В последний день 1910 года телефон ресторана «Европейский» не умолкал. Жители Москвы интересовались свободными столиками, но свободных мест не было и в помине. По давней традиции весь город предпочитал праздновать наступление Нового года в общественных местах.
С самого утра городские улицы были заполнены народом. Казалось, что в эти дни в Москве идет один большой спектакль с «балаганными представлениями, конкурсными развлечениями, живыми картинами и людьми под личинами», – кричали зазывалы на площадях. Не меньше было веселья в театрах, клубах и кафе-шантанах…
Театр «Континенталь» (располагался на нынешней Театральной площади) 31 декабря 1910 года разместил в газетах рекламу: «Только сегодня! Лучшие номера репертуара. Встреча Нового года. Вечер экспромтов».
К одному из лучших номеров относилась сценка «Что было на следующий день после отъезда Хлестакова». Все персонажи гоголевской пьесы собирались в полной панике и растерянности. Земляника предлагал испытанное средство – взятку. Все собирали, кто сколько при себе имел, клали сумму в большой конверт и, замирая от страха, ожидали настоящего ревизора. Наконец он появлялся.
Маленький, лысый, плюгавый, в зелено-золотом мундире, с треуголкой под мышкой и шпагой на боку. Ревизор проходил мимо чиновников, смотрел им в глаза и злобно шипел:
– Под суд! Под суд! Всех под суд!
Тогда Земляника незаметно ронял позади него конверт, тут же поднимал и подобострастно протягивал ревизору:
– Виноват-с, ваше превосходительство. Вы изволили обронить-с.
Ревизор брал конверт, выдерживал паузу и говорил, глядя на Землянику в упор:
– Я обронил два конверта.
Чиновники облегченно вздыхали.
«Изменщица сидит в партере»
Сто лет назад телевизор ещё не приковывал москвичей к диванам, поэтому обыватели искали развлечений за пределами своих жилищ. Провести весело праздники считалось нормой жизни. И потому 1 января 1911 года весь торгово-промышленный мир Москвы собрался в Коммерческом клубе. На сцену, как и ожидалось, выпорхнул куплетист и острослов Эдуард Маренич:
– Дамы и господа, леди и джентльмены, сегодня я спою об ужасах любви…
В зале зааплодировали: Маренич любил эпатажные шутки.
– Изменщица сидит в партере, – запел он. – Выискивая взглядом жертву, Которая, от страсти млея, Подарит ей и бусы, и горжетку.
Публика переглянулась, поскольку куплетист с трудом попадал в такт музыки. Но всё же он продолжал:
– Она, коварная, встречала Год с другим, Забыв про наши планы. А ведь клялась в любви И обещала вареники слепить, Хотя и без сметаны.
Зрители зашумели, но вдруг из пятого ряда донеслось:
– Эдик, ты же знаешь, я у мамы была.
Эдуард Маренич посмотрел на девушку, но заметил при этом пристальный взгляд директора Коммерческого клуба, поэтому решил не прекращать куплетов.
– Я к маме заходил, Но мне сказали, Что в этот вечер ты Танцуешь в ресторане, – отчеканил он под звук гитары.
Дама в пятом ряду захлебнулась от возмущения, и дальнейшую перепалку члены Коммерческого клуба разбирали с трудом. Куплетиста вытолкнули за сцену, вслед за ним упорхнула и дама. Вечер продолжили другие артисты, хотя из-за кулис периодически доносился истошный крик об «ужасах любви».
Без Деда Мороза
Женские измены – ещё полбеды. В ночь с 31 декабря 1910 года на 1 января 1911 года в Москве творились хулиганства и пострашнее. Так, например, в театре-варьете «Марс» гости не только всей толпой бросились к елке разбирать подарки, но и выкрутили из гирлянды лампочки, а со столов унесли восковые свечи.
Наутро репортер писал: «Такого пьянства в Москве не наблюдалось давно. За несколько часов до встречи Нового года коньяк и вино в магазинах были раскуплены, неудивительно, что в новогоднюю ночь камеры для вытрезвления были переполнены до отказа. Но виноват ли в этом сам народ? Разве городские власти смогли предложить ему что-то взамен? В Москве существуют народные дома, сады, парки, но в них простой народ совершенно не может попасть, поскольку высока входная плата. А все эти рождественские деды, карусели, балаганы со сластями, пантомимы и мелодрамы – все это давало публике нравственное удовлетворение и праздничное настроение, создаваемое не бутылкой водки, а гуляньями. И устроители этих народных развлечений были правы, когда говорили: «Мы даем пошлость, но пока народ не стал выше ее, он доволен, веселится, чувствует праздники и тысячной толпой идет к нам, а не в кабак».
«Держите меня»
Среди скандальных происшествий новогодних праздников – премьера в московском купеческом театре спектакля по новелле Мериме «Кармен». Наступил момент, когда Хозе бросался к появлявшейся героине со столь недвусмысленными намерениями, что друзья-подруги удерживали его.
Но что-то разладилось на сцене. Хозе делает угрожающее движение в сторону Кармен, а массовка – ноль внимания.
– Держите меня! – вполголоса воскликнул Хозе, дублируя свой порыв.
Уже в зале почуяли неладное, вот-вот посыплются смешки, но массовка всё собирается с мыслями.
– Да держите же, м…ки! – заорал герой на чистом испанском.
Успех у спектакля был оглушительный. Массовка подала в суд. Хозе не явился, и мировой заочно впаял ему 25 рублей штрафа за «оскорбление словом». Испанец обжаловал это решение. На повторное заседание не явились истцы, приговор отменили и в деле поставили точку.
На свободу с чистой совестью
31 декабря 1910 года из Бутырской тюрьмы вышел сапожник Кизильштейн, который угодил туда по недоразумению – еще в сентябре, в еврейский Новый год. Дело в том, что Кизильштейн был крещеным евреем, а полицейский Хилинский тоже был еврейской веры. Но тщательно это скрывал. В сентябре, на еврейский Новый год «Рош Ашона», сапожник встретил полицейского. И по рассеянности поздравил его:
– С Новым годом вашему благородию!
– Да как ты смеешь, жидовская морда?! – оскорбился полицейский.
Сапожник испугался и стал оправдываться:
– А разве вы не из евреев будете? Я хорошо помню вашего маму и вашего папу. Шо вы знаете, не раз видел их в синагоге.
Полицейский разгневался и через суд упек сапожника в тюрьму, дав трехмесячный арест без права замены штрафом…
На волю Кизильштейн вышел аккурат 31 декабря. Встретив на улице Хилинского, смиренно стащил с головы картуз:
– С Новым годом вашему благородию!
Тот милостиво кивнул.
С самого утра городские улицы были заполнены народом. Казалось, что в эти дни в Москве идет один большой спектакль с «балаганными представлениями, конкурсными развлечениями, живыми картинами и людьми под личинами», – кричали зазывалы на площадях. Не меньше было веселья в театрах, клубах и кафе-шантанах…
Театр «Континенталь» (располагался на нынешней Театральной площади) 31 декабря 1910 года разместил в газетах рекламу: «Только сегодня! Лучшие номера репертуара. Встреча Нового года. Вечер экспромтов».
К одному из лучших номеров относилась сценка «Что было на следующий день после отъезда Хлестакова». Все персонажи гоголевской пьесы собирались в полной панике и растерянности. Земляника предлагал испытанное средство – взятку. Все собирали, кто сколько при себе имел, клали сумму в большой конверт и, замирая от страха, ожидали настоящего ревизора. Наконец он появлялся.
Маленький, лысый, плюгавый, в зелено-золотом мундире, с треуголкой под мышкой и шпагой на боку. Ревизор проходил мимо чиновников, смотрел им в глаза и злобно шипел:
– Под суд! Под суд! Всех под суд!
Тогда Земляника незаметно ронял позади него конверт, тут же поднимал и подобострастно протягивал ревизору:
– Виноват-с, ваше превосходительство. Вы изволили обронить-с.
Ревизор брал конверт, выдерживал паузу и говорил, глядя на Землянику в упор:
– Я обронил два конверта.
Чиновники облегченно вздыхали.
«Изменщица сидит в партере»
Сто лет назад телевизор ещё не приковывал москвичей к диванам, поэтому обыватели искали развлечений за пределами своих жилищ. Провести весело праздники считалось нормой жизни. И потому 1 января 1911 года весь торгово-промышленный мир Москвы собрался в Коммерческом клубе. На сцену, как и ожидалось, выпорхнул куплетист и острослов Эдуард Маренич:
– Дамы и господа, леди и джентльмены, сегодня я спою об ужасах любви…
В зале зааплодировали: Маренич любил эпатажные шутки.
– Изменщица сидит в партере, – запел он. – Выискивая взглядом жертву, Которая, от страсти млея, Подарит ей и бусы, и горжетку.
Публика переглянулась, поскольку куплетист с трудом попадал в такт музыки. Но всё же он продолжал:
– Она, коварная, встречала Год с другим, Забыв про наши планы. А ведь клялась в любви И обещала вареники слепить, Хотя и без сметаны.
Зрители зашумели, но вдруг из пятого ряда донеслось:
– Эдик, ты же знаешь, я у мамы была.
Эдуард Маренич посмотрел на девушку, но заметил при этом пристальный взгляд директора Коммерческого клуба, поэтому решил не прекращать куплетов.
– Я к маме заходил, Но мне сказали, Что в этот вечер ты Танцуешь в ресторане, – отчеканил он под звук гитары.
Дама в пятом ряду захлебнулась от возмущения, и дальнейшую перепалку члены Коммерческого клуба разбирали с трудом. Куплетиста вытолкнули за сцену, вслед за ним упорхнула и дама. Вечер продолжили другие артисты, хотя из-за кулис периодически доносился истошный крик об «ужасах любви».
Без Деда Мороза
Женские измены – ещё полбеды. В ночь с 31 декабря 1910 года на 1 января 1911 года в Москве творились хулиганства и пострашнее. Так, например, в театре-варьете «Марс» гости не только всей толпой бросились к елке разбирать подарки, но и выкрутили из гирлянды лампочки, а со столов унесли восковые свечи.
Наутро репортер писал: «Такого пьянства в Москве не наблюдалось давно. За несколько часов до встречи Нового года коньяк и вино в магазинах были раскуплены, неудивительно, что в новогоднюю ночь камеры для вытрезвления были переполнены до отказа. Но виноват ли в этом сам народ? Разве городские власти смогли предложить ему что-то взамен? В Москве существуют народные дома, сады, парки, но в них простой народ совершенно не может попасть, поскольку высока входная плата. А все эти рождественские деды, карусели, балаганы со сластями, пантомимы и мелодрамы – все это давало публике нравственное удовлетворение и праздничное настроение, создаваемое не бутылкой водки, а гуляньями. И устроители этих народных развлечений были правы, когда говорили: «Мы даем пошлость, но пока народ не стал выше ее, он доволен, веселится, чувствует праздники и тысячной толпой идет к нам, а не в кабак».
«Держите меня»
Среди скандальных происшествий новогодних праздников – премьера в московском купеческом театре спектакля по новелле Мериме «Кармен». Наступил момент, когда Хозе бросался к появлявшейся героине со столь недвусмысленными намерениями, что друзья-подруги удерживали его.
Но что-то разладилось на сцене. Хозе делает угрожающее движение в сторону Кармен, а массовка – ноль внимания.
– Держите меня! – вполголоса воскликнул Хозе, дублируя свой порыв.
Уже в зале почуяли неладное, вот-вот посыплются смешки, но массовка всё собирается с мыслями.
– Да держите же, м…ки! – заорал герой на чистом испанском.
Успех у спектакля был оглушительный. Массовка подала в суд. Хозе не явился, и мировой заочно впаял ему 25 рублей штрафа за «оскорбление словом». Испанец обжаловал это решение. На повторное заседание не явились истцы, приговор отменили и в деле поставили точку.
На свободу с чистой совестью
31 декабря 1910 года из Бутырской тюрьмы вышел сапожник Кизильштейн, который угодил туда по недоразумению – еще в сентябре, в еврейский Новый год. Дело в том, что Кизильштейн был крещеным евреем, а полицейский Хилинский тоже был еврейской веры. Но тщательно это скрывал. В сентябре, на еврейский Новый год «Рош Ашона», сапожник встретил полицейского. И по рассеянности поздравил его:
– С Новым годом вашему благородию!
– Да как ты смеешь, жидовская морда?! – оскорбился полицейский.
Сапожник испугался и стал оправдываться:
– А разве вы не из евреев будете? Я хорошо помню вашего маму и вашего папу. Шо вы знаете, не раз видел их в синагоге.
Полицейский разгневался и через суд упек сапожника в тюрьму, дав трехмесячный арест без права замены штрафом…
На волю Кизильштейн вышел аккурат 31 декабря. Встретив на улице Хилинского, смиренно стащил с головы картуз:
– С Новым годом вашему благородию!
Тот милостиво кивнул.
