Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов, Юлия Меньшова, Евгений Евтушенко, Владимир Андреев, Анастасия Голуб, Владимир Войнович, Наталья Наумова, Анна Дворжецкая, Дмитрий Бертман, Алёна Яковлева, Евгений Стеблов, Вера Бабичева,Иосиф Райхельгауз, Оксана Мысина, Ольга Кабо, Михаил Полицеймако, Валерий Гаркалин, Аня Чиповская, Роксана Сац, Игорь Ясулович, Сергей Степанченко, Генриетта Яновская. Cегодня предоставляем слово народной артистке России Ирине Мазуркевич.
Моя мама Нина Кузьминична Силина родом из глухой белорусской деревни Нижев в Гомельской области. Настолько глухой, что ее мама (бабушка Мотя) была неграмотная до конца жизни. Мама родилась в 1928 году, в школу ходила за много километров пешком. Каждый день туда и обратно. Никакого транспорта. Но мама не жаловалась.
У нее характер всегда был деятельный, боевой — привыкла все делать сама. Ей ведь по окончании школы предлагали остаться в селе: можно было жить и работать. Но она уехала в Мозырь, поступила в педагогическое училище. Работала пионервожатой, была заводилой, а потом поступила в пединститут на вечернее отделение. С папой они познакомились на комсомольской конференции. Мама стояла на посту у знамени, папа ее заприметил, а когда она вернулась в зал, сел позади нее и, заигрывая, подергивал за косички. А поскольку мама всегда пользовалась успехом у мужского пола, то папу несколько парней с курса собирались побить, но потом пожалели — поняли, что он действительно влюблен.
Он не терял маму из виду даже когда учился в фельдшерско-акушерской школе и позже, когда служил на флоте. Была у них горячая переписка — дошло до того, что папа из своего пайка стал откладывать мыло, одеколон и сахар, чтобы отправить своей возлюбленной. А однажды он приехал на побывку, взял маму за руку и предложил расписаться. И все бы хорошо, но в те времена заявление о бракосочетании следовало подавать заранее, а ждать так долго родители не могли. Тогда мама обратилась к своей ученице, у которой отец работал начальником милиции. Он помог им «обойти» порядок и совсем скоро мои родители, обрученные и счастливые, вышли из загса.
На улице они захотели полюбоваться штампами в паспортах. Папа взял свой документ и с удивлением прочитал: «Брак с гражданкой Силиной расторгнут». Пришлось бежать обратно в загс — просить, чтобы исправили ошибку. С этого курьеза началась их семейная жизнь. Правда, папа вернулся на флот, но служба, к счастью, продлилась недолго. Дело в том, что он вылечил какого-то крупного начальника, и папу демобилизовали на год раньше. К маме он вернулся «сюрпризом» — пришел на комсомольскую конференцию, незаметно сел в последнем ряду и попросил, чтобы депутату Силиной передали записку. Спустя мгновение она развернула листочек и прочла: «Я вернулся». Это был счастливый момент в ее жизни! С тех пор они не расставались.
Папа, любивший скрупулезность и точность во всем, приносил зарплату домой со словами:
— Вот я получил сегодня 48 рублей 64 копейки. 36 копеек потратил на продукты.
И это не потому, что мама требовала отчетности, а просто для папы такое поведение было естественным. Все деньги семьи хранились в одном месте, и никаких заначек и утаиваний не было никогда. Также потом было и в моей семье с Равиковичем.
Мама заканчивала пединститут, будучи на восьмом месяце беременности. Я первенец. У меня два младших брата потом появились. Так вот, мама сшила себе юбку с запахом, которую можно было увеличивать по мере роста живота, и так ходила на госэкзамены и защиту диплома. Удобство состояло в том, что запах позволял оголить под столом ногу, на которой были написаны шпаргалки. На этот мамин трюк смотрели сквозь пальцы, потому что студентка была хорошая, обаятельная, к тому же — в положении.
В те времена — а это был 1958 год — женщины после рождения ребенка должны были выходить на работу через 56 дней. Мама работала в школе-интернате, и мне взяли няню, которая прожила с нами два года. Для меня делалось все. Тогда ведь не было никаких книжек с подсказками, детей растили по наитию. Мы жили в коммунальной квартире (комната 18 метров), рядом с нами еще две семьи. И родители грели воду на плите, чтобы меня искупать, но если я в это время уже спала, то они ждали, когда я проснусь. Но проспать я могла и до трех часов ночи, а им утром на работу. Но они все равно ждали и снова грели воду вместо того, чтобы разбудить меня. Жалели.
А чего стоит зимняя история, когда мама, бегая по морозу из школы домой, заработала мастит. Ее оперировали, а когда она бежала на очередную перевязку, поскользнулась и сломала руку. Представляете, грудничка кормить, пеленать, купать, стирать и гладить пеленки с одной рукой!
Но вдруг совершенно неожиданно выход был найден. Смех сквозь слезы! Папе, который к этому времени работал прорабом на стройке, уронили на ногу двухсоткилограммовую бетонную плиту. Сломан большой палец. Гипс, больничный. Зато — помощь маме на дому! И чтобы пролонгировать этот больничный, пока мама не вылечится, он периодически постукивал молоточком по гипсу. Палец заживал долго, зато я росла в окружении своих любимых родителей.
В этой 18-метровой комнате в 1961 году появился мой брат Витя, потом в деревне умер дедушка, и бабушку Мотю тоже забрали к нам. Стало нас пятеро, и родителям предложили — либо двухкомнатную квартиру в нашем же доме, либо взять половину щитового финского домика — три комнаты с кухней, но с паровым отоплением на угле. Они выбрали домик. Зимой надо было все время подбрасывать в топку уголь, чтобы вода в батареях была горячая. Мама ночью бормотала сквозь сон:
— Степа, иди пошевели уголь...
Теперь я знаю, что это такое, столкнувшись с подобной ситуацией на даче. Папа выбрал жизнь в этом домике, потому что рядом был кусочек земли, где можно было выращивать овощи, цветы. Любовь к земле, к разведению цветов у меня вот оттуда.
Впрочем, вернемся к комнате в коммуналке. Наша ребячья жизнь проходила во дворе. Никто не боялся выпускать детей во двор, только кричали потом из окошек:
— Ира, обедать! Маша, иди уроки делать!
Я в пять лет ходила одна на рынок за творогом, а это было неблизко, и дороги надо было переходить. Дом наш был сталинской постройки, 18-квартирный, все — коммуналки, поэтому детей было очень много. И мама организовывала нашу дворовую жизнь, занималась с нами художественной самодеятельностью, устраивала концерты. Даже когда мы переехали, я туда приходила играть к своим подругам. Мы поддерживаем дружеские связи до сих пор, несмотря на то, что многие живут теперь в других странах.
Сейчас я понимаю, что родители совершали ежедневный подвиг, чтобы растить нас троих, кормить семью. В магазинах Мозыря не было ведь ни-че-го. Все пусто. Где доставали продукты — загадка. Помню, мама делала очень вкусные пельмени, и когда шел этот процесс — крутить пельмени — я всегда сидела рядом, и по одному — сырыми! — забрасывала себе в рот. Сейчас это представить себе невозможно. Именно в это время — за производством пельменей — мы с мамой общались, она рассказывала истории из своей жизни, я делилась своими проблемами. Это были те немногие часы общения, потому что — сколько я себя помню — родители все время работали. Я никогда не видела их праздными, лежащими на диване.
Мама много лет работала в школе-интернате, и когда дежурила, часто брала меня с собой на ночь. Есть фотография, где я в этом интернате на концерте читаю стихи на фоне портрета Ленина. Потом мама стала работать завучем младших классов в школе №4, где училась я, преподавала русский и литературу моим подружкам из параллельного класса. А поскольку я была отличницей, она доверяла мне проверять тетрадки, и я, бывало, исправляла синей ручкой ошибки друзей, чтобы оценка была повыше.
В Мозыре в те годы открылось музыкальное училище, и родители, вышедшие из глухих деревень, представляли себе мое счастливое будущее примерно так: я, ухоженная, в аккуратном костюмчике и с прической, за пианино. Не надо «пахать», а вот только сиди и по клавишам пальцами води. Верх благополучия в их представлении! И хотя я музшколу тихо не любила, музыкальное образование мне потом в жизни помогло. И когда я училась в театральном училище, и когда запела на экране. Мама все делала правильно, выбирая за меня, чем заниматься.
Но мое решение ехать с группой подружек поступать в Горьковское театральное училище было воспринято родителями с недоумением. Они ведь понятия не имели, что я, например, записывалась в драмкружок, откуда после первого же сбора коллектива ушла, потому что роль Женьки из «Тимура и его команды», на которую меня назначили вместе с другой девочкой, дали в этот день читать именно этой девочке, а не мне. Мне сразу стало неинтересно! Так вот, мама предложила мне позвать кого-нибудь из учителей, чтобы они послушали, как я читаю стихи и могу ли претендовать на поступление в артистки. Но я отказалась, все решила делать сама (мамина черта). Наверное, родители могли запретить уезжать, ведь мне в июне и пятнадцати не исполнилось. Но они этого не сделали: знали, что я ответственный человек. Дважды в месяц мне присылали по 15 рублей переводом — немаленькие деньги, между прочим, если учесть, что еще два младших брата оставались дома, и их тоже надо было выучить, поднять.
Семья моя в то время уже перебралась в Минск (папу перевели), и мама высылала мне оттуда посылки с едой. Ведь в Горьком не было ничего в магазинах, только кости, на которых можно было сварить хоть какой-то бульончик. Мама пекла мой любимый торт-сметанник, запаковывала в посылку и — на почту. Удивительное дело — качество продуктов было такое, и почта работала так, что торт приходил ко мне в прекрасном состоянии, без всяких консервантов, и я его еще потом несколько дней ела. Когда я начала еще студенткой сниматься в кино, стало полегче, ведь мой съемочный день стоил 10 рублей.
Сейчас я понимаю, что мама в моем выборе профессии увидела, наверное, свою нереализованную мечту об актерстве. Она ведь прекрасно поет, глубоким, красивым грудным голосом, от природы поставленным контральто. Хор при мозырском Доме культуры, где она пела, был знаменитый. Они даже на смотре в Москве на ВДНХ выступали, мама и сейчас вспоминает об этом с гордостью. Они до сих пор с соседками-подружками собираются на вечерний чаек и поют. Если бы у меня был ее голос! Когда я уже стала сниматься в кино, когда получила приглашение в ленинградский театр, мама переживала, что у меня не такая фамилия, как у нее. И просила всегда:
— Ты уж, когда в интервью говоришь про маму, называй мою фамилию — Силина.
Ей всегда хотелось мной гордиться, чтобы все знакомые знали, что я ее дочка.
Моя мама Нина Кузьминична Силина родом из глухой белорусской деревни Нижев в Гомельской области. Настолько глухой, что ее мама (бабушка Мотя) была неграмотная до конца жизни. Мама родилась в 1928 году, в школу ходила за много километров пешком. Каждый день туда и обратно. Никакого транспорта. Но мама не жаловалась.У нее характер всегда был деятельный, боевой — привыкла все делать сама. Ей ведь по окончании школы предлагали остаться в селе: можно было жить и работать. Но она уехала в Мозырь, поступила в педагогическое училище. Работала пионервожатой, была заводилой, а потом поступила в пединститут на вечернее отделение. С папой они познакомились на комсомольской конференции. Мама стояла на посту у знамени, папа ее заприметил, а когда она вернулась в зал, сел позади нее и, заигрывая, подергивал за косички. А поскольку мама всегда пользовалась успехом у мужского пола, то папу несколько парней с курса собирались побить, но потом пожалели — поняли, что он действительно влюблен.
Он не терял маму из виду даже когда учился в фельдшерско-акушерской школе и позже, когда служил на флоте. Была у них горячая переписка — дошло до того, что папа из своего пайка стал откладывать мыло, одеколон и сахар, чтобы отправить своей возлюбленной. А однажды он приехал на побывку, взял маму за руку и предложил расписаться. И все бы хорошо, но в те времена заявление о бракосочетании следовало подавать заранее, а ждать так долго родители не могли. Тогда мама обратилась к своей ученице, у которой отец работал начальником милиции. Он помог им «обойти» порядок и совсем скоро мои родители, обрученные и счастливые, вышли из загса.
На улице они захотели полюбоваться штампами в паспортах. Папа взял свой документ и с удивлением прочитал: «Брак с гражданкой Силиной расторгнут». Пришлось бежать обратно в загс — просить, чтобы исправили ошибку. С этого курьеза началась их семейная жизнь. Правда, папа вернулся на флот, но служба, к счастью, продлилась недолго. Дело в том, что он вылечил какого-то крупного начальника, и папу демобилизовали на год раньше. К маме он вернулся «сюрпризом» — пришел на комсомольскую конференцию, незаметно сел в последнем ряду и попросил, чтобы депутату Силиной передали записку. Спустя мгновение она развернула листочек и прочла: «Я вернулся». Это был счастливый момент в ее жизни! С тех пор они не расставались.
Папа, любивший скрупулезность и точность во всем, приносил зарплату домой со словами:— Вот я получил сегодня 48 рублей 64 копейки. 36 копеек потратил на продукты.
И это не потому, что мама требовала отчетности, а просто для папы такое поведение было естественным. Все деньги семьи хранились в одном месте, и никаких заначек и утаиваний не было никогда. Также потом было и в моей семье с Равиковичем.
Мама заканчивала пединститут, будучи на восьмом месяце беременности. Я первенец. У меня два младших брата потом появились. Так вот, мама сшила себе юбку с запахом, которую можно было увеличивать по мере роста живота, и так ходила на госэкзамены и защиту диплома. Удобство состояло в том, что запах позволял оголить под столом ногу, на которой были написаны шпаргалки. На этот мамин трюк смотрели сквозь пальцы, потому что студентка была хорошая, обаятельная, к тому же — в положении.
В те времена — а это был 1958 год — женщины после рождения ребенка должны были выходить на работу через 56 дней. Мама работала в школе-интернате, и мне взяли няню, которая прожила с нами два года. Для меня делалось все. Тогда ведь не было никаких книжек с подсказками, детей растили по наитию. Мы жили в коммунальной квартире (комната 18 метров), рядом с нами еще две семьи. И родители грели воду на плите, чтобы меня искупать, но если я в это время уже спала, то они ждали, когда я проснусь. Но проспать я могла и до трех часов ночи, а им утром на работу. Но они все равно ждали и снова грели воду вместо того, чтобы разбудить меня. Жалели.А чего стоит зимняя история, когда мама, бегая по морозу из школы домой, заработала мастит. Ее оперировали, а когда она бежала на очередную перевязку, поскользнулась и сломала руку. Представляете, грудничка кормить, пеленать, купать, стирать и гладить пеленки с одной рукой!
Но вдруг совершенно неожиданно выход был найден. Смех сквозь слезы! Папе, который к этому времени работал прорабом на стройке, уронили на ногу двухсоткилограммовую бетонную плиту. Сломан большой палец. Гипс, больничный. Зато — помощь маме на дому! И чтобы пролонгировать этот больничный, пока мама не вылечится, он периодически постукивал молоточком по гипсу. Палец заживал долго, зато я росла в окружении своих любимых родителей.
В этой 18-метровой комнате в 1961 году появился мой брат Витя, потом в деревне умер дедушка, и бабушку Мотю тоже забрали к нам. Стало нас пятеро, и родителям предложили — либо двухкомнатную квартиру в нашем же доме, либо взять половину щитового финского домика — три комнаты с кухней, но с паровым отоплением на угле. Они выбрали домик. Зимой надо было все время подбрасывать в топку уголь, чтобы вода в батареях была горячая. Мама ночью бормотала сквозь сон:
— Степа, иди пошевели уголь...
Теперь я знаю, что это такое, столкнувшись с подобной ситуацией на даче. Папа выбрал жизнь в этом домике, потому что рядом был кусочек земли, где можно было выращивать овощи, цветы. Любовь к земле, к разведению цветов у меня вот оттуда.
Впрочем, вернемся к комнате в коммуналке. Наша ребячья жизнь проходила во дворе. Никто не боялся выпускать детей во двор, только кричали потом из окошек:
— Ира, обедать! Маша, иди уроки делать!
Я в пять лет ходила одна на рынок за творогом, а это было неблизко, и дороги надо было переходить. Дом наш был сталинской постройки, 18-квартирный, все — коммуналки, поэтому детей было очень много. И мама организовывала нашу дворовую жизнь, занималась с нами художественной самодеятельностью, устраивала концерты. Даже когда мы переехали, я туда приходила играть к своим подругам. Мы поддерживаем дружеские связи до сих пор, несмотря на то, что многие живут теперь в других странах.
Сейчас я понимаю, что родители совершали ежедневный подвиг, чтобы растить нас троих, кормить семью. В магазинах Мозыря не было ведь ни-че-го. Все пусто. Где доставали продукты — загадка. Помню, мама делала очень вкусные пельмени, и когда шел этот процесс — крутить пельмени — я всегда сидела рядом, и по одному — сырыми! — забрасывала себе в рот. Сейчас это представить себе невозможно. Именно в это время — за производством пельменей — мы с мамой общались, она рассказывала истории из своей жизни, я делилась своими проблемами. Это были те немногие часы общения, потому что — сколько я себя помню — родители все время работали. Я никогда не видела их праздными, лежащими на диване.
Мама много лет работала в школе-интернате, и когда дежурила, часто брала меня с собой на ночь. Есть фотография, где я в этом интернате на концерте читаю стихи на фоне портрета Ленина. Потом мама стала работать завучем младших классов в школе №4, где училась я, преподавала русский и литературу моим подружкам из параллельного класса. А поскольку я была отличницей, она доверяла мне проверять тетрадки, и я, бывало, исправляла синей ручкой ошибки друзей, чтобы оценка была повыше.В Мозыре в те годы открылось музыкальное училище, и родители, вышедшие из глухих деревень, представляли себе мое счастливое будущее примерно так: я, ухоженная, в аккуратном костюмчике и с прической, за пианино. Не надо «пахать», а вот только сиди и по клавишам пальцами води. Верх благополучия в их представлении! И хотя я музшколу тихо не любила, музыкальное образование мне потом в жизни помогло. И когда я училась в театральном училище, и когда запела на экране. Мама все делала правильно, выбирая за меня, чем заниматься.
Но мое решение ехать с группой подружек поступать в Горьковское театральное училище было воспринято родителями с недоумением. Они ведь понятия не имели, что я, например, записывалась в драмкружок, откуда после первого же сбора коллектива ушла, потому что роль Женьки из «Тимура и его команды», на которую меня назначили вместе с другой девочкой, дали в этот день читать именно этой девочке, а не мне. Мне сразу стало неинтересно! Так вот, мама предложила мне позвать кого-нибудь из учителей, чтобы они послушали, как я читаю стихи и могу ли претендовать на поступление в артистки. Но я отказалась, все решила делать сама (мамина черта). Наверное, родители могли запретить уезжать, ведь мне в июне и пятнадцати не исполнилось. Но они этого не сделали: знали, что я ответственный человек. Дважды в месяц мне присылали по 15 рублей переводом — немаленькие деньги, между прочим, если учесть, что еще два младших брата оставались дома, и их тоже надо было выучить, поднять.Семья моя в то время уже перебралась в Минск (папу перевели), и мама высылала мне оттуда посылки с едой. Ведь в Горьком не было ничего в магазинах, только кости, на которых можно было сварить хоть какой-то бульончик. Мама пекла мой любимый торт-сметанник, запаковывала в посылку и — на почту. Удивительное дело — качество продуктов было такое, и почта работала так, что торт приходил ко мне в прекрасном состоянии, без всяких консервантов, и я его еще потом несколько дней ела. Когда я начала еще студенткой сниматься в кино, стало полегче, ведь мой съемочный день стоил 10 рублей.
Сейчас я понимаю, что мама в моем выборе профессии увидела, наверное, свою нереализованную мечту об актерстве. Она ведь прекрасно поет, глубоким, красивым грудным голосом, от природы поставленным контральто. Хор при мозырском Доме культуры, где она пела, был знаменитый. Они даже на смотре в Москве на ВДНХ выступали, мама и сейчас вспоминает об этом с гордостью. Они до сих пор с соседками-подружками собираются на вечерний чаек и поют. Если бы у меня был ее голос! Когда я уже стала сниматься в кино, когда получила приглашение в ленинградский театр, мама переживала, что у меня не такая фамилия, как у нее. И просила всегда:
— Ты уж, когда в интервью говоришь про маму, называй мою фамилию — Силина.
Ей всегда хотелось мной гордиться, чтобы все знакомые знали, что я ее дочка.
