Можно ли войти в одну реку дважды? Некоторым, вопреки пословице, это удается. Знаменитый канадец Робер Лепаж возобновил свой спектакль 1994 года «Семь притоков реки Ота» в копродукции с Чеховским фестивалем, который и завершился премьерой этой мощной семичасовой саги.
Робера Лепажа, уже привозившего на Чеховский фестиваль, кажется, все свои наиболее значимые работы, у нас любят за две вещи: за визуальную роскошь, хитроумные сценические иллюзии, театральную магию и за умение рассказывать простые человеческие истории, от которых современное искусство практически отказалось. «Семь притоков...» оказались сильны в большей степени вторым качеством. Очень простыми, я бы сказала – ламповыми средствами, без применения высоких технологий, часто используемых в других его спектаклях, том же московском «Гамлете» с Евгением Мироновым, Лепаж создает на наших глазах удивительно целостную картину мира. Мира, где страны и континенты, Запад и Восток, связаны друг с другом такими же невидимыми, но прочными нитями, как человеческие судьбы. Где взрыв ядерной бомбы в Хиросиме расходится кругами, достигая берегов Америки, где возмездие приходит через поколение в виде смертельной болезни, а любовь и поддержка также возвращаются бумерангом, начиная новый виток жизни.
История начинается в 1945 году в Хиросиме как парафраз «Мадам Баттерфляй» – роман утонченной японки, чье лицо изуродовано радиацией, и молодого офицера США, делающего фотографии разрушений, продлится всего несколько дней, но даст начало длинной цепи событий. Их сын-музыкант после смерти матери уедет в Нью-Йорк искать отца и встретит там в молодежной общаге своего сводного американского брата. Эта компания художников и поэтов, свободных детей 60-х, сохранит связь на всю жизнь, хотя один потом умрет от СПИДа в Амстердаме, другая – яркая рыжеволосая бунтарка – познает дзен и уйдет в монастырь в Японии. А мы узнаем, как в детстве она чудом выжила в чешском гетто, где еврейским артистам было разрешено давать концерты и одна из заключенных пела, конечно, арию Чио-Чио-Сан.
Параллельно развивается линия актеров из Ванкувера, приехавших в Осаку на Экспо-70 играть пьесу Фейдо. Дешевый французский водевиль продолжается и в реальности: похотливый канадский посол решает переспать с хорошенькой артисткой, а жена застает его в номерах – и все это почти в тех же мизансценах, как только что в спектакле. Тут Лепаж вволю потешается и над театром, и над жизнью, порой так смахивающую на вульгарную комедию. Но гастрольные интрижки, там не менее, приводят к рождению ребенка, которому суждено сыграть свою роль в последней части саги: в свое время он тоже приедет в Хиросиму изучать танец буто и встретится со слепой дочерью той самой «мадам Баттерфляй», что открывала повествование. Круг замкнется. На сцене снова появится роскошное золотое кимоно и его по очереди, незаметно сменяя друг друга, примерят все персонажи этой длинной повести, словно это некий единый герой во многих лицах.
Здесь очевидна завороженность режиссера японской культурой: восточной мягкой пластикой, сочетанием внешней сдержанности и внутренней страсти, которая вырывается жаркими, гулкими ритмами барабанов или нежным звоном колокольчиков; наконец, многовековой историей и традициями – предметом зависти канадцев, чей процесс национальной идентификации, по словам Лепажа, ещё не завершен. Но круг мыслей постановщика далеко не ограничивается ориенталистикой.
Тут важна тема политики и ядерного оружия, сегодня как-то ушедшая с повестки дня. В одной из глав мы видим мультфильм, где американских детей учат, что делать в случае ядерной угрозы. Почти такую же политинформацию проходили и мы в советских школах. Нынешняя молодежь, как оказалось, почти ничего не знает о Хиросиме, и Лепаж считает своим долгом поддерживать историческую память. Вообще, тема памяти у режиссера – одна из основополагающих. Поэтому сквозным мотивом постановки становится фотография, изображение как документация реальности. Начнется все со съемки последствий взрыва, которая потом подведет автора под трибунал за антиамериканские настроения. И с фотографии обезображенной японки, живущей в доме без зеркал, чтобы не видеть своего лица. Кабинки моментальной фотографии на вокзале будут фиксировать настроение и чувства персонажей. И смогут запечатлеть даже процесс беременности и рождения новой жизни. А одна из главных героинь, наоборот, останется слепой, чтобы навсегда сохранить на сетчатке адское пламя конца света.
Спектакль Лепажа вполне мог бы быть толстым, многофигурным романом со множеством сюжетных линий, или старомодным сериалом со всеми необходимыми мелодраматическими коллизиями вроде обретающих друг друга сводных братьев, измен, разводов и так далее. Но в театре все эти избитые повороты сюжета переплавляются в некое новое качество. Как говорили персонажи другого спектакля Лепажа, расшифровав наконец старую видеозапись: – «Но это же банально?!» – «Это просто жизнь».
В «Семи притоках...», как до этого в пятичасовой «Трилогии драконов» и вышедшем после девятичасовом «Липсинке», очень важной, если не главной категорией становится время. После первого акта кажется, что ты смотришь обычный спектакль, после второго обнаруживаешь, что тебе трудно дышать, словно ты только что пережил смерть друга, а не увидел сцену эвтаназии, сыгранную очень буднично, как будто перед нами простая медицинская процедура, а не добровольный уход из жизни. А ближе к концу возникает ощущение, что ты сидишь не в мягком кресле партера, а на берегу реки и мимо тебя неспешно протекает сама жизнь со всеми её притоками и причудливыми извивами. И сидеть так хочется бесконечно.
Подписывайтесь на официальный в Telegram (@teatralmedia), чтобы не пропускать наши главные материалы.
Робера Лепажа, уже привозившего на Чеховский фестиваль, кажется, все свои наиболее значимые работы, у нас любят за две вещи: за визуальную роскошь, хитроумные сценические иллюзии, театральную магию и за умение рассказывать простые человеческие истории, от которых современное искусство практически отказалось. «Семь притоков...» оказались сильны в большей степени вторым качеством. Очень простыми, я бы сказала – ламповыми средствами, без применения высоких технологий, часто используемых в других его спектаклях, том же московском «Гамлете» с Евгением Мироновым, Лепаж создает на наших глазах удивительно целостную картину мира. Мира, где страны и континенты, Запад и Восток, связаны друг с другом такими же невидимыми, но прочными нитями, как человеческие судьбы. Где взрыв ядерной бомбы в Хиросиме расходится кругами, достигая берегов Америки, где возмездие приходит через поколение в виде смертельной болезни, а любовь и поддержка также возвращаются бумерангом, начиная новый виток жизни.
История начинается в 1945 году в Хиросиме как парафраз «Мадам Баттерфляй» – роман утонченной японки, чье лицо изуродовано радиацией, и молодого офицера США, делающего фотографии разрушений, продлится всего несколько дней, но даст начало длинной цепи событий. Их сын-музыкант после смерти матери уедет в Нью-Йорк искать отца и встретит там в молодежной общаге своего сводного американского брата. Эта компания художников и поэтов, свободных детей 60-х, сохранит связь на всю жизнь, хотя один потом умрет от СПИДа в Амстердаме, другая – яркая рыжеволосая бунтарка – познает дзен и уйдет в монастырь в Японии. А мы узнаем, как в детстве она чудом выжила в чешском гетто, где еврейским артистам было разрешено давать концерты и одна из заключенных пела, конечно, арию Чио-Чио-Сан.Параллельно развивается линия актеров из Ванкувера, приехавших в Осаку на Экспо-70 играть пьесу Фейдо. Дешевый французский водевиль продолжается и в реальности: похотливый канадский посол решает переспать с хорошенькой артисткой, а жена застает его в номерах – и все это почти в тех же мизансценах, как только что в спектакле. Тут Лепаж вволю потешается и над театром, и над жизнью, порой так смахивающую на вульгарную комедию. Но гастрольные интрижки, там не менее, приводят к рождению ребенка, которому суждено сыграть свою роль в последней части саги: в свое время он тоже приедет в Хиросиму изучать танец буто и встретится со слепой дочерью той самой «мадам Баттерфляй», что открывала повествование. Круг замкнется. На сцене снова появится роскошное золотое кимоно и его по очереди, незаметно сменяя друг друга, примерят все персонажи этой длинной повести, словно это некий единый герой во многих лицах.
Здесь очевидна завороженность режиссера японской культурой: восточной мягкой пластикой, сочетанием внешней сдержанности и внутренней страсти, которая вырывается жаркими, гулкими ритмами барабанов или нежным звоном колокольчиков; наконец, многовековой историей и традициями – предметом зависти канадцев, чей процесс национальной идентификации, по словам Лепажа, ещё не завершен. Но круг мыслей постановщика далеко не ограничивается ориенталистикой.Тут важна тема политики и ядерного оружия, сегодня как-то ушедшая с повестки дня. В одной из глав мы видим мультфильм, где американских детей учат, что делать в случае ядерной угрозы. Почти такую же политинформацию проходили и мы в советских школах. Нынешняя молодежь, как оказалось, почти ничего не знает о Хиросиме, и Лепаж считает своим долгом поддерживать историческую память. Вообще, тема памяти у режиссера – одна из основополагающих. Поэтому сквозным мотивом постановки становится фотография, изображение как документация реальности. Начнется все со съемки последствий взрыва, которая потом подведет автора под трибунал за антиамериканские настроения. И с фотографии обезображенной японки, живущей в доме без зеркал, чтобы не видеть своего лица. Кабинки моментальной фотографии на вокзале будут фиксировать настроение и чувства персонажей. И смогут запечатлеть даже процесс беременности и рождения новой жизни. А одна из главных героинь, наоборот, останется слепой, чтобы навсегда сохранить на сетчатке адское пламя конца света.
Спектакль Лепажа вполне мог бы быть толстым, многофигурным романом со множеством сюжетных линий, или старомодным сериалом со всеми необходимыми мелодраматическими коллизиями вроде обретающих друг друга сводных братьев, измен, разводов и так далее. Но в театре все эти избитые повороты сюжета переплавляются в некое новое качество. Как говорили персонажи другого спектакля Лепажа, расшифровав наконец старую видеозапись: – «Но это же банально?!» – «Это просто жизнь».В «Семи притоках...», как до этого в пятичасовой «Трилогии драконов» и вышедшем после девятичасовом «Липсинке», очень важной, если не главной категорией становится время. После первого акта кажется, что ты смотришь обычный спектакль, после второго обнаруживаешь, что тебе трудно дышать, словно ты только что пережил смерть друга, а не увидел сцену эвтаназии, сыгранную очень буднично, как будто перед нами простая медицинская процедура, а не добровольный уход из жизни. А ближе к концу возникает ощущение, что ты сидишь не в мягком кресле партера, а на берегу реки и мимо тебя неспешно протекает сама жизнь со всеми её притоками и причудливыми извивами. И сидеть так хочется бесконечно.
Подписывайтесь на официальный в Telegram (@teatralmedia), чтобы не пропускать наши главные материалы.
