Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов, Юлия Меньшова, Евгений Евтушенко, Владимир Андреев, Анастасия Голуб, Владимир Войнович, Наталья Наумова, Анна Дворжецкая, Дмитрий Бертман, Алёна Яковлева, Евгений Стеблов, Вера Бабичева,Иосиф Райхельгауз, Оксана Мысина, Ольга Кабо, Михаил Полицеймако. Cегодня предоставляем слово народному артисту России, профессору ГИТИСа Валерию Гаркалину.
Моя мама Валентина Вячеславовна Полянская родилась в 1933 году в белорусской деревне Дюдево, которая с первых дней войны попала под оккупацию немцев. По рассказам мамы, годы оккупации были не такими жестокими, как писали в учебниках: жителям не приходилось прятаться по погребам и терпеть унижения, потому что фашисты к мирному населению Белоруссии были лояльны. Но оказалось, что это лишь верхушка айсберга: совсем рядом, под боком, те же фашисты устроили настоящий геноцид в отношении евреев. И вот моя сердобольная бабушка Дуся (мамина мама), рискуя жизнью, принялась спасать евреев, переправляя их партизанской тропой в безопасное место.
К партизанам она переправила и пасынка — четырнадцатилетнего сына своего мужа от первого брака. Его мать была еврейкой, поэтому парню грозила неминуемая смерть, и только благодаря моей бабушке Володя остался жив и даже воевал наравне с остальными партизанами. Но, несмотря на столь отчаянную смелость, бабушка была очень мягким человеком, и мама по характеру — в нее.
Я тоже перенял эту черту, поскольку в нашей семье по женской линии все были мягкие, а по мужской — достаточно жесткие, не терпящие никаких сантиментов. Родился я слабым ребенком — нуждался в нежности, из которой сам состоял. И мама была единственным человеком в мире, который давал мне эту любовь. Она очень многое сделала для моего спасения и для самой жизни, потому что с самого начала отец был против моего рождения, а она, вопреки его запретам, меня родила. А позже она еще не раз спасала мне жизнь. Например, в раннем детстве, когда я болел полиомиелитом и никто не мог его остановить, мама продала все свои вещи, осталась фактически в обносках и, пройдя через множество кабинетов, заведя уйму знакомств в медицинских кругах, раздобыла вакцину, которая приостановила мою болезнь...
Родители мои не были москвичами. Мама, как я уже сказал, приехала из Белоруссии, отец — с Дальнего Востока, где проходил службу в армии шесть лет. Оба оказались в столице, откликнувшись на призыв к молодежи помочь в восстановлении разрушенного войной народного хозяйства. Отец получил распределение в гаражные мастерские, а мама была то продавцом, то кассиром в разных гастрономах и столовых.
Первое время мы жили в Ростокино (у истока Яузы) — в большом производственном общежитии. А когда родилась моя сестра, семья переехала в коммунальную квартиру в Сыромятниках, и наш дом стоял на набережной Яузы, напротив Андроньевского монастыря. Таким образом, мое детство оказалось тесно связано с московской речушкой. Наверное, поэтому одними из самых теплых воспоминаний тех лет стали наши прогулки с мамой вдоль реки. Запомнилась тональность тех бесед — мама никогда на меня не давила. Каждое мое слово или поступок воспринимались с уважением, и в этом была мамина мудрость, поскольку учился я плохо, порадовать пятерками ее не мог, но мама ни разу меня не ругала. Уже потом, когда и сам я стал отцом, я много думал об этом: ну как же так? А потом понял: маме от природы была дана сильнейшая интуиция — она знала, что мои «двойки», мои прогулы и конфликты с учителями — это все сопротивление тому страшному и подчас глупому диктату, который царил в советской школе. Она понимала, что родился я свободолюбивым человеком, что все мои лучшие качества прорастут во мне, если мне «не мешать». И вот она оказалась фактически единственным человеком, который «не мешал».
То же самое, кстати, получилось и с выбором профессии. Папа, узнав о моем желании, буквально не находил себе места:
— Мужчине нужна серьезная профессия! Мужчина должен производить что-то своими руками. А ты в клоуны идешь — кривляться перед публикой, — говорил он.
Но насколько отец был против, ровно настолько же мама была за:
— Конечно, артист — прекрасная профессия! Вот бы в кино тебя увидеть!
И наконец ее мечта сбылась.
После того как я снялся в главной роли в фильме «Катала», она, приезжая в какой-нибудь дом отдыха, первым делом направлялась в дирекцию:
— Скажите, а у вас есть фильм «Катала»?
Администраторы смотрели перечень картин, находили «Каталу» и спрашивали:
— А почему вас именно «Катала» заинтересовал?
На что мама как бы между прочим отвечала:
— Да как почему... Там в главной роли мой сын.
А когда я снимался в «Белых одеждах» на студии «Беларусьфильм», мама стала все чаще ездить к своей белорусской родне и под этим предлогом навещать меня на съемках.
Однажды режиссер Леонид Белозорович, проходя мимо нас, сказал:
— А вы, наверное, хотите заглянуть на площадку?
Мамину реакцию описать невозможно — со стороны казалось, будто она только что снялась в главной роли и режиссер подошел ее похвалить.
На площадку мама не шла — летела! Съемочный процесс ее увлекал. И чтобы мама не попала в кадр, ей дали место за печкой (снималась сцена с Эрнстом Романовым и Натальей Егоровой). Теперь всякий раз, когда я смотрю этот фрагмент, понимаю, что вот в эту секунду мама жива.
И еще в том же фильме есть план, где снялась моя жена Катя. Она прогуливается по перрону в зеленой кофточке. Правда, снято это отдаленно, но я все равно Катю вижу. То есть когда я смотрю этот фильм, мои любимые люди еще живы.
Мама никогда меня не критиковала, всегда восхищалась — какую бы роль я ни играл. Отец в этом плане был человеком сдержанным. Но вдруг, когда ушел он из жизни, моя сестра, которая последние годы ухаживала за ним, обнаружила у отца огромную кипу газетных вырезок со статьями обо мне. Оказывается, он бережно собирал их на протяжении многих лет, но делал это втайне — не хотел показать свою сентиментальность.
Есть такое интересное наблюдение — люди, которые обречены и знают об этом, в последний момент просят прощения, объясняются в любви тем, кому не успели объясниться при жизни. Я часто думаю: «Господи, ну неужели им не хватило для этого жизни? Пусть и короткой, пусть маленькой. Но целой жизни, чтобы найти время и сказать эти главные слова». Но, видимо, человек так устроен, что делает это, лишь уходя навсегда, полагая, что жизнь прожита не напрасно.
Любовь вообще чувство непостоянное. А вот сыновняя и материнская любовь обладает постоянством, она неизменна. И несмотря на то, что мамы давно уже нет (она умерла в 59 лет от обширного инфаркта), вот эта ниточка, связывающая нас, не порвана, она все равно натянута. Я понимаю, что больше никогда не увижу маму, но чувствую эту нить.
Перенес ли я эту любовь на свою дочь и внука? После того как ушла из жизни Катя, я не мог себе даже представить, как жить дальше. Но наша единственная и долгожданная дочь Ника как раз в это время родила сына и этим спасла меня. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда у тебя есть внук, который и просыпается, и засыпает с твоим именем на устах?
Записала Елена Милиенко.
Моя мама Валентина Вячеславовна Полянская родилась в 1933 году в белорусской деревне Дюдево, которая с первых дней войны попала под оккупацию немцев. По рассказам мамы, годы оккупации были не такими жестокими, как писали в учебниках: жителям не приходилось прятаться по погребам и терпеть унижения, потому что фашисты к мирному населению Белоруссии были лояльны. Но оказалось, что это лишь верхушка айсберга: совсем рядом, под боком, те же фашисты устроили настоящий геноцид в отношении евреев. И вот моя сердобольная бабушка Дуся (мамина мама), рискуя жизнью, принялась спасать евреев, переправляя их партизанской тропой в безопасное место.К партизанам она переправила и пасынка — четырнадцатилетнего сына своего мужа от первого брака. Его мать была еврейкой, поэтому парню грозила неминуемая смерть, и только благодаря моей бабушке Володя остался жив и даже воевал наравне с остальными партизанами. Но, несмотря на столь отчаянную смелость, бабушка была очень мягким человеком, и мама по характеру — в нее.
Я тоже перенял эту черту, поскольку в нашей семье по женской линии все были мягкие, а по мужской — достаточно жесткие, не терпящие никаких сантиментов. Родился я слабым ребенком — нуждался в нежности, из которой сам состоял. И мама была единственным человеком в мире, который давал мне эту любовь. Она очень многое сделала для моего спасения и для самой жизни, потому что с самого начала отец был против моего рождения, а она, вопреки его запретам, меня родила. А позже она еще не раз спасала мне жизнь. Например, в раннем детстве, когда я болел полиомиелитом и никто не мог его остановить, мама продала все свои вещи, осталась фактически в обносках и, пройдя через множество кабинетов, заведя уйму знакомств в медицинских кругах, раздобыла вакцину, которая приостановила мою болезнь...
Родители мои не были москвичами. Мама, как я уже сказал, приехала из Белоруссии, отец — с Дальнего Востока, где проходил службу в армии шесть лет. Оба оказались в столице, откликнувшись на призыв к молодежи помочь в восстановлении разрушенного войной народного хозяйства. Отец получил распределение в гаражные мастерские, а мама была то продавцом, то кассиром в разных гастрономах и столовых.
Первое время мы жили в Ростокино (у истока Яузы) — в большом производственном общежитии. А когда родилась моя сестра, семья переехала в коммунальную квартиру в Сыромятниках, и наш дом стоял на набережной Яузы, напротив Андроньевского монастыря. Таким образом, мое детство оказалось тесно связано с московской речушкой. Наверное, поэтому одними из самых теплых воспоминаний тех лет стали наши прогулки с мамой вдоль реки. Запомнилась тональность тех бесед — мама никогда на меня не давила. Каждое мое слово или поступок воспринимались с уважением, и в этом была мамина мудрость, поскольку учился я плохо, порадовать пятерками ее не мог, но мама ни разу меня не ругала. Уже потом, когда и сам я стал отцом, я много думал об этом: ну как же так? А потом понял: маме от природы была дана сильнейшая интуиция — она знала, что мои «двойки», мои прогулы и конфликты с учителями — это все сопротивление тому страшному и подчас глупому диктату, который царил в советской школе. Она понимала, что родился я свободолюбивым человеком, что все мои лучшие качества прорастут во мне, если мне «не мешать». И вот она оказалась фактически единственным человеком, который «не мешал».
То же самое, кстати, получилось и с выбором профессии. Папа, узнав о моем желании, буквально не находил себе места:
— Мужчине нужна серьезная профессия! Мужчина должен производить что-то своими руками. А ты в клоуны идешь — кривляться перед публикой, — говорил он.
Но насколько отец был против, ровно настолько же мама была за:
— Конечно, артист — прекрасная профессия! Вот бы в кино тебя увидеть!
И наконец ее мечта сбылась.
После того как я снялся в главной роли в фильме «Катала», она, приезжая в какой-нибудь дом отдыха, первым делом направлялась в дирекцию:
— Скажите, а у вас есть фильм «Катала»?
Администраторы смотрели перечень картин, находили «Каталу» и спрашивали:
— А почему вас именно «Катала» заинтересовал?
На что мама как бы между прочим отвечала:
— Да как почему... Там в главной роли мой сын.
А когда я снимался в «Белых одеждах» на студии «Беларусьфильм», мама стала все чаще ездить к своей белорусской родне и под этим предлогом навещать меня на съемках.
Однажды режиссер Леонид Белозорович, проходя мимо нас, сказал:
— А вы, наверное, хотите заглянуть на площадку?
Мамину реакцию описать невозможно — со стороны казалось, будто она только что снялась в главной роли и режиссер подошел ее похвалить.
На площадку мама не шла — летела! Съемочный процесс ее увлекал. И чтобы мама не попала в кадр, ей дали место за печкой (снималась сцена с Эрнстом Романовым и Натальей Егоровой). Теперь всякий раз, когда я смотрю этот фрагмент, понимаю, что вот в эту секунду мама жива.
И еще в том же фильме есть план, где снялась моя жена Катя. Она прогуливается по перрону в зеленой кофточке. Правда, снято это отдаленно, но я все равно Катю вижу. То есть когда я смотрю этот фильм, мои любимые люди еще живы.
Мама никогда меня не критиковала, всегда восхищалась — какую бы роль я ни играл. Отец в этом плане был человеком сдержанным. Но вдруг, когда ушел он из жизни, моя сестра, которая последние годы ухаживала за ним, обнаружила у отца огромную кипу газетных вырезок со статьями обо мне. Оказывается, он бережно собирал их на протяжении многих лет, но делал это втайне — не хотел показать свою сентиментальность.Есть такое интересное наблюдение — люди, которые обречены и знают об этом, в последний момент просят прощения, объясняются в любви тем, кому не успели объясниться при жизни. Я часто думаю: «Господи, ну неужели им не хватило для этого жизни? Пусть и короткой, пусть маленькой. Но целой жизни, чтобы найти время и сказать эти главные слова». Но, видимо, человек так устроен, что делает это, лишь уходя навсегда, полагая, что жизнь прожита не напрасно.
Любовь вообще чувство непостоянное. А вот сыновняя и материнская любовь обладает постоянством, она неизменна. И несмотря на то, что мамы давно уже нет (она умерла в 59 лет от обширного инфаркта), вот эта ниточка, связывающая нас, не порвана, она все равно натянута. Я понимаю, что больше никогда не увижу маму, но чувствую эту нить.
Перенес ли я эту любовь на свою дочь и внука? После того как ушла из жизни Катя, я не мог себе даже представить, как жить дальше. Но наша единственная и долгожданная дочь Ника как раз в это время родила сына и этим спасла меня. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда у тебя есть внук, который и просыпается, и засыпает с твоим именем на устах?
Записала Елена Милиенко.
