Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков. Cегодня мы публикуем монолог о маме Народной артистки РСФСР, основательницы Московского детского музыкального театра «Экспромт» Людмилы Ивановой.
Я благодарна своей маме за то, что она, отказавшись от интересной работы, полностью посвятила себя моему воспитанию. Кто еще так сделает? Каждый день недели был у нас детально расписан. Я занималась в детском хоре при Доме ученых, посещала уроки ритмики, но девочкой была неловкой: кидала мячик — он никуда не попадал, шла не в ту сторону, все время задумывалась о чем-то и не слышала музыку, моя мама ужасно стыдилась этого.
Единственное в чем я блистала — это импровизация. В конце урока ритмики нам ставили какую-нибудь музыку, под которую надо было импровизировать, и тогда весь мой потенциал проявлялся в полную силу. Еще у меня был балет в Доме пионеров, вот он мне, в отличие от ритмики, очень нравился.
В общем, мама занималась мною с утра до вечера. Она была очень строгая, и я почти каждый день стояла в углу. Она считала, что шлепать непедагогично, а поставить в угол педагогично. Папа жалел меня, говорил:
— Деточка, ты опять в углу стоишь? Фаина, выпусти ее.
На что мама отвечала:
— Пожалуйста, не вмешивайся, это непедагогично.
Но все равно я была в нее безумно влюблена. Потому что она была всегда красивая, всегда душистая, нарядная. Все делала быстро, аккуратно, четко, по плану. Наверное, это оттого, что она по образованию экономист и работала плановиком. Составляла план не только на каждый день, но даже на год вперед. Она и меня к этому пыталась приучить, но ничего не получилось.
Любовь к театру мне тоже привила мама. Она была настоящей театралкой, знала всю театральную Москву. Мама безумно любила Аллу Тарасову, Ольгу Андровскую, Ангелину Степанову — интеллигентную, утонченную женщину. Вместе с мамой я пересмотрела в Художественном театре все спектакли, начиная с «Синей птицы». Мама водила меня в Вахтанговский театр на Цецилию Мансурову и Михаила Астангова, в театр Ленинского комсомола и в Театр Ермоловой, где тогда играла Фаина Иорданская. Ей нравилась классика, и мы, конечно, посещали и Большой театр. Я училась тогда в музыкальной школе по классу фортепиано, и мама считала нужным познакомить меня со всеми операми. Билет в Большой стоил 2 рубля 60 копеек. Это была ощутимая сумма, но, во-первых, мой папа прилично зарабатывал, а, во-вторых, я хорошо училась, и посещение театров было своеобразным поощрением. Кстати, в то время попасть в Большой театр было непросто, и маме иногда приходилось стоять в очереди за билетами даже ночью.
Я все в себя впитывала. То образование, которое дала мне мама, я считаю своим приданым.
И еще, конечно, довоенное время — это мои походы с мамой в кино. Смотрели и наши отечественные картины, может быть, иногда и наивные, но такие патриотические, геройские, и фильмы иностранные, взрослые, про любовь, с очень красивыми актрисами. Мы посмотрели все самые знаменитые довоенные фильмы. Ходили утром на десятичасовые сеансы, поскольку вечером ее с ребенком не пустили бы. Мама ходила в кино, как на праздник, всегда надевала красивое платье — она вообще была модной женщиной, одевалась на Кузнецком мосту.
Мама была красивой элегантной женщиной. Новый год они с папой встречали в Доме ученых: там был шикарный праздник. И мама шила себе шикарное платье. Тогда достать хорошую ткань было очень трудно, и мама долго стояла в очереди, чтобы купить белую шерсть. На Кузнецком мосту ей пошили очень красивое платье, но появилась новая проблема — купить к нему туфли. Она с трудом достала туфли нужного фасона и цвета, но они были на размер меньше. Тем не менее она надела их и пошла на праздник. Конечно, ей было ужасно неудобно, но зато выглядела она просто потрясающе.
От мамы часто пахло «Красной Москвой», тогда это были самые модные духи (правда, несколько позже их потеснила рижская «Белая сирень»). Она всегда следила за новинками, хотела быть модницей. И в магазинах ТЭЖЭ тратила время и деньги, а я, затаив дыхание, разглядывала красивые коробки, которые стояли на полках. Все они были очень оригинальные. Например, мыло в форме апельсина, оно, как и сам цитрус раскрывалось на дольки. Один такой магазин располагался на станции «Дворец Советов», ныне «Кропоткинская». А на станции метро «Аэропорт» была кондитерская, где можно было купить, например, яблоко в тесте, шоколадное печенье и необычные конфеты.
На мои дни рождения мама организовывала замечательные праздники. Собирала много детей, они устраивали концерт: кто-то читал стихи, кто-то пел, играл на фортепиано. И елки, когда их разрешили, тоже были у нас замечательные. У меня сохранилась музыкальная шкатулка, в которую ставилась елка до потолка, она крутилась, а из шкатулки доносилась рождественская музыка. Было очень красиво. Дети, которые к нам приходили, выбирали себе игрушку, которая висела на елке, мама ее срезала и дарила ему. А я тихо плакала, потому что мне было жалко отдавать игрушку, но показывать свои чувства я не имела права.
Когда началась война, я сразу повзрослела и стала понимать многие важные вещи. Например, в первый год войны узнала, что такое паника, одиночество, когда человек беззащитен и закон его не защищает. Это я поняла в теплушке эшелона, который увозил нас на Урал к отцу. Он был там в геологической экспедиции, прикомандированный к организации «Миасс-золото», которая в войну перешла на добычу циркония.
Моя крайне дисциплинированная мама сделала все, как полагалось: взяла один чемоданчик, бумазейное одеяло, чайник и мое демисезонное пальто. Но уже ночью где-то на остановке начали влезать люди с перинами, подушками, швейными машинками... Кричали, ругали власть. Мама смотрела на них с ужасом, а мне стало ясно, что кроме моего дома, моей семьи, есть еще страна, государство и люди, совсем по-другому настроенные, чем мы. Она уехала в эвакуацию в летней одежде и у нее была всего одна смена белья, и, приходя в баню, она стирала его и мокрое надевала на себя. Это было в Чкалове (Оренбурге). И дедушка, который работал тогда слесарем на Ярославском вокзале, каким-то чудом смог переслать нам зимние вещи. Среди вещей он положил мою любимую куклу. Мама поняла, что это большая ценность, и убедила меня выменять на нее пол кило масла: кукла была очень красивая, и кто-то из местных жителей смог заплатить такую огромную по тем временам цену.
Когда поехали дальше, из Чкалова в Миасс, мы купили билеты в купейный вагон на нижние полки. Но когда мы вошли, оказалось, что наши места заняты, люди нас обругали, проводник не защитил, и нам пришлось ехать на третьих, багажных полках без постельного белья. Но мама никогда не скандалила, сохраняя достоинство.
Сначала папа привез нас в село Кундравы. Это бывшая казачья станица на берегу сказочно красивого озера, недалеко от Миасса. Потом мы переехали в Миасс, где нас приютила солдатка Елена Селиванова. Она отдала нам лучшую комнату со всей мебелью и бельем и снабдила кое-какими припасами.
Тетя Лена научила маму печь хлеб в русской печке. Мама пекла семь хлебов: по одному на каждый день недели. Хлеб хранился в деревянном сундучке, тоже предоставленном тетей Леной, и почему-то не черствел.
Мама начала работать в конструкторском бюро завода, папа почти всегда был в тайге, в геологической партии, и я была предоставлена сама себе.
Папа купил нам козу, но мама была городской женщиной и плакала, когда училась доить. Козу звали Музой — это мама настояла на таком имени. Козье молоко было настоящим спасением. Мама на целый день уходила на работу и оставляла мне маленькую мисочку пшенной каши и кружку молока. Когда мы в первый раз отпустили козу в стадо, то весь день думали, как же мы узнаем ее — ведь они все одинаковые. Но Муза оказалась умнее нас и сама пришла к нашей калитке. Мы были потрясены и очень ее зауважали.
Мама была абсолютно городским человеком, и когда мы были в эвакуации, очень скучала по столице, рыдала: как там Москва? Все эти дома, улицы, театры, метро — все это она очень любила. Человеком она была очень талантливым, и у нее получалось все, за что бы она ни бралась. После смерти отца, а он ушел из жизни в 46 лет, мама очень переживала, болела и решила, что может заниматься только чисто механической работой, поэтому устроилась машинисткой в издательство иностранной литературы. И была просто гениальной машинисткой, печатала вслепую, знала латинский шрифт и могла печатать под диктовку. Все у нее получалось очень хорошо.
Я с нежностью и любовью ее вспоминаю и не устаю повторять, что всем обязана ей.
Записала Елена Милиенко.
Я благодарна своей маме за то, что она, отказавшись от интересной работы, полностью посвятила себя моему воспитанию. Кто еще так сделает? Каждый день недели был у нас детально расписан. Я занималась в детском хоре при Доме ученых, посещала уроки ритмики, но девочкой была неловкой: кидала мячик — он никуда не попадал, шла не в ту сторону, все время задумывалась о чем-то и не слышала музыку, моя мама ужасно стыдилась этого.Единственное в чем я блистала — это импровизация. В конце урока ритмики нам ставили какую-нибудь музыку, под которую надо было импровизировать, и тогда весь мой потенциал проявлялся в полную силу. Еще у меня был балет в Доме пионеров, вот он мне, в отличие от ритмики, очень нравился.
В общем, мама занималась мною с утра до вечера. Она была очень строгая, и я почти каждый день стояла в углу. Она считала, что шлепать непедагогично, а поставить в угол педагогично. Папа жалел меня, говорил:
— Деточка, ты опять в углу стоишь? Фаина, выпусти ее.
На что мама отвечала:
— Пожалуйста, не вмешивайся, это непедагогично.
Но все равно я была в нее безумно влюблена. Потому что она была всегда красивая, всегда душистая, нарядная. Все делала быстро, аккуратно, четко, по плану. Наверное, это оттого, что она по образованию экономист и работала плановиком. Составляла план не только на каждый день, но даже на год вперед. Она и меня к этому пыталась приучить, но ничего не получилось.
Любовь к театру мне тоже привила мама. Она была настоящей театралкой, знала всю театральную Москву. Мама безумно любила Аллу Тарасову, Ольгу Андровскую, Ангелину Степанову — интеллигентную, утонченную женщину. Вместе с мамой я пересмотрела в Художественном театре все спектакли, начиная с «Синей птицы». Мама водила меня в Вахтанговский театр на Цецилию Мансурову и Михаила Астангова, в театр Ленинского комсомола и в Театр Ермоловой, где тогда играла Фаина Иорданская. Ей нравилась классика, и мы, конечно, посещали и Большой театр. Я училась тогда в музыкальной школе по классу фортепиано, и мама считала нужным познакомить меня со всеми операми. Билет в Большой стоил 2 рубля 60 копеек. Это была ощутимая сумма, но, во-первых, мой папа прилично зарабатывал, а, во-вторых, я хорошо училась, и посещение театров было своеобразным поощрением. Кстати, в то время попасть в Большой театр было непросто, и маме иногда приходилось стоять в очереди за билетами даже ночью.
Я все в себя впитывала. То образование, которое дала мне мама, я считаю своим приданым.И еще, конечно, довоенное время — это мои походы с мамой в кино. Смотрели и наши отечественные картины, может быть, иногда и наивные, но такие патриотические, геройские, и фильмы иностранные, взрослые, про любовь, с очень красивыми актрисами. Мы посмотрели все самые знаменитые довоенные фильмы. Ходили утром на десятичасовые сеансы, поскольку вечером ее с ребенком не пустили бы. Мама ходила в кино, как на праздник, всегда надевала красивое платье — она вообще была модной женщиной, одевалась на Кузнецком мосту.
Мама была красивой элегантной женщиной. Новый год они с папой встречали в Доме ученых: там был шикарный праздник. И мама шила себе шикарное платье. Тогда достать хорошую ткань было очень трудно, и мама долго стояла в очереди, чтобы купить белую шерсть. На Кузнецком мосту ей пошили очень красивое платье, но появилась новая проблема — купить к нему туфли. Она с трудом достала туфли нужного фасона и цвета, но они были на размер меньше. Тем не менее она надела их и пошла на праздник. Конечно, ей было ужасно неудобно, но зато выглядела она просто потрясающе.От мамы часто пахло «Красной Москвой», тогда это были самые модные духи (правда, несколько позже их потеснила рижская «Белая сирень»). Она всегда следила за новинками, хотела быть модницей. И в магазинах ТЭЖЭ тратила время и деньги, а я, затаив дыхание, разглядывала красивые коробки, которые стояли на полках. Все они были очень оригинальные. Например, мыло в форме апельсина, оно, как и сам цитрус раскрывалось на дольки. Один такой магазин располагался на станции «Дворец Советов», ныне «Кропоткинская». А на станции метро «Аэропорт» была кондитерская, где можно было купить, например, яблоко в тесте, шоколадное печенье и необычные конфеты.
На мои дни рождения мама организовывала замечательные праздники. Собирала много детей, они устраивали концерт: кто-то читал стихи, кто-то пел, играл на фортепиано. И елки, когда их разрешили, тоже были у нас замечательные. У меня сохранилась музыкальная шкатулка, в которую ставилась елка до потолка, она крутилась, а из шкатулки доносилась рождественская музыка. Было очень красиво. Дети, которые к нам приходили, выбирали себе игрушку, которая висела на елке, мама ее срезала и дарила ему. А я тихо плакала, потому что мне было жалко отдавать игрушку, но показывать свои чувства я не имела права.
Когда началась война, я сразу повзрослела и стала понимать многие важные вещи. Например, в первый год войны узнала, что такое паника, одиночество, когда человек беззащитен и закон его не защищает. Это я поняла в теплушке эшелона, который увозил нас на Урал к отцу. Он был там в геологической экспедиции, прикомандированный к организации «Миасс-золото», которая в войну перешла на добычу циркония.Моя крайне дисциплинированная мама сделала все, как полагалось: взяла один чемоданчик, бумазейное одеяло, чайник и мое демисезонное пальто. Но уже ночью где-то на остановке начали влезать люди с перинами, подушками, швейными машинками... Кричали, ругали власть. Мама смотрела на них с ужасом, а мне стало ясно, что кроме моего дома, моей семьи, есть еще страна, государство и люди, совсем по-другому настроенные, чем мы. Она уехала в эвакуацию в летней одежде и у нее была всего одна смена белья, и, приходя в баню, она стирала его и мокрое надевала на себя. Это было в Чкалове (Оренбурге). И дедушка, который работал тогда слесарем на Ярославском вокзале, каким-то чудом смог переслать нам зимние вещи. Среди вещей он положил мою любимую куклу. Мама поняла, что это большая ценность, и убедила меня выменять на нее пол кило масла: кукла была очень красивая, и кто-то из местных жителей смог заплатить такую огромную по тем временам цену.
Когда поехали дальше, из Чкалова в Миасс, мы купили билеты в купейный вагон на нижние полки. Но когда мы вошли, оказалось, что наши места заняты, люди нас обругали, проводник не защитил, и нам пришлось ехать на третьих, багажных полках без постельного белья. Но мама никогда не скандалила, сохраняя достоинство.Сначала папа привез нас в село Кундравы. Это бывшая казачья станица на берегу сказочно красивого озера, недалеко от Миасса. Потом мы переехали в Миасс, где нас приютила солдатка Елена Селиванова. Она отдала нам лучшую комнату со всей мебелью и бельем и снабдила кое-какими припасами.
Тетя Лена научила маму печь хлеб в русской печке. Мама пекла семь хлебов: по одному на каждый день недели. Хлеб хранился в деревянном сундучке, тоже предоставленном тетей Леной, и почему-то не черствел.Мама начала работать в конструкторском бюро завода, папа почти всегда был в тайге, в геологической партии, и я была предоставлена сама себе.
Папа купил нам козу, но мама была городской женщиной и плакала, когда училась доить. Козу звали Музой — это мама настояла на таком имени. Козье молоко было настоящим спасением. Мама на целый день уходила на работу и оставляла мне маленькую мисочку пшенной каши и кружку молока. Когда мы в первый раз отпустили козу в стадо, то весь день думали, как же мы узнаем ее — ведь они все одинаковые. Но Муза оказалась умнее нас и сама пришла к нашей калитке. Мы были потрясены и очень ее зауважали.
Мама была абсолютно городским человеком, и когда мы были в эвакуации, очень скучала по столице, рыдала: как там Москва? Все эти дома, улицы, театры, метро — все это она очень любила. Человеком она была очень талантливым, и у нее получалось все, за что бы она ни бралась. После смерти отца, а он ушел из жизни в 46 лет, мама очень переживала, болела и решила, что может заниматься только чисто механической работой, поэтому устроилась машинисткой в издательство иностранной литературы. И была просто гениальной машинисткой, печатала вслепую, знала латинский шрифт и могла печатать под диктовку. Все у нее получалось очень хорошо.
Я с нежностью и любовью ее вспоминаю и не устаю повторять, что всем обязана ей.Записала Елена Милиенко.
