Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова. Cегодня предоставляем слово журналисту, генеральному директору и художественному руководителю Московского Цирка на Цветном бульваре Максиму Никулину.
В детстве я очень мало видел своих родителей. Да и во взрослой жизни тоже... Когда был маленький, они постоянно были на гастролях, а я с бабушкой рос. Приезжали они на месяц – на два в году, и общение получалось «конвульсивно-интенсивное». Я так понимаю, что они хотели как-то компенсировать свое долгое отсутствие...
Папа к моему воспитанию вообще «никак не приближался». Это была не его тема — воспитывать кого-то, а мама старалась вникать в разные вопросы — в учебу, в мое поведение в школе, чего, на мой взгляд, делать было не нужно. Но тем не менее... Она бывала в эти моменты достаточно строгой. Внешне, по крайней мере. И если я получал какие-то подзатыльники или по заднице, то только от мамы. Папа от «всего этого» был далек.
А мама, когда бывала в Москве, даже иногда посещала родительские собрания в школе, ни здоровья, ни оптимизма это ей не прибавляло. Но, тем не менее, отношений между нами это все равно не портило. На словах она могла быть строгой и «дидактичной», но то огромное количество любви, причем, не до конца высказанной, я всегда ощущал. И, собственно, это мне и помогало мое «сиротство» переживать. У меня не было ощущения обездоленности, что рядом нет родителей. Они всегда были рядом — в силу этой любви. Маминой, прежде всего, ну и отцовской, естественно.
Когда они стали жить в Москве более-менее постоянно, то я уже жил своей, отдельной жизнью. Так что снова было некоторое «несовпадение». Поэтому вместо первых ярких впечатлений есть воспоминание о какой-то безграничной любви ко мне, о нежности, о сочувствии. Наверное, в какой-то мере, у родителей было чувство вины передо мной, но с этим ничего нельзя было поделать...
Когда они работали в Москве, я регулярно бывал в цирке. Раз в два дня — точно. После школы просто садился на троллейбус и приезжал сюда. Но желания вовлечь меня в профессию у них не было. Вернее, может, желание и было, но оно никогда не высказывалось, потому что никто никогда на меня не давил. Даже такого не было: «А не попробовать ли? Не подумать ли тебе?»
Наверное, даже подсознательно они считали, что я должен сам свой путь выбрать. Так оно и получилось в конце концов. Я вернулся в цирк — не потому, что меня в этом кто-то убеждал или заставлял, просто так жизнь сложилась.
Моя мама ведь тоже никогда не думала, что будет работать в цирке, даже когда вышла замуж за отца. Она училась в «Тимирязевке» на факультете декоративного цветоводства, а тогдашний Министр сельского хозяйства товарищ Лысенко решил, что все это никому не нужно, и факультет упразднил. И мама осталась не удел, потому что другие сельскохозяйственные направления ее не интересовали. И так сложилось, что вскоре папе понадобился в номер ассистент. Даже не ассистент, а персонаж в клоунаду — мальчик, а мама была худенькая, с короткой стрижкой. Так что в жизни часто цепочка плетется порой из звеньев очень случайных. Просто вдруг совпадает одно с другим...
У нас в семье было не богемно, и в тусовках, как сейчас говорят, мои родители не участвовали. Хотя, когда они бывали в Москве, я помню, что у нас всегда собирались люди. Мы тогда жили в замечательной коммуналке в арбатских переулках. И когда они вечером после спектакля приезжали, к ним приходили их коллеги, друзья, знакомые. Я прекрасно помню этих замечательных людей. Это сейчас мы их имена с придыханием произносим, а тогда мы с двоюродным братом были маленькие, и для нас это были дяди и тети. Дядя Женя Евтушенко, тетя Белла Ахмадуллина, дядя Булат Окуджава, дядя Витя Некрасов... Они пели, говорили, спорили, читали стихи, пили... Они все были так увлечены общением друг с другом, что о нас, детях периодически забывали, и можно было допоздна не ложиться спать! Это были еще шестидесятые годы, Оттепель, совсем другой настрой... Поэтому, когда мне говорят, что я — «семидесятник», я отвечаю, что скорее, «шестидесятник». Я родом оттуда.
Отец был «коммуникативной» стороной семьи, а мама и бабушка «держали» дом. Маму я сначала называл «мама», а когда вырос, стал называть Таней. Не знаю, почему, но как-то так само собой сложилось, когда мне было уже лет 25. А отца я называл «Ю.В.», его все так называли. Это Алексей Герман придумал на съемках фильма «Двадцать дней без войны». Его и до сих пор так все в цирке называют.
Летом с родителями, конечно, удавалось побольше пообщаться. Обычно они работали «на югах»: либо в Ялте, либо в Сочи. Там было сначала «Шапито», а уж потом построили «стационар». А мы с бабушкой приезжали к ним на гастроли или на съемки. «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»...
Мама все время была с отцом. Я себе не представляю ситуацию, когда она могла не быть рядом с ним! Пару раз, когда тяжело болела бабушка, мама оставалась в Москве, но для нее это было просто невыносимо. Она очень переживала: «Как он там?» Потому что в быту отец был человеком, если не беспомощным, то мало приспособленным, а мама о нем заботилась, и он к этому привык. Правда, у отца была одна домашняя «повинность». Он сам ее себе придумал: он вставал раньше всех и на всю семью варил кофе и яйца.
Помню, мне было лет 18, и как-то мама разбирала фотографии. У нас не было как такового архива, все фото лежали в каких-то чемоданах, разложенные по конвертам с надписями: «Кино», «Цирк», «Максим. Детство». Не было семейных альбомов, которые можно было перелистывать, что-то вспоминать. Хотя фотографий было много: и родители снимали, и самый близкий отцовский друг Семен Мишин никогда с фотоаппаратом не расставался — был, можно сказать, летописцем нашей семьи. Так вот, мама разбирала фотографии, я подошел, вижу две мои карточки и спрашиваю:
— А где это меня снимали?
А мама отвечает:
— Это не ты, а — я!
Сейчас мне говорят, что я с возрастом все больше становлюсь похож на отца, а вот в 16—20 лет — был абсолютной копией мамы. И черты лица, и движения...
На кого я больше похож по характеру — не знаю, мне никогда не придет в голову разделять: что от мамы, что от папы. Они для меня одно целое. Я никогда даже мысленно не мог их разделить. Когда не стало отца, то жизнь разделила... Но все равно отец не перестал в моей жизни присутствовать, даже после своего ухода. Как и мама. Я иногда себя ловлю на мысли: надо маме позвонить...
У нас ни с мамой, ни с отцом никогда не было душеспасительных, проникновенных, философских бесед на тему о «скитаньях вечных и о Земле». Все разговоры, которые происходили, были достаточно простые, но в то же время в результате этих разговоров я и получился таким, каким получился.
Помню всего лишь один раз, как отец с матерью ссорились. Это было вечером. Я был совсем маленький, еще лежал в детской кроватке. Я уже спал, и меня разбудил их разговор на повышенных тонах. Я жутко испугался и заплакал. Они оба прибежали, стали меня успокаивать, утешать. Я заснул, и больше я ни разу не слышал, чтоб они ругались или ссорились. Да, разногласия бывали, как и у всех, но всегда кто-то из них уступал. Реже мама. Она всегда была определяющим началом. А отец — человек изначально очень мудрый, поэтому всегда понимал, что можно уступить, можно даже чем-то поступиться во имя чего-то, что дороже любого спора. Гармонию, которая существует, очень легко разрушить.
Для меня взаимоотношения мамы с отцом всегда будут, если не примером, то мерилом. От чего отталкиваться, к чему стремиться.
Когда я сказал, что отец со всем соглашался, это не совсем так. Однажды, когда у мамы вдруг возникло желание сниматься в кино, отец твердо сказал: «нет». Когда человек говорит тебе «нет», прежде всего возникает обида. Но он это сказал только от большой любви, чтобы оградить ее от разочарований.
В отце сплелось два актерских таланта: драматическое дарование и комедийное. Поэтому он в кино мог играть в совершенно разных жанрах. А в цирке артистизм, хотя и нужен, но в жанре коверной клоунады, больше нужно другое — чувствовать темпоритм, зал, партнера. Это все нарабатывается с опытом. Мама шла к этому довольно долго. Достаточно вспомнить первые ее юношеские репризы — «Маленький Пьер», с которого началась ее цирковая карьера, и пантомиму «Черный Том». Обе сценки были «политические». В первой французский мальчик расклеивал листовки, а полицейские его травили, а в следующей черный мальчик выступал против жестокого режима. После этих ролей мама долго была просто ассистентом у отца. Следила за костюмами, реквизитом, составляла расписание репетиций, держала в порядке багаж, паковалась, распаковывалась... Это работа достаточно серьезная. И она очень нужна, потому что ни один артист, тем более клоун, без толкового ассистента не может. А потом постепенно мама начала входить в репризы и как бы стала партнером. Не «клоунессой», а именно партнером Никулина и Шуйдина.
Когда я стал работать ведущим программы «Утро», тогда она еще называлась «90 минут», потом «120 минут» на ОРТ. Когда создали эту программу, нас, достаточно молодых, поставили ведущими. Это первый был такой прорыв, потому что все информационные программы до этого вели дикторы. А это получилось что-то типа «Гуд монинг, Америка!» И когда я стал вести эфир, отец вставал в 6 утра и смотрел, а потом мне звонил и рассказывал, что ему понравилось, что не понравилось. И мама, конечно, наблюдала. Наверное, им было приятно, что есть какая-то «движуха», что я развиваюсь, что-то получается, что-то не получается...
Дома у мамы всегда цвели разные фиалки, которые мы периодически забывали поливать... И на даче она очень любила выращивать цветы, это же было частью ее профессии, которой ее в юности лишили...
А вот культа еды у нас никогда не было. Отец был крайне неприхотлив в еде. У него самыми любимыми блюдами были котлеты с макаронами, макароны по-флотски и борщ. В основном у нас бабушка готовила. У нее была старинная книга Молоховец, и она там что-то вычитывала. А мама — нет. Она уже потом стала вкусно готовить: ей от бабушки передались по наследству способности.
Они с отцом оба были книгочеи. У них была очень большая библиотека. Мама все время что-то читала, а потом даже увлеклась переводами с английского. У нее вышло три книги переводные детективы Гарднера. Потому что у нас в семье любили детективы. Вернее, сначала было увлечение фантастикой. Брэдбери, Азимов, Гаррисон, Стругацкие, Абрамов. А потом все увлеклись детективами.
А еще был период, когда стали раскладывать пасьянсы, тоже всей семьей. Даже я «подсел» на это. У нас бабушка всегда раскладывала пасьянсы, это у нее еще с дореволюционных времен осталось, и все к этому привыкли. А однажды отцу позвонил Владимир Басов, который тогда начинал снимать фильм «Дни Турбиных». И там по сценарию должны были раскладывать пасьянс «Могила Наполеона». Я даже не знаю, вошло ли это потом в фильм или нет. И вот Басов говорит:
— Спроси у своей тещи, не знает ли она такой?
Папа говорит:
— А какая тебе разница, какой будет пасьянс?
Но тот завелся, что раз у Булгакова так написано, то так и надо, хоть ты тресни. Но бабушка знала только три или четыре варианта, и среди них никакой «Могилы Наполеона»! Но у нас нашлась какая-то дальняя родственница, которая работала в Ленинской библиотеке, и она из-под полы вынесла на один день книжку пасьянсов, которую мы всю ночь переписывали по очереди, потому что утром надо было вернуть. И после этого все заразились этим. Сначала мама, потом папа, а за ними и я. Тогда это все вручную раскладывалось, сейчас проще — все это есть в компьютере. А вот книжки электронные я читать не могу. Честно пробовал, не пошло. И в преферанс тоже не могу в компьютере играть — мне люди живые нужны. Потому что преферанс — это общение. Мама достаточно азартным человеком была. И бабушка была очень куражливая! Мы с ними иногда играли в преферанс, а отец не умел.
Как-то мы были в отпуске в Молдавии, в Дубоссарах. Мне было лет двадцать. Сели вечером за пульку втроем с мамой и бабушкой. А потом уже глубокой ночью, я помню, бабушка — на мизере, мы с мамой ее ловим, повисает многозначительная пауза, как вдруг раздается голос разбуженного отца:
— Брысь все отсюда!
А еще мы в кости играли на орехи. Разное вспоминается. Я считаю, что жизнь моя с родителями была позитивной. И если какие-то были расстройства, обиды, они все равно со временем стираются — остается только хорошее.
Помню такой роскошный момент из последних лет, когда мама выехала на манеж в свой 80-летний юбилей верхом на лошади. Рядом, конечно же, шла дрессировщица. Но мама выехала сама в специально сшитом для этого концертном костюме! Она, я так понимаю, для этого мобилизовала все свои силы.
Записала Мария Михайлова.
В детстве я очень мало видел своих родителей. Да и во взрослой жизни тоже... Когда был маленький, они постоянно были на гастролях, а я с бабушкой рос. Приезжали они на месяц – на два в году, и общение получалось «конвульсивно-интенсивное». Я так понимаю, что они хотели как-то компенсировать свое долгое отсутствие...Папа к моему воспитанию вообще «никак не приближался». Это была не его тема — воспитывать кого-то, а мама старалась вникать в разные вопросы — в учебу, в мое поведение в школе, чего, на мой взгляд, делать было не нужно. Но тем не менее... Она бывала в эти моменты достаточно строгой. Внешне, по крайней мере. И если я получал какие-то подзатыльники или по заднице, то только от мамы. Папа от «всего этого» был далек.
А мама, когда бывала в Москве, даже иногда посещала родительские собрания в школе, ни здоровья, ни оптимизма это ей не прибавляло. Но, тем не менее, отношений между нами это все равно не портило. На словах она могла быть строгой и «дидактичной», но то огромное количество любви, причем, не до конца высказанной, я всегда ощущал. И, собственно, это мне и помогало мое «сиротство» переживать. У меня не было ощущения обездоленности, что рядом нет родителей. Они всегда были рядом — в силу этой любви. Маминой, прежде всего, ну и отцовской, естественно. Когда они стали жить в Москве более-менее постоянно, то я уже жил своей, отдельной жизнью. Так что снова было некоторое «несовпадение». Поэтому вместо первых ярких впечатлений есть воспоминание о какой-то безграничной любви ко мне, о нежности, о сочувствии. Наверное, в какой-то мере, у родителей было чувство вины передо мной, но с этим ничего нельзя было поделать...Когда они работали в Москве, я регулярно бывал в цирке. Раз в два дня — точно. После школы просто садился на троллейбус и приезжал сюда. Но желания вовлечь меня в профессию у них не было. Вернее, может, желание и было, но оно никогда не высказывалось, потому что никто никогда на меня не давил. Даже такого не было: «А не попробовать ли? Не подумать ли тебе?»
Наверное, даже подсознательно они считали, что я должен сам свой путь выбрать. Так оно и получилось в конце концов. Я вернулся в цирк — не потому, что меня в этом кто-то убеждал или заставлял, просто так жизнь сложилась.
Моя мама ведь тоже никогда не думала, что будет работать в цирке, даже когда вышла замуж за отца. Она училась в «Тимирязевке» на факультете декоративного цветоводства, а тогдашний Министр сельского хозяйства товарищ Лысенко решил, что все это никому не нужно, и факультет упразднил. И мама осталась не удел, потому что другие сельскохозяйственные направления ее не интересовали. И так сложилось, что вскоре папе понадобился в номер ассистент. Даже не ассистент, а персонаж в клоунаду — мальчик, а мама была худенькая, с короткой стрижкой. Так что в жизни часто цепочка плетется порой из звеньев очень случайных. Просто вдруг совпадает одно с другим...
У нас в семье было не богемно, и в тусовках, как сейчас говорят, мои родители не участвовали. Хотя, когда они бывали в Москве, я помню, что у нас всегда собирались люди. Мы тогда жили в замечательной коммуналке в арбатских переулках. И когда они вечером после спектакля приезжали, к ним приходили их коллеги, друзья, знакомые. Я прекрасно помню этих замечательных людей. Это сейчас мы их имена с придыханием произносим, а тогда мы с двоюродным братом были маленькие, и для нас это были дяди и тети. Дядя Женя Евтушенко, тетя Белла Ахмадуллина, дядя Булат Окуджава, дядя Витя Некрасов... Они пели, говорили, спорили, читали стихи, пили... Они все были так увлечены общением друг с другом, что о нас, детях периодически забывали, и можно было допоздна не ложиться спать! Это были еще шестидесятые годы, Оттепель, совсем другой настрой... Поэтому, когда мне говорят, что я — «семидесятник», я отвечаю, что скорее, «шестидесятник». Я родом оттуда.Отец был «коммуникативной» стороной семьи, а мама и бабушка «держали» дом. Маму я сначала называл «мама», а когда вырос, стал называть Таней. Не знаю, почему, но как-то так само собой сложилось, когда мне было уже лет 25. А отца я называл «Ю.В.», его все так называли. Это Алексей Герман придумал на съемках фильма «Двадцать дней без войны». Его и до сих пор так все в цирке называют.
Летом с родителями, конечно, удавалось побольше пообщаться. Обычно они работали «на югах»: либо в Ялте, либо в Сочи. Там было сначала «Шапито», а уж потом построили «стационар». А мы с бабушкой приезжали к ним на гастроли или на съемки. «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»...
Мама все время была с отцом. Я себе не представляю ситуацию, когда она могла не быть рядом с ним! Пару раз, когда тяжело болела бабушка, мама оставалась в Москве, но для нее это было просто невыносимо. Она очень переживала: «Как он там?» Потому что в быту отец был человеком, если не беспомощным, то мало приспособленным, а мама о нем заботилась, и он к этому привык. Правда, у отца была одна домашняя «повинность». Он сам ее себе придумал: он вставал раньше всех и на всю семью варил кофе и яйца.
Помню, мне было лет 18, и как-то мама разбирала фотографии. У нас не было как такового архива, все фото лежали в каких-то чемоданах, разложенные по конвертам с надписями: «Кино», «Цирк», «Максим. Детство». Не было семейных альбомов, которые можно было перелистывать, что-то вспоминать. Хотя фотографий было много: и родители снимали, и самый близкий отцовский друг Семен Мишин никогда с фотоаппаратом не расставался — был, можно сказать, летописцем нашей семьи. Так вот, мама разбирала фотографии, я подошел, вижу две мои карточки и спрашиваю:
— А где это меня снимали?
А мама отвечает:
— Это не ты, а — я!
Сейчас мне говорят, что я с возрастом все больше становлюсь похож на отца, а вот в 16—20 лет — был абсолютной копией мамы. И черты лица, и движения...На кого я больше похож по характеру — не знаю, мне никогда не придет в голову разделять: что от мамы, что от папы. Они для меня одно целое. Я никогда даже мысленно не мог их разделить. Когда не стало отца, то жизнь разделила... Но все равно отец не перестал в моей жизни присутствовать, даже после своего ухода. Как и мама. Я иногда себя ловлю на мысли: надо маме позвонить...
У нас ни с мамой, ни с отцом никогда не было душеспасительных, проникновенных, философских бесед на тему о «скитаньях вечных и о Земле». Все разговоры, которые происходили, были достаточно простые, но в то же время в результате этих разговоров я и получился таким, каким получился.
Помню всего лишь один раз, как отец с матерью ссорились. Это было вечером. Я был совсем маленький, еще лежал в детской кроватке. Я уже спал, и меня разбудил их разговор на повышенных тонах. Я жутко испугался и заплакал. Они оба прибежали, стали меня успокаивать, утешать. Я заснул, и больше я ни разу не слышал, чтоб они ругались или ссорились. Да, разногласия бывали, как и у всех, но всегда кто-то из них уступал. Реже мама. Она всегда была определяющим началом. А отец — человек изначально очень мудрый, поэтому всегда понимал, что можно уступить, можно даже чем-то поступиться во имя чего-то, что дороже любого спора. Гармонию, которая существует, очень легко разрушить.
Для меня взаимоотношения мамы с отцом всегда будут, если не примером, то мерилом. От чего отталкиваться, к чему стремиться.
Когда я сказал, что отец со всем соглашался, это не совсем так. Однажды, когда у мамы вдруг возникло желание сниматься в кино, отец твердо сказал: «нет». Когда человек говорит тебе «нет», прежде всего возникает обида. Но он это сказал только от большой любви, чтобы оградить ее от разочарований. В отце сплелось два актерских таланта: драматическое дарование и комедийное. Поэтому он в кино мог играть в совершенно разных жанрах. А в цирке артистизм, хотя и нужен, но в жанре коверной клоунады, больше нужно другое — чувствовать темпоритм, зал, партнера. Это все нарабатывается с опытом. Мама шла к этому довольно долго. Достаточно вспомнить первые ее юношеские репризы — «Маленький Пьер», с которого началась ее цирковая карьера, и пантомиму «Черный Том». Обе сценки были «политические». В первой французский мальчик расклеивал листовки, а полицейские его травили, а в следующей черный мальчик выступал против жестокого режима. После этих ролей мама долго была просто ассистентом у отца. Следила за костюмами, реквизитом, составляла расписание репетиций, держала в порядке багаж, паковалась, распаковывалась... Это работа достаточно серьезная. И она очень нужна, потому что ни один артист, тем более клоун, без толкового ассистента не может. А потом постепенно мама начала входить в репризы и как бы стала партнером. Не «клоунессой», а именно партнером Никулина и Шуйдина.Когда я стал работать ведущим программы «Утро», тогда она еще называлась «90 минут», потом «120 минут» на ОРТ. Когда создали эту программу, нас, достаточно молодых, поставили ведущими. Это первый был такой прорыв, потому что все информационные программы до этого вели дикторы. А это получилось что-то типа «Гуд монинг, Америка!» И когда я стал вести эфир, отец вставал в 6 утра и смотрел, а потом мне звонил и рассказывал, что ему понравилось, что не понравилось. И мама, конечно, наблюдала. Наверное, им было приятно, что есть какая-то «движуха», что я развиваюсь, что-то получается, что-то не получается...
Дома у мамы всегда цвели разные фиалки, которые мы периодически забывали поливать... И на даче она очень любила выращивать цветы, это же было частью ее профессии, которой ее в юности лишили...
А вот культа еды у нас никогда не было. Отец был крайне неприхотлив в еде. У него самыми любимыми блюдами были котлеты с макаронами, макароны по-флотски и борщ. В основном у нас бабушка готовила. У нее была старинная книга Молоховец, и она там что-то вычитывала. А мама — нет. Она уже потом стала вкусно готовить: ей от бабушки передались по наследству способности.
Они с отцом оба были книгочеи. У них была очень большая библиотека. Мама все время что-то читала, а потом даже увлеклась переводами с английского. У нее вышло три книги переводные детективы Гарднера. Потому что у нас в семье любили детективы. Вернее, сначала было увлечение фантастикой. Брэдбери, Азимов, Гаррисон, Стругацкие, Абрамов. А потом все увлеклись детективами.
А еще был период, когда стали раскладывать пасьянсы, тоже всей семьей. Даже я «подсел» на это. У нас бабушка всегда раскладывала пасьянсы, это у нее еще с дореволюционных времен осталось, и все к этому привыкли. А однажды отцу позвонил Владимир Басов, который тогда начинал снимать фильм «Дни Турбиных». И там по сценарию должны были раскладывать пасьянс «Могила Наполеона». Я даже не знаю, вошло ли это потом в фильм или нет. И вот Басов говорит:
— Спроси у своей тещи, не знает ли она такой?
Папа говорит:
— А какая тебе разница, какой будет пасьянс?
Но тот завелся, что раз у Булгакова так написано, то так и надо, хоть ты тресни. Но бабушка знала только три или четыре варианта, и среди них никакой «Могилы Наполеона»! Но у нас нашлась какая-то дальняя родственница, которая работала в Ленинской библиотеке, и она из-под полы вынесла на один день книжку пасьянсов, которую мы всю ночь переписывали по очереди, потому что утром надо было вернуть. И после этого все заразились этим. Сначала мама, потом папа, а за ними и я. Тогда это все вручную раскладывалось, сейчас проще — все это есть в компьютере. А вот книжки электронные я читать не могу. Честно пробовал, не пошло. И в преферанс тоже не могу в компьютере играть — мне люди живые нужны. Потому что преферанс — это общение. Мама достаточно азартным человеком была. И бабушка была очень куражливая! Мы с ними иногда играли в преферанс, а отец не умел.Как-то мы были в отпуске в Молдавии, в Дубоссарах. Мне было лет двадцать. Сели вечером за пульку втроем с мамой и бабушкой. А потом уже глубокой ночью, я помню, бабушка — на мизере, мы с мамой ее ловим, повисает многозначительная пауза, как вдруг раздается голос разбуженного отца:
— Брысь все отсюда!
А еще мы в кости играли на орехи. Разное вспоминается. Я считаю, что жизнь моя с родителями была позитивной. И если какие-то были расстройства, обиды, они все равно со временем стираются — остается только хорошее.
Помню такой роскошный момент из последних лет, когда мама выехала на манеж в свой 80-летний юбилей верхом на лошади. Рядом, конечно же, шла дрессировщица. Но мама выехала сама в специально сшитом для этого концертном костюме! Она, я так понимаю, для этого мобилизовала все свои силы.Записала Мария Михайлова.
