Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов, Юлия Меньшова, Евгений Евтушенко, Владимир Андреев, Анастасия Голуб. Сегодня мы публикуем монолог о маме писателя, драматурга Владимира Войновича. 28 июля исполнилось два года, как Владимира Николаевича не стало. Он был давним другом нашей редакции, на протяжении нескольких лет вёл у нас свою персональную рубрику, любил бывать на церемонии премии «Звезда Театрала». Сегодняшнюю публикацию мы посвящаем его памяти.
Моё детство пришлось на предвоенные и военные годы. Жизнь в стране тогда была очень сложная, а у многих людей просто ужасная. Возможно, атмосфера времени повлияла на отношение мамы ко мне и на мое отношение к ней. В чем именно это проявлялось? Прежде всего в сдержанности чувств. А может, просто характер у нее был такой.
Когда мне не исполнилось и четырех лет, отца арестовали. Мы жили в Таджикистане. Мама, Розалия Климентьевна, которая в то время днем училась в Ленинабадском пединституте, а вечерами работала, содержала меня и бабушку. Тяжело ей приходилось. И при этом она еще была женой врага народа, что по тем временам — приговор, и на работу ее брали неохотно. Меня воспитывали бабушка, детский сад и немножко — улица.
То было мрачное время. У нас в семье не отмечались праздники. Во всяком случае, в моей детской памяти этого не осталось. Даже несмотря на то, что мама родилась 7 ноября, я не помню, чтобы мы это как-нибудь отмечали. Не было ни торжеств, ни веселья: просто поздравляли друг друга без пафоса и шумихи. Для меня это было естественно, поскольку другой жизни я просто не знал.
В мае 1941 года я кончал 1-й класс. К счастью, отец вернулся из лагеря, взял меня, и мы вдвоем уехали на Украину, а мама осталась в Ленинабаде оканчивать пединститут. В июне началась война, отец ушел в армию, а я с родственниками отца отправился в эвакуацию в Ставрополье. Мы жили в глухой, занесенной снегом деревне, почта работала плохо, мама писала мне каждый день, но письма доходили не всегда. Я ей тоже писал, и где-то у меня завалялось мое письмо: «Дорогая мама! Как ты пожЕваешь? Я живу хорошо. Твой Вова».
Жизнь в эвакуации была трудной, школа — в 7-ми километрах от дома, и я в нее не ходил. Потом была другая эвакуация — в Куйбышевскую область, куда мама с невероятным трудом добралась, а потом, после тяжелого ранения, приехал отец.
Жизнь оставалась очень трудной. В 11 лет я начал работать в колхозе, потом — на заводе, на стройке, служил в армии, а учился урывками, перескакивая через классы. В результате из 10 классов средней школы кончил 1-й, 4-й, 6-й, 7-й и 10-й.. . К 14 годам я окончил 4 класса и собирался в пятый, но родители предложили мне пойти в ремесленное училище учиться на столяра, потому что содержать меня и мою маленькую сестренку им было трудно.
— Там получишь рабочую специальность, и она всегда тебе пригодится, — говорила мама.
Она считала, что лучше быть хорошим столяром, чем плохим профессором. Я пошел в ремесленное, хотя, если бы жизнь сложилась иначе, у меня было бы больше шансов стать хорошим профессором, чем хорошим столяром. Мама очень мечтала, чтобы я когда-нибудь получил высшее образование, но при этом шутила, что учиться, жениться и повеситься никогда не поздно. Она сама получила свое высшее образование с большим трудом, но институт окончила с отличием и стала учительницей математики. Очень талантливой, надо сказать. Она умела заинтересовать учеников и охотно дополнительно занималась, готовя их к поступлению в вузы. Она давала знания сверх тех, что должен давать обычный учитель. Многие из ее учеников с первого раза поступали в престижные московские институты, где главенствовала математика. И, что важно, несмотря на то, что мы материально нуждались, денег за репетиторство мама никогда не брала. Она живо интересовалась своим предметом и в свободное время решала задачи. Можно сказать, хобби такое было. Чьи-то мамы вяжут на спицах, чьи-то часами разгадывают кроссворды, а моя — решала математические задачи самого сложного уровня.
Мама была всегда сторонницей справедливости. И папа, кстати, ее в этом поддерживал. Но справедливость эта зачастую склонялась не в мою пользу. К примеру, если во дворе разгоралась драка, что между мальчишками дело обычное, то мама считала зачинщиком меня. И все шишки сыпались на мою голову. Другие родители, выбегая во двор, обычно защищали своих чад, даже если те были действительно виноваты. А мои — наоборот. И это бывало как раз очень несправедливо. Родители меня любили, но не баловали, опасались, что я стану неженкой и не смогу переносить трудности реальной жизни. Но стать неженкой у меня никаких шансов не было.
Многие родители считают, чаще без достаточных оснований, что их дети гениальны. У меня было не так. Мама часто говорила:
— У моих детей (у меня и у моей младшей сестры) никаких особых способностей нет.
Я это принимал как должное и долго был очень в себе не уверен. Я до сих пор удивляюсь, почему она так думала. Ведь она сама была блестящим математиком, а отец талантливым журналистом и автором очень хороших стихов. При таких генах я был обречен все же иметь какие-то способности.
До сих пор считаю, что родители должны стараться оценивать возможности своих детей реалистично. Не перехваливать без причины, но пытаться понять, к чему ребенок более склонен, и поощрять его, когда есть основания.
Став взрослым, я приехал в Москву, писал стихи, а потом прозу. У меня появились поклонники, которые меня хвалили, иногда даже очень. Мне это голову не вскружило, но помогло приобрести какую-то уверенность в своих способностях, благодаря чему я стал писателем и даже довольно известным, вопреки ожиданиям моей мамы.
Но, конечно, она была очень рада моим успехам и даже стала гордиться мною. Но сначала все-таки было искренне удивление. Впрочем, не только у нее. У меня была тетя, которая все время язвила:
— Ха-ха-ха! Наш Вова решил стать писателем.
А когда мое имя стало появляться в газетах и зазвучало по радио, она говорила своему сыну:
— Вот смотри, даже Вова стал писателем, а ты... Даже Вова! Понимаете?
Однажды мама рассказала мне такой случай. Она ехала в автобусе и повздорила с каким-то молодым человеком. И в сердцах сказала:
— Если б я была молодая, то за такого как вы ни за что бы замуж не пошла.
А он ответил:
— Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло. Это он процитировал мои стихи, ставшие известной песней.
И вдруг мама заявила:
— А вы знаете, что эти стихи мой сын написал!
Но ей не поверили.
Разумеется, ни на маму, ни на отца я не держу обиды за то, что они меня мало баловали и хвалили. Может быть, именно их сдержанность в выражении родительских чувств, помогла мне понять, что я должен всего добиваться сам.
Мама умерла еще до моего отъезда в Германию. Не знаю, как она к этому отнеслась бы. Но она застала время, когда меня начали травить. Думаю, что именно переживания за меня ускорили ее уход.
Родители мои жили в провинции. Отца однажды вызвали в милицию и сказали, что я пропал, что, вероятно, меня нет уже в живых. Это была просто наглая советская провокация. Я в это время жил в Москве в своей квартире под постоянной слежкой, и милиции это было хорошо известно. Меня регулярно навещал участковый, интересовался, где я работаю, и намекал, что меня могут обвинить в тунеядстве. Сообщение о моей возможной смерти сильно взволновало родителей, мама попала в больницу и через две недели умерла от сердечного приступа.
Моя мама была не только талантливым математиком, но еще и преданной читательницей. Сама прочла огромное количество книг и меня приучила к тому же. Но все-таки мои литературные способности и гражданское восприятие жизни у меня от отца. Он не только писал, но знал наизусть очень много стихов, включая всего «Евгения Онегина». И он же учил меня быть неравнодушным к тому, что происходит в стране и мире. Он любил повторять слова Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Вот я и стал в какой- то степени тем и другим.
Моё детство пришлось на предвоенные и военные годы. Жизнь в стране тогда была очень сложная, а у многих людей просто ужасная. Возможно, атмосфера времени повлияла на отношение мамы ко мне и на мое отношение к ней. В чем именно это проявлялось? Прежде всего в сдержанности чувств. А может, просто характер у нее был такой.Когда мне не исполнилось и четырех лет, отца арестовали. Мы жили в Таджикистане. Мама, Розалия Климентьевна, которая в то время днем училась в Ленинабадском пединституте, а вечерами работала, содержала меня и бабушку. Тяжело ей приходилось. И при этом она еще была женой врага народа, что по тем временам — приговор, и на работу ее брали неохотно. Меня воспитывали бабушка, детский сад и немножко — улица.
То было мрачное время. У нас в семье не отмечались праздники. Во всяком случае, в моей детской памяти этого не осталось. Даже несмотря на то, что мама родилась 7 ноября, я не помню, чтобы мы это как-нибудь отмечали. Не было ни торжеств, ни веселья: просто поздравляли друг друга без пафоса и шумихи. Для меня это было естественно, поскольку другой жизни я просто не знал.
В мае 1941 года я кончал 1-й класс. К счастью, отец вернулся из лагеря, взял меня, и мы вдвоем уехали на Украину, а мама осталась в Ленинабаде оканчивать пединститут. В июне началась война, отец ушел в армию, а я с родственниками отца отправился в эвакуацию в Ставрополье. Мы жили в глухой, занесенной снегом деревне, почта работала плохо, мама писала мне каждый день, но письма доходили не всегда. Я ей тоже писал, и где-то у меня завалялось мое письмо: «Дорогая мама! Как ты пожЕваешь? Я живу хорошо. Твой Вова».Жизнь в эвакуации была трудной, школа — в 7-ми километрах от дома, и я в нее не ходил. Потом была другая эвакуация — в Куйбышевскую область, куда мама с невероятным трудом добралась, а потом, после тяжелого ранения, приехал отец.
Жизнь оставалась очень трудной. В 11 лет я начал работать в колхозе, потом — на заводе, на стройке, служил в армии, а учился урывками, перескакивая через классы. В результате из 10 классов средней школы кончил 1-й, 4-й, 6-й, 7-й и 10-й.. . К 14 годам я окончил 4 класса и собирался в пятый, но родители предложили мне пойти в ремесленное училище учиться на столяра, потому что содержать меня и мою маленькую сестренку им было трудно.
— Там получишь рабочую специальность, и она всегда тебе пригодится, — говорила мама.
Она считала, что лучше быть хорошим столяром, чем плохим профессором. Я пошел в ремесленное, хотя, если бы жизнь сложилась иначе, у меня было бы больше шансов стать хорошим профессором, чем хорошим столяром. Мама очень мечтала, чтобы я когда-нибудь получил высшее образование, но при этом шутила, что учиться, жениться и повеситься никогда не поздно. Она сама получила свое высшее образование с большим трудом, но институт окончила с отличием и стала учительницей математики. Очень талантливой, надо сказать. Она умела заинтересовать учеников и охотно дополнительно занималась, готовя их к поступлению в вузы. Она давала знания сверх тех, что должен давать обычный учитель. Многие из ее учеников с первого раза поступали в престижные московские институты, где главенствовала математика. И, что важно, несмотря на то, что мы материально нуждались, денег за репетиторство мама никогда не брала. Она живо интересовалась своим предметом и в свободное время решала задачи. Можно сказать, хобби такое было. Чьи-то мамы вяжут на спицах, чьи-то часами разгадывают кроссворды, а моя — решала математические задачи самого сложного уровня.
Мама была всегда сторонницей справедливости. И папа, кстати, ее в этом поддерживал. Но справедливость эта зачастую склонялась не в мою пользу. К примеру, если во дворе разгоралась драка, что между мальчишками дело обычное, то мама считала зачинщиком меня. И все шишки сыпались на мою голову. Другие родители, выбегая во двор, обычно защищали своих чад, даже если те были действительно виноваты. А мои — наоборот. И это бывало как раз очень несправедливо. Родители меня любили, но не баловали, опасались, что я стану неженкой и не смогу переносить трудности реальной жизни. Но стать неженкой у меня никаких шансов не было.Многие родители считают, чаще без достаточных оснований, что их дети гениальны. У меня было не так. Мама часто говорила:
— У моих детей (у меня и у моей младшей сестры) никаких особых способностей нет.
Я это принимал как должное и долго был очень в себе не уверен. Я до сих пор удивляюсь, почему она так думала. Ведь она сама была блестящим математиком, а отец талантливым журналистом и автором очень хороших стихов. При таких генах я был обречен все же иметь какие-то способности.
До сих пор считаю, что родители должны стараться оценивать возможности своих детей реалистично. Не перехваливать без причины, но пытаться понять, к чему ребенок более склонен, и поощрять его, когда есть основания.Став взрослым, я приехал в Москву, писал стихи, а потом прозу. У меня появились поклонники, которые меня хвалили, иногда даже очень. Мне это голову не вскружило, но помогло приобрести какую-то уверенность в своих способностях, благодаря чему я стал писателем и даже довольно известным, вопреки ожиданиям моей мамы.
Но, конечно, она была очень рада моим успехам и даже стала гордиться мною. Но сначала все-таки было искренне удивление. Впрочем, не только у нее. У меня была тетя, которая все время язвила:— Ха-ха-ха! Наш Вова решил стать писателем.
А когда мое имя стало появляться в газетах и зазвучало по радио, она говорила своему сыну:
— Вот смотри, даже Вова стал писателем, а ты... Даже Вова! Понимаете?
Однажды мама рассказала мне такой случай. Она ехала в автобусе и повздорила с каким-то молодым человеком. И в сердцах сказала:
— Если б я была молодая, то за такого как вы ни за что бы замуж не пошла.
А он ответил:
— Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло. Это он процитировал мои стихи, ставшие известной песней.
И вдруг мама заявила:
— А вы знаете, что эти стихи мой сын написал!
Но ей не поверили.
Разумеется, ни на маму, ни на отца я не держу обиды за то, что они меня мало баловали и хвалили. Может быть, именно их сдержанность в выражении родительских чувств, помогла мне понять, что я должен всего добиваться сам.
Мама умерла еще до моего отъезда в Германию. Не знаю, как она к этому отнеслась бы. Но она застала время, когда меня начали травить. Думаю, что именно переживания за меня ускорили ее уход.
Родители мои жили в провинции. Отца однажды вызвали в милицию и сказали, что я пропал, что, вероятно, меня нет уже в живых. Это была просто наглая советская провокация. Я в это время жил в Москве в своей квартире под постоянной слежкой, и милиции это было хорошо известно. Меня регулярно навещал участковый, интересовался, где я работаю, и намекал, что меня могут обвинить в тунеядстве. Сообщение о моей возможной смерти сильно взволновало родителей, мама попала в больницу и через две недели умерла от сердечного приступа.
Моя мама была не только талантливым математиком, но еще и преданной читательницей. Сама прочла огромное количество книг и меня приучила к тому же. Но все-таки мои литературные способности и гражданское восприятие жизни у меня от отца. Он не только писал, но знал наизусть очень много стихов, включая всего «Евгения Онегина». И он же учил меня быть неравнодушным к тому, что происходит в стране и мире. Он любил повторять слова Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Вот я и стал в какой- то степени тем и другим.
