Валерию Зазулину 22 года. Это его первое интервью – по поводу первой в его биографии главной роли. В начале декабря на Малой сцене МХТ им. Чехова прошла премьера спектакля Уланбека Баялиева «Сахарный немец» по роману Сергея Клычкова. Героя Зазулина – молодого поэта на Первой мировой войне – зовут там трогательно: Зайчик.
Валерий Зазулин в театре всего год, но играет много. Глядя на него, вспоминаешь известную байку о том, как Станиславского попросили назвать главное качество артиста. Спрашивающие ожидали глубокомысленного ответа и были немало разочарованы, когда Константин Сергеевич ответил просто: «Обаяние». Так вот обаяние у Зазулина точно есть. Есть пластичность, умение петь, комедийный дар. Но в «Сахарном немце» роль трагическая. Для молодого артиста это – настоящий вызов.
– Валерий, а правда, что на ваше желание стать актером как-то повлиял Константин Хабенский?
– Вообще я все детство занимался музыкой и хотел продолжать ею заниматься. Но когда учился в 9 классе в Воронеже, Константин Юрьевич Хабенский на базе нашей школы открыл один из филиалов своей благотворительной студии творческого развития детей и подростков. Я был в первом наборе, мне очень нравилось то, чем мы занимались. Мне кажется, там какие-то правильные основы были заложены мастерами. Потом пытался поступить в колледж Табакова, но меня не взяли. Я не отчаялся и после школы поступил в Школу-студию МХАТ, на курс Игоря Яковлевича Золотовицкого и Сергея Ивановича Земцова.
– Трудно было в 17 лет уехать из дома и начать самостоятельную жизньк Мама отпустила?
– Мне было даже 16. Легко! Я к тому времени почувствовал, что в Воронеже мне тесно. А мама… она ведь у меня очень молодая, ей сейчас всего 39 лет. В моем детстве нас часто принимали за брата и сестру. Мама – открытый всему новому человек, она никогда не ставила мне палки в колеса.
– Москва жесткий город для приезжих?
– Мне кажется, сложно тем, кто приезжает просто с чувством «ааа, мне надо в Москву!» – без внятного понимания, зачем ему это нужно. А у меня была конкретная цель, и получилось ее достигнуть. У меня от Москвы очень приятные впечатления. Люблю! Мне в жизни важно кем-то увлекаться, важно, чтобы был авторитет, чтобы кто-то вызывал у меня восхищение, был примером. Я надеялся, что в Москве найдутся близкие мне по духу люди. Сообщество своих людей. Так и случилось. У меня прекрасные друзья, нам вместе комфортно и классно, периодически у нас появляются сумасшедшие идеи, которые мы реализуем.
– А кто ваши авторитеты сейчас?
– Сейчас я схожу с ума от Земфиры. Два года назад погрузился в мир ее музыки, до этого я знал всего две песни – «Прости меня моя любовь» и «Мы разбиваемся». А потом вслушался в тексты, в музыку, во мне все это очень отозвалось. Стал смотреть ее выступления на различных концертах и услышал, что она каждый раз делает новые аранжировки своим композициям, из-за этого возникают иные смыслы. То есть Земфира через свои песни каждый раз выражает себя как бы заново, так, как она чувствует это сейчас. Это огромный труд и огромный дар. Земфира как личность меня очень вдохновляет! Я убежден, что если и надо заниматься творчеством, то только так!
– Вы ведь с друзьями организовали в МХТ свою музыкальную группу с таким смешным названием – «Жена в очках»?
– Мы однокурсники, с нашего курса в Художественный театр взяли семь человек. Музыкой все мы так или иначе занимались и раньше – я с детства пел, учился играть на фортепьяно. Когда готовились к традиционному театральному капустнику на Старый новый год, то думали, как назвать нашу группу. И решили шуточно обыграть фамилию художественного руководителя: «Женовач» – «Жена в очках». Вообще это версия «для всех», на самом деле, придумалось это сочетание слов еще раньше, каждый участник группы знает, как оно родилось, но пусть это останется нашей тайной. В группе у нас четыре парня и одна девушка – Лиза Ермакова.
– Это она – жена в очках?
– Нет, не она. Но пусть думают так! (Смеется.) Группа существует в двух плоскостях. В юмористической — когда мы придумываем номера на театральные капустники или юбилеи. Тексты для них пишет наш товарищ Антон Лобан, у него просто дар сочинения юмористических стихов. Вторая плоскость — музыкальная, там совершенно другие задачи. Нам просто нравится музыка, нравится быть вместе. Мы сочиняем каверы на известные и не очень треки и иногда даем концерты. Выступали в клубах, барах.
– Вы начали играть в спектаклях МХТ еще на 3-м курсе. Как так получилось?
– В мюзикл «Гордость и предубеждение» нужен был поющий актер. Мы с однокурсниками проходили кастинг, Алексей Франдетти утвердил меня на роль мистера Бингли. Петь я очень люблю и скорее сомневаюсь в своих актерских способностях, чем в вокальных. Вокал (если не брать во внимание понятия, вроде «душа» и «чувства») – более техническая штука, его можно отследить, услышать неточность и исправить ее. А через пару месяцев меня позвали в спектакль «Конек-Горбунок».
– Вы обычно играете комедийные роли, а в «Сахарном немце» у вас роль не просто главная, но еще и трагическая. Несмотря на то, что роман Сергея Клычкова написан почти сто лет назад, суть его очень современна – это книга о том, как легко человек может потерять себя. Страшно было браться за такую роль?
– Очень! Конечно, для меня это вызов. Я понимаю, что природа моего обаяния – комедийная. Я характерный артист, обожаю менять маски, играть сразу несколько ролей. Это такой драйв – например, в дипломном спектакле «Путешествие в Твин Пикс» Аллы Сигаловой у меня было 15 секунд, чтобы сменить костюм персонажа и выйти в другом, диаметрально-противоположном, образе. Там я играл иногда четыре, иногда пять ролей, и меня даже знакомые не всегда узнавали, это было приятно. При этом, когда мы на курсе репетировали «Чайку», мне очень хотелось сыграть Треплева. Я тогда испытывал похожие чувства в жизни. Но такой парадокс: в реальности у меня все может быть плохо, а на сцене убедительнее выглядит, когда я играю смешное.
Когда я прочитал роман «Сахарный немец», меня он, конечно, впечатлил. Я подобное читал впервые. Язык романа очень красивый, необычный, сегодня так не говорят от слова «совсем». У Клычкова переход из реальности в фантазию, в мир прошлого, в мир преданий происходит внезапно и очень естественно. Когда читаешь роман, Клычков, конечно, с головой погружает в свою вселенную, я ему абсолютно верю. Передать это в театре – задача не из легких.
– Как вам работалось с Уланбеком Баялиевым?
– Улан очень погружен в материал, насколько я знаю, он давно мечтал поставить Клычкова. Я видел, что он верит в этот мир, в то, как эти герои чувствуют. Мне, в силу собственного опыта и иного восприятия времени, многое давалось с трудом, но очень хотелось прорваться через этот текст к чему-то живому, настоящему. Уланбек это чувствовал и старался помочь мне найти созвучность между мной и Зайчиком. Это все жутко интересно, и я благодарен ему за возможность, которую он мне дал.
– Ваш герой Зайчик – поэт, а сами вы пишете стихи?
– Если честно, был такой период в моей жизни, я по нему даже скучаю. Однажды у меня были сильные переживания, и я понял, что просто не могу держать их в себе. Захотелось написать стихи. Одни, другие, почувствовал, что получается, появилась какая-то своя форма, слог, ритм, образность. Мне это очень помогало: где-то три месяца я каждую неделю сочинял по стихотворению. Это был просто способ сублимации чувства, возможность выразить словом то, что нельзя было выразить в жизни. Выложил в соцсети – получил три лайка, ну и не важно, главное, что не держу это в себе.
А мой герой Зайчик – он не просто поэт, про него в книге написано, что он Лесной Лель, бог любви, света. Я где-то прочитал, что другое название романа – «Последний Лель». Зайчик — последний святой на земле, который все еще слышит голоса природы, который видит не предмет, а его суть. И вот такой человек попадает в ситуацию, когда несовершенства этого мира ломают его реальность, ставят его веру в человека, в силу и ценность жизни под сомнение.
– Вы родились в самом конце двадцатого века, ваше поколение называют миллениалами. Где Лесной Лель и где миллениалык Понимаете вы своего героя или для вас это что-то совсем из другой жизни?
– Да, конечно, образ Зайчика в чем-то – сказка. Например, в книге есть сцена, в которой мой герой тайно венчается в старообрядческой молельне со своей любовью, Клашей. И их оставляют на ночь, запирают, чтобы все случилось, назовем это так. А он ее не может даже коснуться.
– Вам странно это целомудрие?
– Мне кажется, это не про целомудрие, а про чувство любви такого масштаба и света, что оно не строится на телесности. Платоническая любовь, если хотите.
– А что вас цепляет? Что созвучно?
– Зайчик – воплощение света, и это меня очень привлекает в нем. Он совершенно бескорыстно готов дарить другим свою энергию и любовь, вдохновлять. И такой человек попадает на войну, сталкивается со смертью, с жестокостью, конечно, его это разрушает. При этом все главные события происходят с ним за пределами фронта. Эта история про время, которое ломает человека, пытается подмять под себя, под новый какой-то бесчеловечный идеал. Хочется, чтобы получилась история про абсолютный свет, который чувствует, что становится тьмой. И до последнего пытается отыскать хотя бы каплю света в этом мире, за которую можно было бы зацепиться.
Валерий Зазулин в театре всего год, но играет много. Глядя на него, вспоминаешь известную байку о том, как Станиславского попросили назвать главное качество артиста. Спрашивающие ожидали глубокомысленного ответа и были немало разочарованы, когда Константин Сергеевич ответил просто: «Обаяние». Так вот обаяние у Зазулина точно есть. Есть пластичность, умение петь, комедийный дар. Но в «Сахарном немце» роль трагическая. Для молодого артиста это – настоящий вызов.
– Валерий, а правда, что на ваше желание стать актером как-то повлиял Константин Хабенский?– Вообще я все детство занимался музыкой и хотел продолжать ею заниматься. Но когда учился в 9 классе в Воронеже, Константин Юрьевич Хабенский на базе нашей школы открыл один из филиалов своей благотворительной студии творческого развития детей и подростков. Я был в первом наборе, мне очень нравилось то, чем мы занимались. Мне кажется, там какие-то правильные основы были заложены мастерами. Потом пытался поступить в колледж Табакова, но меня не взяли. Я не отчаялся и после школы поступил в Школу-студию МХАТ, на курс Игоря Яковлевича Золотовицкого и Сергея Ивановича Земцова.
– Трудно было в 17 лет уехать из дома и начать самостоятельную жизньк Мама отпустила?
– Мне было даже 16. Легко! Я к тому времени почувствовал, что в Воронеже мне тесно. А мама… она ведь у меня очень молодая, ей сейчас всего 39 лет. В моем детстве нас часто принимали за брата и сестру. Мама – открытый всему новому человек, она никогда не ставила мне палки в колеса.
– Москва жесткий город для приезжих?
– Мне кажется, сложно тем, кто приезжает просто с чувством «ааа, мне надо в Москву!» – без внятного понимания, зачем ему это нужно. А у меня была конкретная цель, и получилось ее достигнуть. У меня от Москвы очень приятные впечатления. Люблю! Мне в жизни важно кем-то увлекаться, важно, чтобы был авторитет, чтобы кто-то вызывал у меня восхищение, был примером. Я надеялся, что в Москве найдутся близкие мне по духу люди. Сообщество своих людей. Так и случилось. У меня прекрасные друзья, нам вместе комфортно и классно, периодически у нас появляются сумасшедшие идеи, которые мы реализуем.
– А кто ваши авторитеты сейчас?– Сейчас я схожу с ума от Земфиры. Два года назад погрузился в мир ее музыки, до этого я знал всего две песни – «Прости меня моя любовь» и «Мы разбиваемся». А потом вслушался в тексты, в музыку, во мне все это очень отозвалось. Стал смотреть ее выступления на различных концертах и услышал, что она каждый раз делает новые аранжировки своим композициям, из-за этого возникают иные смыслы. То есть Земфира через свои песни каждый раз выражает себя как бы заново, так, как она чувствует это сейчас. Это огромный труд и огромный дар. Земфира как личность меня очень вдохновляет! Я убежден, что если и надо заниматься творчеством, то только так!
– Вы ведь с друзьями организовали в МХТ свою музыкальную группу с таким смешным названием – «Жена в очках»?
– Мы однокурсники, с нашего курса в Художественный театр взяли семь человек. Музыкой все мы так или иначе занимались и раньше – я с детства пел, учился играть на фортепьяно. Когда готовились к традиционному театральному капустнику на Старый новый год, то думали, как назвать нашу группу. И решили шуточно обыграть фамилию художественного руководителя: «Женовач» – «Жена в очках». Вообще это версия «для всех», на самом деле, придумалось это сочетание слов еще раньше, каждый участник группы знает, как оно родилось, но пусть это останется нашей тайной. В группе у нас четыре парня и одна девушка – Лиза Ермакова.
– Это она – жена в очках?
– Нет, не она. Но пусть думают так! (Смеется.) Группа существует в двух плоскостях. В юмористической — когда мы придумываем номера на театральные капустники или юбилеи. Тексты для них пишет наш товарищ Антон Лобан, у него просто дар сочинения юмористических стихов. Вторая плоскость — музыкальная, там совершенно другие задачи. Нам просто нравится музыка, нравится быть вместе. Мы сочиняем каверы на известные и не очень треки и иногда даем концерты. Выступали в клубах, барах.
– Вы начали играть в спектаклях МХТ еще на 3-м курсе. Как так получилось?
– В мюзикл «Гордость и предубеждение» нужен был поющий актер. Мы с однокурсниками проходили кастинг, Алексей Франдетти утвердил меня на роль мистера Бингли. Петь я очень люблю и скорее сомневаюсь в своих актерских способностях, чем в вокальных. Вокал (если не брать во внимание понятия, вроде «душа» и «чувства») – более техническая штука, его можно отследить, услышать неточность и исправить ее. А через пару месяцев меня позвали в спектакль «Конек-Горбунок».
– Вы обычно играете комедийные роли, а в «Сахарном немце» у вас роль не просто главная, но еще и трагическая. Несмотря на то, что роман Сергея Клычкова написан почти сто лет назад, суть его очень современна – это книга о том, как легко человек может потерять себя. Страшно было браться за такую роль?
– Очень! Конечно, для меня это вызов. Я понимаю, что природа моего обаяния – комедийная. Я характерный артист, обожаю менять маски, играть сразу несколько ролей. Это такой драйв – например, в дипломном спектакле «Путешествие в Твин Пикс» Аллы Сигаловой у меня было 15 секунд, чтобы сменить костюм персонажа и выйти в другом, диаметрально-противоположном, образе. Там я играл иногда четыре, иногда пять ролей, и меня даже знакомые не всегда узнавали, это было приятно. При этом, когда мы на курсе репетировали «Чайку», мне очень хотелось сыграть Треплева. Я тогда испытывал похожие чувства в жизни. Но такой парадокс: в реальности у меня все может быть плохо, а на сцене убедительнее выглядит, когда я играю смешное.
Когда я прочитал роман «Сахарный немец», меня он, конечно, впечатлил. Я подобное читал впервые. Язык романа очень красивый, необычный, сегодня так не говорят от слова «совсем». У Клычкова переход из реальности в фантазию, в мир прошлого, в мир преданий происходит внезапно и очень естественно. Когда читаешь роман, Клычков, конечно, с головой погружает в свою вселенную, я ему абсолютно верю. Передать это в театре – задача не из легких.
– Как вам работалось с Уланбеком Баялиевым?– Улан очень погружен в материал, насколько я знаю, он давно мечтал поставить Клычкова. Я видел, что он верит в этот мир, в то, как эти герои чувствуют. Мне, в силу собственного опыта и иного восприятия времени, многое давалось с трудом, но очень хотелось прорваться через этот текст к чему-то живому, настоящему. Уланбек это чувствовал и старался помочь мне найти созвучность между мной и Зайчиком. Это все жутко интересно, и я благодарен ему за возможность, которую он мне дал.
– Ваш герой Зайчик – поэт, а сами вы пишете стихи?
– Если честно, был такой период в моей жизни, я по нему даже скучаю. Однажды у меня были сильные переживания, и я понял, что просто не могу держать их в себе. Захотелось написать стихи. Одни, другие, почувствовал, что получается, появилась какая-то своя форма, слог, ритм, образность. Мне это очень помогало: где-то три месяца я каждую неделю сочинял по стихотворению. Это был просто способ сублимации чувства, возможность выразить словом то, что нельзя было выразить в жизни. Выложил в соцсети – получил три лайка, ну и не важно, главное, что не держу это в себе.
А мой герой Зайчик – он не просто поэт, про него в книге написано, что он Лесной Лель, бог любви, света. Я где-то прочитал, что другое название романа – «Последний Лель». Зайчик — последний святой на земле, который все еще слышит голоса природы, который видит не предмет, а его суть. И вот такой человек попадает в ситуацию, когда несовершенства этого мира ломают его реальность, ставят его веру в человека, в силу и ценность жизни под сомнение.
– Вы родились в самом конце двадцатого века, ваше поколение называют миллениалами. Где Лесной Лель и где миллениалык Понимаете вы своего героя или для вас это что-то совсем из другой жизни?
– Да, конечно, образ Зайчика в чем-то – сказка. Например, в книге есть сцена, в которой мой герой тайно венчается в старообрядческой молельне со своей любовью, Клашей. И их оставляют на ночь, запирают, чтобы все случилось, назовем это так. А он ее не может даже коснуться.
– Вам странно это целомудрие?
– Мне кажется, это не про целомудрие, а про чувство любви такого масштаба и света, что оно не строится на телесности. Платоническая любовь, если хотите.
– А что вас цепляет? Что созвучно?
– Зайчик – воплощение света, и это меня очень привлекает в нем. Он совершенно бескорыстно готов дарить другим свою энергию и любовь, вдохновлять. И такой человек попадает на войну, сталкивается со смертью, с жестокостью, конечно, его это разрушает. При этом все главные события происходят с ним за пределами фронта. Эта история про время, которое ломает человека, пытается подмять под себя, под новый какой-то бесчеловечный идеал. Хочется, чтобы получилась история про абсолютный свет, который чувствует, что становится тьмой. И до последнего пытается отыскать хотя бы каплю света в этом мире, за которую можно было бы зацепиться.
