Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов. Cегодня предоставляем слово актрисе театра и кино, телеведущей Юлии Меньшовой.
Одно из первых воспоминаний о маме: мы жили рядом со «Щербаковской» (ныне станция метро «Алексеевская»), мама выходит из подъезда и бежит на работу, а я стою на подоконнике и смотрю ей вслед. С раннего детства я уже знала, что моя мама актриса. У нее по тридцать спектаклей в месяц плюс репетиции. Такой летящей она мне и запомнилась.
Перед выходом на сцену ее облачали в какие-то невероятные костюмы, делали удивительные прически, и не было никого прекраснее на свете. Поэтому я обожала, когда мама брала меня с собой на спектакли: сидела в гримерке и тихонечко наблюдала за ней, ощущая свою причастность к спектаклю. Я знала наизусть все ее роли. И однажды произошел такой случай: шел спектакль «Шоколадный солдатик», на котором ее партнер (актер Агрий Аугшкап) забыл текст, а я сидела в ложе и подсказывала слова. Но вместо благодарности меня тут же вывели из зала, а потом и мама сказала мне, что так в театре себя не ведут. А откуда мне знать, я ведь была всего-навсего пятилетним несмышленышем.
С тех пор мама строго обучала меня правилам поведения в театре. Например, ни в коем случае нельзя проходить через сцену, когда собирают декорации, и это было не только заботой обо мне, как о ребенке, на которого что-то может упасть, но и о монтировщиках, чтобы не мешать им и не заставлять их нервничать. Это — уважение к чужой работе.
Еще правило: знакомые и родственники артиста не должны сидеть ближе восьмого ряда, потому что это может выбить из колеи (до седьмого ряда хватает софитов, чтобы со сцены разглядеть лицо). Нельзя также заходить к актерам в антракте и говорить что-то о спектакле — не важно, хорошее или плохое, — потому что это сбивает настрой. После окончания спектакля тоже нужно выдержать время, чтобы дать возможность актеру прийти в себя, разгримироваться, переодеться. А то некоторые разгоряченные зрители приходят поделиться своей радостью, и актеры вынуждены принимать поздравления, даже если закованы в корсет или на них жаркий парик. Вообще, внутренняя зона театра — запретная. Кулисы — святая святых, там артисты могут ходить в халатах и домашних тапочках, изнанку театральной жизни никому не нужно видеть, это разрушает некую тайну театра.
Один из любимых моих спектаклей в детстве — «Квадратура круга». Во-первых, мама там выступала в острохарактерной роли и была не похожа на своих привычных романтических героинь. А во-вторых, по ходу действия мамина героиня Милочка все время кормила своего мужа, предлагая ему, в том числе, стакан молока и кусок черного хлеба на блюдечке. Артист этого никогда не ел, поэтому в антракте мне разрешали пройти на сцену (занавес закрыт), подойти к старинному буфету и перекусить. Ничего вкуснее в жизни не ела! Особенный восторг у меня вызывало то, что это — не просто еда, а театральный реквизит.
Правила поведения касались и нашей семьи. Например, с раннего детства мама привила мне уважение к бабушке. Она ведь прожила очень тяжелую жизнь (на ее долю пришлась и революция, и голод, и война, к тому же бабушка рано потеряла мужа), поэтому мы старались дать ей как можно больше тепла.
Бабушка была актрисой, мама пошла по ее стопам. Но судьба бабушки на театральных подмостках не складывалась, поскольку в годы войны ей пришлось искать другую работу, чтобы кормить себя и ребенка. Она ведь родила мою маму в северном городе Котласе, под Архангельском, в самый разгар войны, потом семья переехала в Архангельск. Там не было бомбежек и взрывов, но был страшный голод, и ребенок рос болезненный.
Из-за войны и жуткого быта отношения между ними были строгими. Северные люди в принципе более прямолинейные, спокойные, вдумчивые. Например, когда мама в четырехлетнем возрасте заболела малярией и бабушка, уходя на спектакль, оставляла ей хинин (очень горькую, противную гадость), мама послушно выпивала лекарство. Она и в последующие годы старалась ничем ее не огорчать.
А еще маленькая мама очень боялась мышей, которых в домах той поры было немало. Бабушка учила, что когда мышка придет, нужно топнуть ногой, она испугается и убежит. Мама топала ножкой, но мышь, прекрасно понимая, что силы не равны и девочка ее боится, нагло оставалась на месте. В отсутствие бабушки, мышь чувствовала себя хозяйкой, ела, что хотела, не видя для себя никакой угрозы. Но мама не жаловалась, хотя мышей ужасно боялась.
Несмотря на то, что мама очень красива и могла бы кружить голову многим мужчинам, она по природе своей однолюб. И для меня не удивительно, что в этом году мама с папой отмечают пятьдесят лет совместной жизни.
Они познакомились и поженились еще в институте. Свадьба была скромнейшая, денег не было никаких, расписались в своей обычной одежде. В загсе был накрыт столик (конфеты и шампанское) и работал фотограф. Родители понимали, что со стола ничего не возьмут и фотографии заказывать не будут, но когда они обменялись одним-единственным кольцом, ради которого переплавили старинную бабушкину брошку, то работник загса, не понимая деликатности положения, лихо разлил по бокалам шампанское. Тут-то они поняли, что им «кранты», поскольку платить нечем. Но, слава Богу, деньги нашлись у свидетеля, и он оплатил злосчастную бутылку. А дальше всем курсом гуляли в общаге (стол накрыли вскладчину).
Позже родители помогли молодоженам снять комнату, и мама стала наводить уют. У нас и по нынешний день в доме вся забота о семейном очаге лежит на маме. Из нее получился бы отличный дизайнер, поскольку украшать жилье — ее любимое занятие.
Однажды в магазине она попросила взвесить двести граммов мяса с косточкой. Мясник с трудом изловчился и рубанул. Потом в пятилитровой кастрюле, которую им подарили на свадьбу, мама умудрилась сварить из этой косточки щи, и папа ел каждые полчаса, но не мог насытиться. Стало понятно, что мама не сильна в кулинарии. Это легко объяснить, ведь все свое детство она с бабушкой скиталась по углам, часто без кухонь, и питалась в столовых.
В результате готовить в нашей семье стал папа. Так они распределили обязанности. Причем папе это доставляет удовольствия не меньше, чем снимать кино. Например, он прекрасно готовит плов в казане, уху, борщи, котлеты. Главное, чтоб еды хватило надолго, поскольку каждый день стоять у плиты нет времени.
Мы долгое время жили крайне скромно, иногда даже на грани бедности. Когда к фильму «Москва слезам не верит» пришел успех, мама начала ездить за рубеж и получать «суточные». Поездки за рубеж в капстраны — в советские времена чудо небывалое. «Суточные» ни в коем случае никем не проедались, их копили, стараясь привезти близким и родным подарки. Все что мама доставала по приезде из чемодана, начиная с круглых разноцветных жвачек, заложенных в прозрачную трубочку-тросточку, пахучих ластиков и кончая ручками с плавающими внутри фигурками, было ослепительным фейерверком. Мои дети не могут представить, какое это счастье, ведь сегодня подобные мелочи — на каждом шагу.
А один подарок мне запомнился особенно: мама привезла из Франции лифчик, на котором было написано pour les debutants (для дебютанток). В девять моих лет лифчик, скажем прямо, был еще совершенно не нужен, но в таком возрасте важна иллюзия. Ничего более крутого, чем такой подарок для девочки, в те годы у нас, представить было невозможно. Я не знала, как дожить до утра: первым уроком в тот день была физкультура. Я всю ночь представляла, как надену его, а потом в раздевалке так небрежно сниму школьную форму и начну медленно надевать физкультурную, и все девчонки онемеют. Так оно и было, один в один.
И вот что интересно, моей дочери сейчас десять лет, захожу недавно в магазин и вижу: висят комплекты девчачьего белья, кружевные, нарядные. И я вдруг вспомнила тот свой восторг и немедленно купила подарок своему ребенку. Удивительно, но на нее это произвело такое же неизгладимое впечатление. Казалось бы, сейчас все есть, но это сочетание возраста и собственного комплекта нижнего белья (не купальника!) — дало тот же эффект. Моя Тася пошла на физкультуру, и история повторилась. Я подумала, что, если бы мама мне не сделала в детстве такой подарок, возможно, сегодня я бы не обратила внимания на эту продукцию, которая детям вроде бы ни к чему. Порыв купить эту вещь, безусловно, был связан с той детской радостью, которую мне доставила мама.
Мои дети называют маму Верой. Я еще не знаю, как меня будут называть внуки, но понимаю, что слово «бабушка» мне не нравится. Говорят «бабушка» — и сразу представляешь старушку в очках и платочке. Возможно, поэтому многие женщины его избегают.
Мама внуков видит редко, так что никаких нотаций им не читает, но очень за них беспокоится. Она вообще такая тревожная, так волнуется и переживает, что иногда я думаю даже какую-то часть промежуточной информации лучше ей не говорить, потому что она себя измучает. Я понимаю это, потому что тоже унаследовала от нее повышенную тревожность. И тоже часто бегаю по потолку, терзая себя кошмарными фантазиями, если ребенок задерживается или не берет трубку.
Мы с мамой однажды обсуждали эту тему. Я у нее ее спросила:
— Ну понятно, сейчас дети маленькие и потому я схожу с ума, но вот когда я выросла и стала жить самостоятельно, ты же успокоилась насчет меня, да?
Но мама сказала:
— Знаешь, я тебя не утешу, это — навсегда!
Записала Лариса Каневская.
Одно из первых воспоминаний о маме: мы жили рядом со «Щербаковской» (ныне станция метро «Алексеевская»), мама выходит из подъезда и бежит на работу, а я стою на подоконнике и смотрю ей вслед. С раннего детства я уже знала, что моя мама актриса. У нее по тридцать спектаклей в месяц плюс репетиции. Такой летящей она мне и запомнилась. Перед выходом на сцену ее облачали в какие-то невероятные костюмы, делали удивительные прически, и не было никого прекраснее на свете. Поэтому я обожала, когда мама брала меня с собой на спектакли: сидела в гримерке и тихонечко наблюдала за ней, ощущая свою причастность к спектаклю. Я знала наизусть все ее роли. И однажды произошел такой случай: шел спектакль «Шоколадный солдатик», на котором ее партнер (актер Агрий Аугшкап) забыл текст, а я сидела в ложе и подсказывала слова. Но вместо благодарности меня тут же вывели из зала, а потом и мама сказала мне, что так в театре себя не ведут. А откуда мне знать, я ведь была всего-навсего пятилетним несмышленышем.С тех пор мама строго обучала меня правилам поведения в театре. Например, ни в коем случае нельзя проходить через сцену, когда собирают декорации, и это было не только заботой обо мне, как о ребенке, на которого что-то может упасть, но и о монтировщиках, чтобы не мешать им и не заставлять их нервничать. Это — уважение к чужой работе.
Еще правило: знакомые и родственники артиста не должны сидеть ближе восьмого ряда, потому что это может выбить из колеи (до седьмого ряда хватает софитов, чтобы со сцены разглядеть лицо). Нельзя также заходить к актерам в антракте и говорить что-то о спектакле — не важно, хорошее или плохое, — потому что это сбивает настрой. После окончания спектакля тоже нужно выдержать время, чтобы дать возможность актеру прийти в себя, разгримироваться, переодеться. А то некоторые разгоряченные зрители приходят поделиться своей радостью, и актеры вынуждены принимать поздравления, даже если закованы в корсет или на них жаркий парик. Вообще, внутренняя зона театра — запретная. Кулисы — святая святых, там артисты могут ходить в халатах и домашних тапочках, изнанку театральной жизни никому не нужно видеть, это разрушает некую тайну театра.Один из любимых моих спектаклей в детстве — «Квадратура круга». Во-первых, мама там выступала в острохарактерной роли и была не похожа на своих привычных романтических героинь. А во-вторых, по ходу действия мамина героиня Милочка все время кормила своего мужа, предлагая ему, в том числе, стакан молока и кусок черного хлеба на блюдечке. Артист этого никогда не ел, поэтому в антракте мне разрешали пройти на сцену (занавес закрыт), подойти к старинному буфету и перекусить. Ничего вкуснее в жизни не ела! Особенный восторг у меня вызывало то, что это — не просто еда, а театральный реквизит.
Правила поведения касались и нашей семьи. Например, с раннего детства мама привила мне уважение к бабушке. Она ведь прожила очень тяжелую жизнь (на ее долю пришлась и революция, и голод, и война, к тому же бабушка рано потеряла мужа), поэтому мы старались дать ей как можно больше тепла.Бабушка была актрисой, мама пошла по ее стопам. Но судьба бабушки на театральных подмостках не складывалась, поскольку в годы войны ей пришлось искать другую работу, чтобы кормить себя и ребенка. Она ведь родила мою маму в северном городе Котласе, под Архангельском, в самый разгар войны, потом семья переехала в Архангельск. Там не было бомбежек и взрывов, но был страшный голод, и ребенок рос болезненный.
Из-за войны и жуткого быта отношения между ними были строгими. Северные люди в принципе более прямолинейные, спокойные, вдумчивые. Например, когда мама в четырехлетнем возрасте заболела малярией и бабушка, уходя на спектакль, оставляла ей хинин (очень горькую, противную гадость), мама послушно выпивала лекарство. Она и в последующие годы старалась ничем ее не огорчать.
А еще маленькая мама очень боялась мышей, которых в домах той поры было немало. Бабушка учила, что когда мышка придет, нужно топнуть ногой, она испугается и убежит. Мама топала ножкой, но мышь, прекрасно понимая, что силы не равны и девочка ее боится, нагло оставалась на месте. В отсутствие бабушки, мышь чувствовала себя хозяйкой, ела, что хотела, не видя для себя никакой угрозы. Но мама не жаловалась, хотя мышей ужасно боялась.
Несмотря на то, что мама очень красива и могла бы кружить голову многим мужчинам, она по природе своей однолюб. И для меня не удивительно, что в этом году мама с папой отмечают пятьдесят лет совместной жизни.
Они познакомились и поженились еще в институте. Свадьба была скромнейшая, денег не было никаких, расписались в своей обычной одежде. В загсе был накрыт столик (конфеты и шампанское) и работал фотограф. Родители понимали, что со стола ничего не возьмут и фотографии заказывать не будут, но когда они обменялись одним-единственным кольцом, ради которого переплавили старинную бабушкину брошку, то работник загса, не понимая деликатности положения, лихо разлил по бокалам шампанское. Тут-то они поняли, что им «кранты», поскольку платить нечем. Но, слава Богу, деньги нашлись у свидетеля, и он оплатил злосчастную бутылку. А дальше всем курсом гуляли в общаге (стол накрыли вскладчину).Позже родители помогли молодоженам снять комнату, и мама стала наводить уют. У нас и по нынешний день в доме вся забота о семейном очаге лежит на маме. Из нее получился бы отличный дизайнер, поскольку украшать жилье — ее любимое занятие.
Однажды в магазине она попросила взвесить двести граммов мяса с косточкой. Мясник с трудом изловчился и рубанул. Потом в пятилитровой кастрюле, которую им подарили на свадьбу, мама умудрилась сварить из этой косточки щи, и папа ел каждые полчаса, но не мог насытиться. Стало понятно, что мама не сильна в кулинарии. Это легко объяснить, ведь все свое детство она с бабушкой скиталась по углам, часто без кухонь, и питалась в столовых.
В результате готовить в нашей семье стал папа. Так они распределили обязанности. Причем папе это доставляет удовольствия не меньше, чем снимать кино. Например, он прекрасно готовит плов в казане, уху, борщи, котлеты. Главное, чтоб еды хватило надолго, поскольку каждый день стоять у плиты нет времени.
Мы долгое время жили крайне скромно, иногда даже на грани бедности. Когда к фильму «Москва слезам не верит» пришел успех, мама начала ездить за рубеж и получать «суточные». Поездки за рубеж в капстраны — в советские времена чудо небывалое. «Суточные» ни в коем случае никем не проедались, их копили, стараясь привезти близким и родным подарки. Все что мама доставала по приезде из чемодана, начиная с круглых разноцветных жвачек, заложенных в прозрачную трубочку-тросточку, пахучих ластиков и кончая ручками с плавающими внутри фигурками, было ослепительным фейерверком. Мои дети не могут представить, какое это счастье, ведь сегодня подобные мелочи — на каждом шагу.
А один подарок мне запомнился особенно: мама привезла из Франции лифчик, на котором было написано pour les debutants (для дебютанток). В девять моих лет лифчик, скажем прямо, был еще совершенно не нужен, но в таком возрасте важна иллюзия. Ничего более крутого, чем такой подарок для девочки, в те годы у нас, представить было невозможно. Я не знала, как дожить до утра: первым уроком в тот день была физкультура. Я всю ночь представляла, как надену его, а потом в раздевалке так небрежно сниму школьную форму и начну медленно надевать физкультурную, и все девчонки онемеют. Так оно и было, один в один.И вот что интересно, моей дочери сейчас десять лет, захожу недавно в магазин и вижу: висят комплекты девчачьего белья, кружевные, нарядные. И я вдруг вспомнила тот свой восторг и немедленно купила подарок своему ребенку. Удивительно, но на нее это произвело такое же неизгладимое впечатление. Казалось бы, сейчас все есть, но это сочетание возраста и собственного комплекта нижнего белья (не купальника!) — дало тот же эффект. Моя Тася пошла на физкультуру, и история повторилась. Я подумала, что, если бы мама мне не сделала в детстве такой подарок, возможно, сегодня я бы не обратила внимания на эту продукцию, которая детям вроде бы ни к чему. Порыв купить эту вещь, безусловно, был связан с той детской радостью, которую мне доставила мама.
Мои дети называют маму Верой. Я еще не знаю, как меня будут называть внуки, но понимаю, что слово «бабушка» мне не нравится. Говорят «бабушка» — и сразу представляешь старушку в очках и платочке. Возможно, поэтому многие женщины его избегают.
Мама внуков видит редко, так что никаких нотаций им не читает, но очень за них беспокоится. Она вообще такая тревожная, так волнуется и переживает, что иногда я думаю даже какую-то часть промежуточной информации лучше ей не говорить, потому что она себя измучает. Я понимаю это, потому что тоже унаследовала от нее повышенную тревожность. И тоже часто бегаю по потолку, терзая себя кошмарными фантазиями, если ребенок задерживается или не берет трубку.Мы с мамой однажды обсуждали эту тему. Я у нее ее спросила:
— Ну понятно, сейчас дети маленькие и потому я схожу с ума, но вот когда я выросла и стала жить самостоятельно, ты же успокоилась насчет меня, да?
Но мама сказала:
— Знаешь, я тебя не утешу, это — навсегда!
Записала Лариса Каневская.
