Марк Захаров: «Не вычеркивай меня из паспорта»

Мама мечтала получить актерское образование, занималась в студии у Юрия Завадского, но то чудовищное обвинение, которое выпало на долю моего отца, перечеркнуло все мамины планы. Я остался с бабушкой Софьей Николаевной Бардиной. Она очень хотела скрасить мою разлуку с родителями и окружила такой теплотой и опекой, что мне долгое время казалось, будто тридцатые годы в нашей стране были самыми счастливыми.
 
Парки, аттракционы, запуск метро, авиационные праздники, спортивные марши и патриотические песни… Все это цвело, громыхало, звучало и шествовало на фоне моих прогулок по городу. А еще был другой мир — мир моей детской с множеством игрушек, хорошим велосипедом и узкопленочным киноаппаратом… Я крутил кино и мечтал, что однажды мама моя станет актрисой и снимется в приключенческом фильме.
 
Однако по возвращении в Москву, мама восстановиться в студии не смогла, и о театре пришлось забыть.
 
А отец после ссылки не имел права жить в Москве и потому поселился в Рязанской области. С нами он виделся только по выходным. И на всю жизнь я запомнил свою детскую радость, когда, проснувшись утром, слышал его голос — летел в комнату родителей, бросался к ним в постель, и между нами затевалась веселая возня. Это было состояние абсолютного счастья.
 
Родители никогда меня не наказывали, хотя, конечно, учили, как надо себя вести, что делать, от чего воздержаться. Но если требовалось как можно строже меня отчитать, мама говорила: «Если ты еще раз так сделаешь, я вычеркну тебя из паспорта!» Для меня эта фраза была абсолютно непонятной, но я ощущал какой-то страшный удар. Просто мучительное наказание! И до сих пор помню, как содрогался и просил: «Мамочка, миленькая, пожалуйста, не вычеркивай меня».
 
Еще одно воспоминание связано с тем, что папа воспитывал меня по мужской линии, а мама занималась скорее эстетическим развитием. Благодаря ей, кстати, я и полюбил театр. До сих пор помню, какое сильное впечатление на меня, семилетнего ребенка, произвела «Синяя птица» во МХАТе. Наверное, тогда я впервые ощутил мощную энергетику настоящего профессионального театра. А еще я приходил в полный восторг от Театра кукол Сергея Образцова. Он был моим любимым театром.
 
Вот такая счастливая жизнь была у меня до 1941 года. А потом все изменилось. Началась война.
 
Я помню первые воздушные тревоги, и они мне очень нравились. Было красиво: по небу лучи прожекторов, трассирующие пули… При этом доносился вой сирен. Все казалось очень интересным. А потом вдруг наступил момент — почти как в фильме «Служили два товарища», где показывают панику в Крыму. В Москве тоже началась паника, поскольку прошел слух, что в столицу вот-вот вступят немцы, и люди массово побежали из города, захватив с собой все самое необходимое и ценное. Помню это страшное число — 13 октября 1941 года, когда мы с мамой эвакуировались, присоединившись к детскому дому, директором которого была моя бабушка. Мы уплывали на пароходе от Речного вокзала, а на причале оставались домашние собаки, которых запретили брать на борт.
 
И когда пароход отшвартовался и поплыл, на берегу поднялся страшный вой. Собаки стали метаться вдоль берега и выть. Что в этот момент творилось с людьми на палубе, какие истерики начались у женщин, я не могу вам передать. Мне стало страшно. И с той самой минуты для меня началась война.
 
В эвакуации мы пробыли недолго. К несчастью, наша бабушка вскоре умерла от укуса энцефалитного клеща, и мы с мамой решили, что надо возвращаться домой.
 
Вернувшись в Москву, нам с трудом удалось отвоевать наши две комнаты в коммунальной квартире. Жизнь была тяжелая. Мама очень много работала.

Мама Марка Захарова по образованию была актрисой, но вторым ее призванием стала педагогика.

Отец какое-то время был на фронте, но потом его комиссовали из-за приступов язвы желудка. А поскольку он так и не получил хорошего образования (мешала судимость) и смог окончить только физкультурный военный техникум, то работал сначала инструктором, а потом служил в охранном батальоне, который стоял в Москве.
 
После войны я окончил школу — настала пора выбирать вуз. Хотелось связать свою жизнь с чем-то созидательным, масштабным, поэтому документы подал одновременно в строительную академию и в инженерно-строительный институт имени Куйбышева. Но в академии один добрый майор, внимательно изучив мои справки, в которых было написано, что мой отец отбывал срок по 58-й статье, сказал: «Я вам не советую сюда поступать. Даже если вы сдадите все вступительные экзамены, все равно вас не примут».
 
Не повезло и с институтом. Там я не сумел набрать нужное количество баллов на престижный строительный факультет, и меня готовы были взять на факультет ассенизации и водоснабжения. Но при слове ассенизация я, конечно же, приуныл.
 
И тут несостоявшаяся в актерстве мамина судьба взяла надо мной верх. Я почему-то решил, что должен непременно связать собственную жизнь с театром. Ей этого не удалось, но уж я-то своей цели добьюсь. Однако маме эта идея не понравилась: она стала отговаривать меня, убеждая, что человек, работающий в театре, связан по рукам и ногам, что он не имеет никаких прав, да и судьба его, по сути, зависит только от режиссера…
 
Но я не послушался и все равно отправился на консультацию в Школу-студию МХАТ. Это был тот самый курс, на основе которого в 1956 году образовался «Современник».
 
Правда, меня на него не взяли, поскольку на консультации, послушав, как я читаю «Вересковый мед» в переводе Маршака, мне очень ласково сказали:
— Вам, молодой человек, надо срочно думать о другой профессии, потому что никакого отношения к театру вы иметь не можете.
Я расстроился и попросил пустить меня хотя бы на первый тур, поскольку все мои друзья-товарищи были уверены, что я непременно стану артистом. Но мне вежливо отказали, сославшись на то, что я своим чтением будут мешать абитуриентам.
 
Домой я вернулся убитый. Рассказал обо всем маме, и она вдруг вместо «выводов» и порицаний взялась мне помогать — занялась со мной дикцией, научила говорить в тонусе… В итоге две недели упорного труда не прошли бесследно — я был зачислен на первый курс актерского факультета ГИТИСа имени Луначарского. И, откровенно говоря, был очень удивлен, обрадован и даже изумлен этим обстоятельством. Изумлен настолько, что первое время учился неважно, со свойственной москвичам пассивностью.
 
Но поскольку от мамы ничего нельзя было скрыть, у нас состоялся серьезный разговор, и она меня убедила, что раз уж я решил посвятить себя этой профессии, то надо прекращать бездельничать и уверенно браться за дело.
И эта уверенность ко мне постепенно пришла.
 
Мама всегда и во всем меня поддерживала. Когда после института я попал по распределению в Пермский театр, она приезжала ко мне и даже некоторое время жила там, смотрела, как я играю на сцене. А когда мне пришла повестка из военкомата, мама посоветовала взять письмо из театра с просьбой не призывать меня в армию. Я пошел к директору, и он написал письмо, не надеясь на то, что оно поможет. А для меня это был единственный шанс. И не потому, что очень хотелось работать в театре, а потому, что в это время ко мне должна была приехать моя невеста — Нина Лапшинова. Мы собирались пожениться, и Нина маме очень нравилась. Но повестка могла изменить весь мой жизненный путь. Потому что я понимал: если уйду на три года в армию, наш брак, скорее всего, не состоится.
 
Когда я пришел с этой бумажкой к военкому, он посмотрел на меня так, будто лимон укусил и сказал:
— Что? Артист? Еще и письмо принес.
Далее повисла пауза, которую я запомнил на всю свою жизнь. Он посмотрел на письмо кислым взглядом, потом стал глядеть в окно, на поезд, который шел вдалеке. И я понял: вот сейчас таким образом решается моя судьба.
А потом военком повернулся ко мне и сказал:
— Ступай, будешь приходить на курсы химиков-разведчиков.
Это означало, что работу в театре можно не прекращать. Несколько раз для порядка на курсы я все-таки сходил, но разведчик из меня не получился.
 
…В Перми я поменял свое естество. Можно сказать, стал человеком. Я что-то писал, рисовал карикатуры, печатался в газетах. Потом меня пригласили режиссером в студенческий театр Пермского университета, и я пошел туда, не предполагая, что впоследствии буду принадлежать этой профессии. Только в процессе постановок двух пьес я понял, что меня слушаются и я обладаю лидерскими качествами, которые необходимы в режиссуре.
 
К сожалению, мама вскоре заболела и ушла из жизни. Она видела только мою студенческую работу в станкоинструментальном институте, так и не узнав, что я стал режиссером.
 
Записала Елена Милиенко