– Сергей, вы актер, который не перестает удивлять своей разноплановостью: столько у вас премьер и проектов…
– На сцене, конечно, интереснее существовать, когда ты ставишь над собой эксперименты, хотя и не знаешь, каков будет результат – плюсовой или не плюсовой. Срабатывает азарт.
Последние десять лет я живу в ситуации собственного выбора, и жизнь моя вращается между четырьмя театрами. Плюс к этому есть еще и проект, который мы делаем вместе с Натальей Семёновой и Алексеем Айги. Это уже пять. Но мне не тяжело. Я хозяин собственной жизни в плане творчества, и мне это нравится.
– Могли бы вы привести примеры вашей самой авантюрной истории в театре?
– Самый рисковый вариант это две премьеры подряд в нынешнем году, одна – 8 марта, другая – 10 марта. На оба спектакля («Теллурию» и «Творца») у меня было совсем мало времени. Кроме того, в этот промежуток я несколько раз отлучался из Москвы с другими проектами, и все же премьеры прошли хорошо.
Здесь во многом заслуга Константина Юрьевича Богомолова, который пригласил меня в «Теллурию» и уверил, что все получится и все успеется.
А несколько лет назад был еще ввод за три дня в «Свидетеля обвинения» на сцене МХТ.
– Рискованно…
– Но зато как интересно. Я люблю подобный экстрим, потому что в такие моменты срабатывают внутренние механизмы, о которых ты прежде и не подозревал. Их невозможно понять умом. Просто нужно слышать сердце. Это необъяснимо с точки зрения среднестатистической человеческой логики.
– Вы много лет прослужили в «Ленкоме», но там ваша театральная карьера не была столь яркой; зато сейчас вы нащупали свою нишу, отчего так?
– Свою первую премьеру в «Ленкоме» я сыграл через 13 лет работы в этом театре. Другие люди за это время уже меняют несколько театров, однако я этого делать не мог, поскольку потерял бы московскую прописку. По сути, моя театральная биография была сделана вопреки ситуации в «Ленкоме». Почему меня выбрал Константин Богомолов? Не знаю, это его выбор, с ним всегда безумно интересно, я понимаю, чего он хочет добиться, слышу его, и мне близок его образ мысли. Не надо ничего объяснять: несколькими предложениями он может задать вектор действия, в котором я начинаю работать.
– И творческих разногласий не возникало?
– Оставим это за рамками. Я считаю, с любым человеком нужно находиться в диалоге. Я против формулы, что режиссер должен быть умным, а артист – глупым. Это полное заблуждение. История совершается лишь в тот момент, когда люди, находящиеся на сцене, понимают, что они делают, работая на общий результат. Они всегда должны быть в диалоге с режиссёром, потому что откровенный диктат заметен, даже если это сделано профессионально и хорошо. Прекрасно, когда люди существуют в одной системе координат.
У Константина Юрьевича есть замечательное качество – это наличие своеобразных ножниц. Он может сделать сцену, вычистить, выбелить, и она будет прекрасна, а после этого он от неё может отказаться или оставить одну треть.
– Нет ли здесь опасности, что зритель не всё поймет благодаря такому монтажу?
– Нет. Здесь важно доверие, которое либо есть, либо его нет. Если зритель что-то не понимает, значит, ему (зрителю) не надо ходить на такие спектакли и тратить свое драгоценное время. А если все же есть желание понять, значит, человек пойдёт во второй раз, в третий и т.д.

Я всегда против однозначно восторженных и однозначно уничижительных рецензий. Разница во мнении – это то, ради чего и существуют театр, кино, вообще искусство как таковое. Потому что говорить сегодня о художественной ценности чего-либо бессмысленно: только время расставит всё на свои места. Нужна дистанция. То, что сегодня считается замечательным, лет через сорок может оказаться ерундой. А то, что сегодня считается ужасным, лет через семьдесят вдруг превратится в классику.
– Одна из ваших неожиданных ролей – Карлсон в «Мушкетерах». Как вы согласились на эту работу? На мой взгляд, это один из самых пугающих персонажей в репертуаре нынешнего МХТ.
– Это здорово, что образ Карлсона воспринимается именно так. В этой роли много параллелей. Наверное, нет смысла раскрывать все секреты (приходите на спектакль), но Константин Богомолов подразумевал здесь и артистов, которые всю жизнь играют только сказочных героев, типа 60-летней бабушки в образе Дюймовочки, и ангела смерти, появляющегося в любом образе.
– Вас ранит, если зритель во время спектакля встает и уходит? Кстати, на спектаклях Богомолова это происходит достаточно часто.
– Я не хочу никого осуждать, но мы живем во власти стереотипов. У нас в обществе есть установки, что вот это – правильно, а это – неправильно, вот это Пушкин, а вот это не Пушкин, вот это Чехов, а вот это не Чехов. Но кто, на самом деле, нам скажет, каков он, Чехов? Как он должен звучать сегодня? Те, кто больше всего кричит о том, что это Чехов или не Чехов, – люди, которые мало что знают о его творчестве и тем более биографию.
Многие приходят на спектакль посмеяться или поплакать над какой-нибудь слезливой историей, где всё понятно и нет никаких глубоких тайн. Вот это хороший персонаж, а это плохой, а эта героиня влюблена в плохого, но хороший её наставляет на путь истинный.
Такой примитив мне не интересен. Но для кого- то подобная стилистика – шедевр. У нее есть свои почитатели, а значит, она тоже имеет право на существование. Просто мне она не интересна, и я никогда на нее не пойду.
Лично я против запретов, пусть существуют разные театры, если же кормить зрителя одним и тем же блюдом, он потеряет чувство вкуса. И если всё время пичкать его суррогатом, он и будет жить суррогатом.
В свое время на меня произвели впечатление слова Марселя Марешаля. У него спросили: «Что должен испытывать зритель в зале?» И тот ответил: «Зритель должен думать и получать удовольствие одновременно».
Думать и получать удовольствие – прекрасное сочетание. Если я не хочу читать какую-то книжку, я и не буду ее читать. Но если я знаю, что о ней говорит энное количество людей, мнение которых мне интересно, я непременно попытаюсь её прочитать, чтобы понять, что же привлекло тех людей, с которыми у меня совпадают вкусы.
Вообще много проблем происходит от нашей традиционной окостенелости. Русский человек по природе консервативен и неохотно идет на эксперименты. Любое новшество принимается только после долгих познавательных инъекций. Если человек ест селёдку с картошкой и гречневую кашу, а ему предлагают вдруг устриц, лобстера, тайский суп и так далее, он скажет: «Нет, невозможно, это горько, это неинтересно, это противно». И так далее. А ты попробуй. Вот просто попробуй. И попробуй не раз, а несколько раз.
Сейчас опасно на эту тему говорить, потому что у нас, как правило, всё оценивают те люди, которые имеют, скажем так, два класса образования из десяти, но от них зависит множество решений. И они решают, что нужно есть, что пить, что читать, как жить, как дышать, считая себя истиной в последней инстанции. Они не принимают чужую точку зрения, потому что стоят на позициях, которые им понятны и для них безопасны. Поэтому, если предлагается нечто новое, это зачастую воспринимается такими людьми в штыки.

– Насколько важен для вас гонорар при выборе ролей?
– Зависит от интуиции. Я, слава богу, не голодаю. И даже когда я был не совсем материально успешен, я никогда не шел против собственной совести. Если обещали заплатить много, но роль мне не нравилась, я от нее отказывался. Меня интересуют все составляющие в разумной категории.
– Вы часто от ролей отказывались?
– Случалось. Я стараюсь корректировать свою жизнь так, чтобы мой выход на сцену не становился той самой рутинной работой, от которой я сбежал: когда ты вечером приходишь на спектакль и по тому, какой костюм у тебя висит на вешалке в гримерной, ты понимаешь, кого сегодня будешь играть.
Не хочу играть двадцать четыре спектакля в месяц. Мне неинтересно это не потому, что я не понимаю, как это делать, просто я уже прошел эту стадию. Мое отношение к тому, что я делаю в этом случае, станет не как к работе с большой буквы, а как к работе с маленькой, то есть просто как к ремеслу. А я не хочу заниматься ремеслом, мне важно получать удовольствие.

– Как происходит профессиональный отбор той работы, от которой можно получать удовольствие?
– Интуитивно. Для меня важно наличие истории. Я отношусь к той категории артистов, которые читают пьесы и сценарии, прежде чем ответить да или нет. Когда мне говорят: «Это комедия» – и присылают какой-нибудь поэпизодник, я отвечаю: «Мне это ни о чем не говорит. Ребята, пришлите мне текст, тогда я пойму, что это такое».
Потому что в кино история – это половина дела. То же самое в театре. Я должен знать, что это и ради чего. Я должен понимать, кто это делает и почему.
Допустим, еще не было пьесы, когда ставили «Идеального мужа», и Константин Юрьевич рассказал концепт: некие люди, достигшие определенных позиций в обществе, пытаются сыграть Уайльда, но у них не получается, потому что у них другой бэкграунд. Мне это понравилось, и я согласился. Или, например, «Теллурия» – некий психотерапевтический сеанс. Всё понятно.
Справка
Сергей Чонишвили
Родился: 3 августа 1965 г.
Образование: Щукинское театральное училище в 1986 г., после чего был принят в «Ленком».
Театральная карьера: играл в спектаклях Марка Захарова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Оптимистическая трагедия» (Приближенный Вожака), «Поминальная молитва» (Нахум), «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (Бартоло), «Диктатура совести» (Гоша), «Жестокие игры» (Никита), «Юнона и Авось» (Первый сочинитель), «Королевские игры» (Генри Норрис), «Мудрец» (Городулин, Голутвин, Курчаев), «Варвар и еретик» (де Грие), «Мистификация» (Ноздрев), «Ва-банк» (Салай Салтанович), «Женитьба» (Кочкарев).
Играл Гильденстерна в «Гамлете» (реж. Глеб Панфилов), Ислаева в спектакле Владимира Мирзоева «Две женщины».
В Театре Олега Табакова играл в спектаклях Андрея Житинкина «Псих» (Венька) и «Старый квартал» (Тай).
В Театре наций играет в спектакле Якова Гырдева «Метод Грёнхольма» (Фэрран) и в спектакле Константина Богомолова «Гаргантюа и Пантагрюэль» (Панург). С 2012 г. играет в спектаклях Московского Художественного театра.