих рассудочных решений, не сознательный выбор. Я начал писать, и стало получаться так.
В моем случае проза радикально отличается от драматургии. Мои романы - это все описание неких кусков реальности. Там нет придуманных героев, нет придуманных сюжетов. Там все, как в жизни. Поэтому для меня драматургия – новый опыт работы с придуманными мною сюжетами, с придуманными мною героями, которых я сам выращиваю.
– И все-таки абсурдные ситуации в ваших пьесах очень напоминают нашу жизнь. Ну, например, когда в пьесе «Сережа очень тупой» курьеры проводят час в квартире героя, объясняя это тем, что они выполняют обещание «быть в течение часа». За этой игрой слов стоит как будто какой-то слом реальности, отчего не очень приятное чувство возникает.
Эта нелогичность за счет своего узнавания очень пугает. Как вам кажется, откуда абсурд берется в жизни, какова его природа?
– У нас у всех есть, как сейчас любят говорить, тараканы в голове. Наше восприятие это всегда тот или иной вид кривого зеркала. Мы реальность видим в добавлении наших каких-то странных убеждений, часто идиотских взглядов на жизнь. Отсюда абсурд.
– Как вы реагируете на абсурдные ситуации в жизни?
– Абсурдные ситуации – это интересно. Это часто весело. Хотя иногда и страшно. Я не могу сказать, что в моей жизни много абсурда. Я живу какой-то обычной жизнью. Если в ней случается абсурд, это можно воспринимать как такой, эстетический подарок.
– Вы много черпаете для пьес из жизни? Вы наблюдаете за людьми, подслушиваете разговоры на улице?
– Я очень люблю подслушивать, конечно. Стою на остановке, жду автобуса, рядом люди стоят, часто можно услышать какие-то очень интересные, смешные вещи. Но в моих пьесах нет подслушанных диалогов, все придумано. Я просто стараюсь, чтобы устная речь у меня в текстах не уходила в литературщину. Свой слух настраиваю на живую речь.
– Ваша последняя пьеса «Свидетельские показания», поставленная сейчас в «Современнике», вещь довольно хитрая – знаете, идешь, идешь по следу и кажется, что развязка близка, но в финале как будто приходишь к началу. Когда вы писали ее, вы изначально знали, что ответа на вопрос не будет никакого?
– Я знал изначально. Я все это сразу придумал. Но эта пьеса существует в двух вариантах. Первый вариант у меня был без монолога погибшего человека. В Красноярском «Театре на крыше» Семен Александровский поставил спектакль без него. Потом я показал пьесу Михаилу Угарову, он сказал, что ему нравится, но чего-то в ней не хватает. Чего конкретно, не сказал. Я несколько дней подумал и добавил слова погибшего в финал.
– Но без появления погибшего, пьеса становится вполне реалистичной.
– В общем, да. Изначально мне было интересно, что портрет человека после его смерти не складывается. Разные люди, которые его знали, рассказывают о нем, а мы так ничего о нем не поймем. После ухода человека осталось серое пятно. Мне было интересно об этом подумать. Эта идея сохранилась. Просто монолог погибшего добавил новую грань.
– Пьеса стала более трагичной. Потому что и сам умерший ничего не может сказать о себе.
– В том то и дело, были какие-то события, была какая-то жизнь, а в итоге остается пустота.
– Вас такой итог пугает или вы философски относитесь к этому?
– Вы знаете, я никогда не вкладывал никаких идей ни в книги, ни в пьесы. Мне интересна сама коллизия. Погиб человек, разных людей опрашивают, они о нем что-то рассказывают. Интересно это покрутить, как кубик Рубика. В «Человеке из Подольска» человека арестовали ни за что и начинают вдруг спрашивать про его родной город, про его историю, про то, что он видит по дороге на работу. Мне интересно, как герой будет в этой ситуации себя вести, что он будет чувствовать, как выкручиваться. Какие еще испытания придумают для него полицейские. Я никаких смыслов специально не вкладывал: вот эта пьеса, она вот про это. Я не знаю, про что она. Мое дело - описать какую-то странную, интересную ситуацию. А про что она, пусть режиссер и актеры думают.
– Тема смерти, она и в верлибрах ваших сквозит. Вы часто о смерти думаете?
– Для меня эта тема самая главная, наверное. Мы все смертны, как же не думать. Я боюсь смерти. Не понятно, что после. Может там что-то еще и лучшее, но я люблю эту жизнь, а ее не будет, и это вызывает ужас.
– Раньше вы говорили о том, что ваша цель в жизни, написать какую-то великую книгу. Это по-прежнему так?
– Да, главный мой двигатель – это желание написать какой-то выдающийся текст.
– Чтобы растормошить этот мир?
– Просто чтобы был.
– Есть книги, думая о которых, вы жалеете, что их написали не вы?
– Да, многие рассказы Анатолия Гаврилова вызывают такое чувство. Роман Романа Сенчина «Елтышевы», грандиозная вещь. Пьеса Ивана Вырыпаева «Кислород». Это великий текст, я считаю.
Еще в ноябре режиссёрскую читку «Свидетельских показаний» представил актер Шамиль Хаматов, позже свои взоры на нее же устремил молодой режиссер Андрей Маник, когда театр предложил ему сделать режиссёрский эскиз по любому материалу. Словом, абсурдист Данилов и его «Свидетельские показания» «Современник» не отпускали, и вот дело дошло до полноценного спектакля малой формы.
Дмитрий Данилов долгое время жил как писатель (его романы «Горизонтальное положение» и «Описание города» в разные годы вошли в список финалистов литературной премии «Большая книга»), а начав сочинять для театра, очень скоро завоевал «Золотую маску», как лучший драматург. Интересно, что именно театр сделал из писателя-гиперреалиста Данилова – драматурга-абсурдиста Данилова.
«Театрал» поговорил с автором пьесы «Свидетельские показания» о его отношении к театру, абсурду и смерти.
– Я видела вас на всех прогонах и предпоказах «Свидетельских показаний» в «Современнике». Что вы чувствуете, сидя в зале, когда на сцене идет ваша пьеса?
– Сейчас я уже все-таки привык. Но до сих пор ощущаю трепет. Это удивительное чувство, когда ты придумал героев, создал у себя в голове искусственных людей, и они оживают на сцене в виде живых людей.
– Нет такого чувства, что они какие-то не такие, может быть, какими вы их задумали?
– Такое бывает, но я к этому нормально отношусь. Даже интересно, что я придумал одно, а на сцене вижу какое-то развитие образа. Мне везет на постановки. Случаев, что бы спектакль вызвал отторжение, исчезающе мало. В основном постановки меня удовлетворяют, а иногда вызывают восторг.
– Вы не так давно стали писать пьесы, а вообще вы театральный человек?
– До того, как я написал первую пьесу «Человек из Подольска», я был совершенно нетеатральным человеком. Не любил театр и не читал современную драматургию. Но театральный мир очень хорошо меня принял. Я в него погрузился и сейчас к театру по-другому отношусь. Это очень интересное место, где кипит жизнь, где масса талантливых людей работает. На данный момент драматургия для меня интересней всего, и как автор я в эту сторону сейчас смотрю.
– Почему для театра вы выбрали язык абсурда?– У меня нет этому никаких объяснений. Это не результат моих рассудочных решений, не сознательный выбор. Я начал писать, и стало получаться так.
В моем случае проза радикально отличается от драматургии. Мои романы - это все описание неких кусков реальности. Там нет придуманных героев, нет придуманных сюжетов. Там все, как в жизни. Поэтому для меня драматургия – новый опыт работы с придуманными мною сюжетами, с придуманными мною героями, которых я сам выращиваю.
– И все-таки абсурдные ситуации в ваших пьесах очень напоминают нашу жизнь. Ну, например, когда в пьесе «Сережа очень тупой» курьеры проводят час в квартире героя, объясняя это тем, что они выполняют обещание «быть в течение часа». За этой игрой слов стоит как будто какой-то слом реальности, отчего не очень приятное чувство возникает.
Эта нелогичность за счет своего узнавания очень пугает. Как вам кажется, откуда абсурд берется в жизни, какова его природа?
– У нас у всех есть, как сейчас любят говорить, тараканы в голове. Наше восприятие это всегда тот или иной вид кривого зеркала. Мы реальность видим в добавлении наших каких-то странных убеждений, часто идиотских взглядов на жизнь. Отсюда абсурд.
– Как вы реагируете на абсурдные ситуации в жизни?
– Абсурдные ситуации – это интересно. Это часто весело. Хотя иногда и страшно. Я не могу сказать, что в моей жизни много абсурда. Я живу какой-то обычной жизнью. Если в ней случается абсурд, это можно воспринимать как такой, эстетический подарок.
– Вы много черпаете для пьес из жизни? Вы наблюдаете за людьми, подслушиваете разговоры на улице?
– Я очень люблю подслушивать, конечно. Стою на остановке, жду автобуса, рядом люди стоят, часто можно услышать какие-то очень интересные, смешные вещи. Но в моих пьесах нет подслушанных диалогов, все придумано. Я просто стараюсь, чтобы устная речь у меня в текстах не уходила в литературщину. Свой слух настраиваю на живую речь.
– Ваша последняя пьеса «Свидетельские показания», поставленная сейчас в «Современнике», вещь довольно хитрая – знаете, идешь, идешь по следу и кажется, что развязка близка, но в финале как будто приходишь к началу. Когда вы писали ее, вы изначально знали, что ответа на вопрос не будет никакого?
– Я знал изначально. Я все это сразу придумал. Но эта пьеса существует в двух вариантах. Первый вариант у меня был без монолога погибшего человека. В Красноярском «Театре на крыше» Семен Александровский поставил спектакль без него. Потом я показал пьесу Михаилу Угарову, он сказал, что ему нравится, но чего-то в ней не хватает. Чего конкретно, не сказал. Я несколько дней подумал и добавил слова погибшего в финал.
– Но без появления погибшего, пьеса становится вполне реалистичной.
– В общем, да. Изначально мне было интересно, что портрет человека после его смерти не складывается. Разные люди, которые его знали, рассказывают о нем, а мы так ничего о нем не поймем. После ухода человека осталось серое пятно. Мне было интересно об этом подумать. Эта идея сохранилась. Просто монолог погибшего добавил новую грань.
– Пьеса стала более трагичной. Потому что и сам умерший ничего не может сказать о себе.
– В том то и дело, были какие-то события, была какая-то жизнь, а в итоге остается пустота.
– Вас такой итог пугает или вы философски относитесь к этому?
– Вы знаете, я никогда не вкладывал никаких идей ни в книги, ни в пьесы. Мне интересна сама коллизия. Погиб человек, разных людей опрашивают, они о нем что-то рассказывают. Интересно это покрутить, как кубик Рубика. В «Человеке из Подольска» человека арестовали ни за что и начинают вдруг спрашивать про его родной город, про его историю, про то, что он видит по дороге на работу. Мне интересно, как герой будет в этой ситуации себя вести, что он будет чувствовать, как выкручиваться. Какие еще испытания придумают для него полицейские. Я никаких смыслов специально не вкладывал: вот эта пьеса, она вот про это. Я не знаю, про что она. Мое дело - описать какую-то странную, интересную ситуацию. А про что она, пусть режиссер и актеры думают.
– Тема смерти, она и в верлибрах ваших сквозит. Вы часто о смерти думаете?
– Для меня эта тема самая главная, наверное. Мы все смертны, как же не думать. Я боюсь смерти. Не понятно, что после. Может там что-то еще и лучшее, но я люблю эту жизнь, а ее не будет, и это вызывает ужас.
– Раньше вы говорили о том, что ваша цель в жизни, написать какую-то великую книгу. Это по-прежнему так?
– Да, главный мой двигатель – это желание написать какой-то выдающийся текст.
– Чтобы растормошить этот мир?
– Просто чтобы был.
– Есть книги, думая о которых, вы жалеете, что их написали не вы?
– Да, многие рассказы Анатолия Гаврилова вызывают такое чувство. Роман Романа Сенчина «Елтышевы», грандиозная вещь. Пьеса Ивана Вырыпаева «Кислород». Это великий текст, я считаю.
