Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов, Юлия Меньшова, Евгений Евтушенко, Владимир Андреев. Cегодня предоставляем слово актрисе, продюсеру Анастасии Голуб.
Первые воспоминания о маме? Они такие отрывочные... Мне три или четыре года. Мама возится со мной, а я знаю, что утром ей на гастроли и потому незаметно привязываю пояс от ее халата к своему пальцу. Потом я просыпаюсь, а мамы уже нет.
Перед сном она рассказывает мне сказки. Сочиняет на ходу просто фантастически. Мы, валяясь в кровати, вместе умираем от смеха. Ни о каком сне не может быть и речи. Мама рядом, я безмерно счастлива.
Чего я только не делала, чтобы она не уезжала! Но актерская профессия жестокая. Маме приходилось уезжать.
Со мной поочередно сидели все члены нашей семьи: прабабушка Настя, бабушка Люда, когда сама не гастролировала и дедушка Гриша, который всегда был рядом. Вот фактически у них на руках я и росла.
Но чем прекрасна жизнь артистического ребенка? Все испытывают бесконечную вину перед ним и заглаживают ее подарками. Мама меня буквально одаривала самыми невероятными игрушками и нарядами, каких ни у кого не было...
А потом она стала меня брать на гастроли. Ей единственной разрешали это делать, потому что я была очень тихим ребенком: могла часами сидеть молча и рисовать. А иногда начинала странно танцевать. Слышала какую-то музыку внутри и двигалась. Я обожала мыть посуду, как смешно это ни прозвучит. Еще совсем маленькой я могла перемыть всю грязную посуду после огромных застолий. А их в нашем доме случалось огромное множество. Столы накрывали с широтой и лёгкостью. Мама и бабушка прекрасно готовили и меня научили.
У нас в доме было железное правило: если мама спит — то должна быть гробовая тишина. Я помню, как впервые я смотрела по телевизору балет. А потом увидела балет в Большом театре и пришла в неописуемый восторг.
— Мам, представляешь, они танцевали под музыку!
— Конечно, под музыку. Это же балет.
— А я знаю один балет, который танцевали без музыки.
— Такого не может быть.
— Целый балет, мама, поверь мне.
Мама заулыбалась, поняв, что я просто соблюдала установленный закон — ни звука по утрам. Не дай бог, упадет карандаш! Я поднимала его, оборачиваясь на дверь: а вдруг из-за меня теперь мама не выспится.
Но когда в конце концов мама выходила из своей комнаты, наш дом оживал. А уж если она брала меня с собой в театр... Это было счастье!
Но в театре с мамой нужно было вести себя по-другому. Во время репетиции к маме не подойди, если она повторяет текст — с ней не заговори, если за кулисами нужно перейти с одного места на другое — иди на цыпочках. И, ни в коем случае, не окажись на пути кого-то из артистов, или костюмера, гримёра, реквизитора во время работы.
Но однажды в детстве я все-таки чуть не сорвала маме спектакль. Получилось это случайно: я была в театре с самого утра. Помню, меня покормили, и я сидела тихонечко за кулисами, а потом залезла в какую- то корзину, укрылась и заснула.
Проснулась я оттого, что меня куда-то тащили. В глаза ударил яркий свет, и я поняла, что очутилась на сцене. Затаив дыхание, я ждала, что будет дальше. Через мгновение надо мной склонилась мама и всем своим видом дала понять, что если я пошевелюсь или, еще хуже, заговорю, театра мне больше не видать, как своих ушей. Всё это сразу читалось в мамином выразительном взгляде.
Но мама была настолько свободной и органичной на сцене, что, ни на секунду не растерявшись, она с блеском вышла из положения.
— Чтобы глаза мои эту корзину больше не видели, — грозно сказала мама. Я не поняла, кому были адресованы эти слова, и, на всякий случай, натянула одеяло до самой макушки. Еле сдерживаясь от смеха, артисты потащили меня назад за кулисы.
Выбравшись из корзины, я обречённо поплелась в мамину гримёрку — ждать страшного наказания. Но мама всегда была непредсказуемой. И в тот раз она не сказала мне ни одного строгого слова. Как будто вообще ничего не произошло. Весь остаток дня я обнимала и целовала её в молчаливой благодарности за то, что меня простили и, кажется, будут продолжать брать в театр.
Что касается школы, у меня, да и у мамы, были непростые с ней отношения. На родительские собрания она никогда не успевала, моими отметками особо не интересовалась и включилась только тогда, когда выяснилось, что у меня очень серьёзные проблемы с математикой.
Однажды во время урока открылась дверь, и весь класс услышал:
— Здравствуйте, я мама Насти Голуб. Я тут у вас посижу?
И она зашла. И я почувствовала, что все мои проблемы решены. Мама была ослепительно красива. Класс взирал на нее с восторгом. Математик Абрек Петросович Саркисов онемел.
— Абрек, помогите Насте.
И Абрек Петросович стал со мной заниматься. Дважды в неделю, на протяжении четырех лет, бесплатно он учил со мной математику до тех пор, пока не вывел меня в отличницы. Самое удивительное, что я стала получать хорошие отметки и по другим предметам. И вообще полюбила учиться. Так одним своим приходом мама, можно сказать, изменила мою судьбу.
Был, правда, и еще один визит в школу. Только с противоположным эффектом. Я терпеть не могла физика, он же был и директором школы. Видно, в какой-то момент я переборщила с жалобами и ненавистью.
— Когда родительское собрание?
— В следующую среду.
— У меня репетиция, но я отменю.
Я поняла, что добром это не кончится. Мама пошла на собрание, я ждала ее на улице. Вышла она с видом победительницы.
— Мама, ну, что? Про меня говорили?
И она изобразила все в лицах:
— У вашей девочки — проблемы.
— У моей девочки проблем нет. Проблемы есть у вас. Так скучно преподавать физику может только человек без ума и фантазии. Дети ненавидят и вас, и ваш предмет.
Некоторое время мы шли молча. Первой заговорила мама:
— Ты же мне говорила, что он идиот. Я решила ему передать. А вдруг он не знает!
— Мама, а как же мне теперь учиться?
— Абреку скажи. Он что-нибудь придумает.
Абрек Петросович был в ужасе:
— Зачем твоя мама все это устроила, зачем ты ее завела?..
Ответа не было. Больше «тройки» по физике мне уже не светило. Аттестат был безнадежно испорчен. Но маму это не пугало. Она хотела меня защитить. И пусть у неё ничего не получилось, главное, она сказала, что думала. И подобных ситуаций в ее жизни было немало.
Физик-директор невзлюбил меня окончательно. Математик, как мог, меня выгораживал и поддерживал. В итоге все образовалось само собой. Начался девятый класс, школу ждала реорганизация — её объединяли с какой-то другой. Абрек Петросович — а больше вникать в мои школьные проблемы было некому — решил, что мне нужно идти в экстернат, причем с гуманитарным уклоном.
И я нашла такой экстернат. Девятый и десятый класс там заканчивали за год, а одиннадцатый — за полгода. И еще полгода оставалось на подготовку в вуз. Я сказала маме, что перехожу в экстернат. Она сказала:
— Решай сама.
И я решила. Ездила два года через всю Москву и наконец в 16 лет благополучно закончила эту историю со школой.
Как-то само собой было решено, что я после школы должна поступать на юридический факультет. Мне дали денег, чтобы я могла оплатить курсы при юридической академии. Но я сходила на занятия всего лишь три раза и ощутила безграничную тоску: что я тут делаю?
— Никакой ты не юрист, — сказала моя близкая подруга Ника Гаркалина, тоже актерский ребёнок...
— А куда идти?
— Как я, на продюсерский. Дети артистов, которые не стали артистами, все идут на продюсерский.
Я поверила, пришла домой и говорю:
— Мам, у меня есть две новости: одна плохая, другая хорошая. Первая: я уже месяц не хожу на юридические курсы, вторая: я хочу поступать на продюсерский факультет.
Мамина реакция меня восхитила:
— Зашибись, мне это нравится! Давай! И, действительно, кто решил, что ты у нас юрист? Это бабушка почему-то вцепилась — пойдешь в юристы и все. Продюсер — мне нравится. И вообще, поближе к театру. Все, давай! Кому звонить?
И я поступила на продюсерский в ГИТИС.
Вообще, у мамы по отношению ко мне было феноменальное чутье. Она всегда говорила:
— Я могу не знать, где Настя сейчас находится, я могу не знать, что с ней в данный момент происходит, но все, что надо, про свою дочь я знаю.
И это было правдой. Наша связь не прерывалась ни на секунду.
Как меня хвалила мама, не хвалил больше никто. То, как мама про меня рассказывала другим людям, я не услышу уже никогда. Она говорила всегда, что я у нее большая молодец, а мне хотелось быть в ее глазах еще лучше.
Она воспитывала меня так, что многие важные решения я принимала самостоятельно. Она с детства говорила со мной, как со взрослым человеком. Сейчас я думаю: как это было правильно.
Когда я уже повзрослела и стала работать, мама просила:
— Насть, остановись, я умоляю тебя. Ты ведь всю свою жизнь без остатка подчинила работе. Подумай о себе. Мне ничего доказывать не надо.
Но я не слушалась. Я работала и работала. Работала ради удовольствия, была счастлива, что у меня многое получается, работала и ради денег, мне нравилось быть самостоятельной.
В какой-то момент я задумалась: а зачем я устроила такую гонку? И поняла, что просто-напросто не могла подвести маму и хотела, чтобы она мной бесконечно гордилась. А может быть, мне это кажется теперь, когда мамы не стало.
Хочется, как в детстве: мама рядом, и я счастлива.
Записал Виктор Борзенко.
Первые воспоминания о маме? Они такие отрывочные... Мне три или четыре года. Мама возится со мной, а я знаю, что утром ей на гастроли и потому незаметно привязываю пояс от ее халата к своему пальцу. Потом я просыпаюсь, а мамы уже нет.
Перед сном она рассказывает мне сказки. Сочиняет на ходу просто фантастически. Мы, валяясь в кровати, вместе умираем от смеха. Ни о каком сне не может быть и речи. Мама рядом, я безмерно счастлива.
Чего я только не делала, чтобы она не уезжала! Но актерская профессия жестокая. Маме приходилось уезжать.
Со мной поочередно сидели все члены нашей семьи: прабабушка Настя, бабушка Люда, когда сама не гастролировала и дедушка Гриша, который всегда был рядом. Вот фактически у них на руках я и росла.
Но чем прекрасна жизнь артистического ребенка? Все испытывают бесконечную вину перед ним и заглаживают ее подарками. Мама меня буквально одаривала самыми невероятными игрушками и нарядами, каких ни у кого не было...
А потом она стала меня брать на гастроли. Ей единственной разрешали это делать, потому что я была очень тихим ребенком: могла часами сидеть молча и рисовать. А иногда начинала странно танцевать. Слышала какую-то музыку внутри и двигалась. Я обожала мыть посуду, как смешно это ни прозвучит. Еще совсем маленькой я могла перемыть всю грязную посуду после огромных застолий. А их в нашем доме случалось огромное множество. Столы накрывали с широтой и лёгкостью. Мама и бабушка прекрасно готовили и меня научили.
У нас в доме было железное правило: если мама спит — то должна быть гробовая тишина. Я помню, как впервые я смотрела по телевизору балет. А потом увидела балет в Большом театре и пришла в неописуемый восторг.— Мам, представляешь, они танцевали под музыку!
— Конечно, под музыку. Это же балет.
— А я знаю один балет, который танцевали без музыки.
— Такого не может быть.
— Целый балет, мама, поверь мне.
Мама заулыбалась, поняв, что я просто соблюдала установленный закон — ни звука по утрам. Не дай бог, упадет карандаш! Я поднимала его, оборачиваясь на дверь: а вдруг из-за меня теперь мама не выспится.
Но когда в конце концов мама выходила из своей комнаты, наш дом оживал. А уж если она брала меня с собой в театр... Это было счастье!
Но в театре с мамой нужно было вести себя по-другому. Во время репетиции к маме не подойди, если она повторяет текст — с ней не заговори, если за кулисами нужно перейти с одного места на другое — иди на цыпочках. И, ни в коем случае, не окажись на пути кого-то из артистов, или костюмера, гримёра, реквизитора во время работы.
Но однажды в детстве я все-таки чуть не сорвала маме спектакль. Получилось это случайно: я была в театре с самого утра. Помню, меня покормили, и я сидела тихонечко за кулисами, а потом залезла в какую- то корзину, укрылась и заснула.
Проснулась я оттого, что меня куда-то тащили. В глаза ударил яркий свет, и я поняла, что очутилась на сцене. Затаив дыхание, я ждала, что будет дальше. Через мгновение надо мной склонилась мама и всем своим видом дала понять, что если я пошевелюсь или, еще хуже, заговорю, театра мне больше не видать, как своих ушей. Всё это сразу читалось в мамином выразительном взгляде.Но мама была настолько свободной и органичной на сцене, что, ни на секунду не растерявшись, она с блеском вышла из положения.
— Чтобы глаза мои эту корзину больше не видели, — грозно сказала мама. Я не поняла, кому были адресованы эти слова, и, на всякий случай, натянула одеяло до самой макушки. Еле сдерживаясь от смеха, артисты потащили меня назад за кулисы.
Выбравшись из корзины, я обречённо поплелась в мамину гримёрку — ждать страшного наказания. Но мама всегда была непредсказуемой. И в тот раз она не сказала мне ни одного строгого слова. Как будто вообще ничего не произошло. Весь остаток дня я обнимала и целовала её в молчаливой благодарности за то, что меня простили и, кажется, будут продолжать брать в театр.
Что касается школы, у меня, да и у мамы, были непростые с ней отношения. На родительские собрания она никогда не успевала, моими отметками особо не интересовалась и включилась только тогда, когда выяснилось, что у меня очень серьёзные проблемы с математикой.Однажды во время урока открылась дверь, и весь класс услышал:
— Здравствуйте, я мама Насти Голуб. Я тут у вас посижу?
И она зашла. И я почувствовала, что все мои проблемы решены. Мама была ослепительно красива. Класс взирал на нее с восторгом. Математик Абрек Петросович Саркисов онемел.
— Абрек, помогите Насте.
И Абрек Петросович стал со мной заниматься. Дважды в неделю, на протяжении четырех лет, бесплатно он учил со мной математику до тех пор, пока не вывел меня в отличницы. Самое удивительное, что я стала получать хорошие отметки и по другим предметам. И вообще полюбила учиться. Так одним своим приходом мама, можно сказать, изменила мою судьбу.
Был, правда, и еще один визит в школу. Только с противоположным эффектом. Я терпеть не могла физика, он же был и директором школы. Видно, в какой-то момент я переборщила с жалобами и ненавистью.
— Когда родительское собрание?
— В следующую среду.
— У меня репетиция, но я отменю.
Я поняла, что добром это не кончится. Мама пошла на собрание, я ждала ее на улице. Вышла она с видом победительницы.
— Мама, ну, что? Про меня говорили?
И она изобразила все в лицах:
— У вашей девочки — проблемы.
— У моей девочки проблем нет. Проблемы есть у вас. Так скучно преподавать физику может только человек без ума и фантазии. Дети ненавидят и вас, и ваш предмет.
Некоторое время мы шли молча. Первой заговорила мама:— Ты же мне говорила, что он идиот. Я решила ему передать. А вдруг он не знает!
— Мама, а как же мне теперь учиться?
— Абреку скажи. Он что-нибудь придумает.
Абрек Петросович был в ужасе:
— Зачем твоя мама все это устроила, зачем ты ее завела?..
Ответа не было. Больше «тройки» по физике мне уже не светило. Аттестат был безнадежно испорчен. Но маму это не пугало. Она хотела меня защитить. И пусть у неё ничего не получилось, главное, она сказала, что думала. И подобных ситуаций в ее жизни было немало.
Физик-директор невзлюбил меня окончательно. Математик, как мог, меня выгораживал и поддерживал. В итоге все образовалось само собой. Начался девятый класс, школу ждала реорганизация — её объединяли с какой-то другой. Абрек Петросович — а больше вникать в мои школьные проблемы было некому — решил, что мне нужно идти в экстернат, причем с гуманитарным уклоном.
И я нашла такой экстернат. Девятый и десятый класс там заканчивали за год, а одиннадцатый — за полгода. И еще полгода оставалось на подготовку в вуз. Я сказала маме, что перехожу в экстернат. Она сказала:
— Решай сама.
И я решила. Ездила два года через всю Москву и наконец в 16 лет благополучно закончила эту историю со школой.
Как-то само собой было решено, что я после школы должна поступать на юридический факультет. Мне дали денег, чтобы я могла оплатить курсы при юридической академии. Но я сходила на занятия всего лишь три раза и ощутила безграничную тоску: что я тут делаю?
— Никакой ты не юрист, — сказала моя близкая подруга Ника Гаркалина, тоже актерский ребёнок...
— А куда идти?
— Как я, на продюсерский. Дети артистов, которые не стали артистами, все идут на продюсерский.
Я поверила, пришла домой и говорю:
— Мам, у меня есть две новости: одна плохая, другая хорошая. Первая: я уже месяц не хожу на юридические курсы, вторая: я хочу поступать на продюсерский факультет.
Мамина реакция меня восхитила:
— Зашибись, мне это нравится! Давай! И, действительно, кто решил, что ты у нас юрист? Это бабушка почему-то вцепилась — пойдешь в юристы и все. Продюсер — мне нравится. И вообще, поближе к театру. Все, давай! Кому звонить?
И я поступила на продюсерский в ГИТИС.
Вообще, у мамы по отношению ко мне было феноменальное чутье. Она всегда говорила:
— Я могу не знать, где Настя сейчас находится, я могу не знать, что с ней в данный момент происходит, но все, что надо, про свою дочь я знаю.
И это было правдой. Наша связь не прерывалась ни на секунду.
Как меня хвалила мама, не хвалил больше никто. То, как мама про меня рассказывала другим людям, я не услышу уже никогда. Она говорила всегда, что я у нее большая молодец, а мне хотелось быть в ее глазах еще лучше.Она воспитывала меня так, что многие важные решения я принимала самостоятельно. Она с детства говорила со мной, как со взрослым человеком. Сейчас я думаю: как это было правильно.
Когда я уже повзрослела и стала работать, мама просила:
— Насть, остановись, я умоляю тебя. Ты ведь всю свою жизнь без остатка подчинила работе. Подумай о себе. Мне ничего доказывать не надо.
Но я не слушалась. Я работала и работала. Работала ради удовольствия, была счастлива, что у меня многое получается, работала и ради денег, мне нравилось быть самостоятельной.
В какой-то момент я задумалась: а зачем я устроила такую гонку? И поняла, что просто-напросто не могла подвести маму и хотела, чтобы она мной бесконечно гордилась. А может быть, мне это кажется теперь, когда мамы не стало.
Хочется, как в детстве: мама рядом, и я счастлива.
Записал Виктор Борзенко.
