Журнал «Театрал» выпустил в свет уникальный сборник, который состоит из пятидесяти монологов известных актёров, режиссёров и драматургов, рассказывающих о главном человеке в жизни — о маме. Эти проникновенные воспоминания не один год публиковались на страницах журнала, и теперь собраны вместе под одной обложкой. Книга так и называется - «Мамы замечательных детей». Предыдущими героями публикаций были Александр Ширвиндт, Вера Васильева, Римас Туминас, Ольга Прокофьева, Евгений Писарев, Светлана Немоляева, Евгения Симонова, Марк Захаров, Анна Терехова, Юрий Стоянов, Людмила Чурсина, Сергей Юрский, Нина Архипова, Максим Никулин, Виктор Сухоруков, Людмила Иванова, Екатерина Райкина, Юлия Рутберг, Александр Коршунов, Юлия Меньшова, Евгений Евтушенко, Владимир Андреев, Анастасия Голуб, Владимир Войнович, Наталья Наумова, Анна Дворжецкая, Дмитрий Бертман, Алёна Яковлева, Евгений Стеблов, Вера Бабичева,Иосиф Райхельгауз, Оксана Мысина, Ольга Кабо, Михаил Полицеймако, Валерий Гаркалин, Аня Чиповская, Роксана Сац, Игорь Ясулович, Сергей Степанченко, Генриетта Яновская, Ирина Мазуркевич. Cегодня предоставляем слово народному артисту России Игорю Вернику.
Когда я стал встречаться с девушками, самым большим разочарованием было то, что никто из них не похож на мою маму. Я-то понимал, какой должна быть истинная женщина: невероятно теплой, нежной, ласковой, доброй, домашней и при этом очень яркой, содержательной личностью — с характером, со своим мнением, с прекрасным образованием. То, что женщины бывают другими, стало для меня открытием.
Поэтому когда я приводил девушек знакомиться с родителями, папа старался их приободрить всем своим видом, как-то развеселить, а мама, напротив, смотрела и молчала так, что девушки хотели провалиться сквозь землю. Еще бы! Посягали ведь на самое дорогое, на ее сына. Она и свободы нам хотела, и охраняла нас.
Мы с Вадиком двойняшки, но у нас есть старший брат Слава (от первого маминого брака). И когда Слава учился в Школе-студии МХАТ, мама заставляла нас с Вадиком переписывать для него конспекты с лекциями по русской литературе, по истории, по эстетике и сама часто сидела ночами над тетрадями. Слава был не очень примерным студентом, и однажды его хотели отчислить (он что-то напортачил с друзьями). Тогда мама пошла к ректору и, несмотря на то, что была женщиной гордой и независимой, сказала:
— Я готова упасть перед вами на колени, прошу вас, дайте ему шанс...
Ректор потом признался Славе, что долго не мог забыть красивые голубые глаза нашей мамы, наполненные отчаянием.
Она и в самом деле производила на противоположный пол ошеломляющее впечатление. Например, в юности ходила на свидания: на одном углу прощалась с одним мальчиком, а на следующем ее уже ждал другой. А позже ей стали говорить, что внешне она похожа на актрису Дину Дурбин. При виде мамы мужчины теряли головы, однако ни разу в жизни она не дала нашему папе повода для ревности. Была идеальной женой.
Познакомились они необычно — на елке в детском саду, где мама была музработником. Для новогоднего праздника ей, естественно, понадобился Дед Мороз. И на пороге появился выпускник ГИТИСа, которого мама нарочно пригласила заранее, чтобы оговорить детали сценария.
Мой будущий отец был чрезвычайно удивлен: в его практике подобное случалось впервые. Мама заставила его прочитать вслух весь сценарий (серьезное отношение даже к несерьезному делу было для нее очень характерным: она ко всему подходила с высшей меркой, во всем старалась добиваться совершенства). Папу на роль утвердила, но сказала, что необходимо будет встретиться еще раз для репетиции. Там, на репетиции, между ними и вспыхнуло чувство. А поскольку таиться, скрываться и приспосабливаться для мамы противоестественно, то она сразу же призналась мужу, что полюбила другого человека, и папа увез ее к себе в маленькую семиметровую комнатку на улице Герцена. Так началась их совместная жизнь, продлившаяся больше пятидесяти лет.
Родители всегда понимали друг друга. Не были эгоистами. Думаю, в этом главная причина их счастливого брака. Мама уговорила нашего отца бросить театр, чтобы покончить с гастролями, благодаря чему он устроился режиссером на радио, а затем дорос до главного режиссера литературно-драматического вещания Всесоюзного радио (кстати, он единственный за всю историю радиорежиссер, удостоенный звания народного артиста).
Папе нравилось относиться к маме, как к божеству. Мне кажется, он с радостью насаждал ее культ в нашей семье и хотел, чтобы основой основ была именно мама.
Поэтому она принимала все решения в доме и курировала все вопросы, связанные с папиной работой, при том что и сама жила на полную катушку, работая в Музыкальной школе им. Прокофьева. Она часто устраивала со своими учениками представления в Большом зале консерватории и в Зале Чайковского. А по дому вечно ходила с фломастером и клеем — делала гигантские стенгазеты для музыкальной школы, рисовала, писала стихи, и папа ей немножко помогал.
А еще родители часто ходили на вечера, в гости к друзьям. И если папа относился к приглашениям легко, то для мамы подготовка к празднику превращалась в целый ритуал. Она сочиняла стихи, писала один вариант за другим, что-то напевала и нашептывала, а когда папа возвращался с работы, они вместе разучивали что-то поздравительное на два голоса (мама, естественно, режиссировала) и только после этого собирались в гости.
Однажды родители были в гостях у актера Павла Кадочникова, и там мама увидела кухонную мебель красного цвета. Она загорелась и сказала, что именно такой была ее мечта, и папа достал ей такую же кухню, хотя готовить мама не любила, к еде относилась как к необходимости и лишь по праздникам готовила коронное блюдо — мясо с картошкой в красных глиняных горшочках. Самым же «фирменным» маминым блюдом была гречневая каша, которую мы ели на завтрак, на обед и на ужин, а если случался полдник, то и на полдник. А когда мама готовила борщ, это было событием. Папа говорил, что это фантастический борщ, и мы понимали, что он — вершина гастрономического искусства и высшего пилотажа в еде.
Мама готовила в больших кастрюлях: на три дня гречки и на три дня — борща. И свою миссию относительно нас мама считала выполненной: мы были накормлены. Но странная вещь — с тех пор я много раз ел гречку, приготовленную самыми разными людьми и самыми разными способами, известными поварами или девушками, старающимися меня приручить, пройти через желудок к моему сердцу. Но такую вкусную гречку, как у мамы, никто так и не сумел приготовить.
Папа советовался с мамой даже в том, каких актеров на какие роли брать. Помню, как он разговаривал по телефону, а мама строчила ему подсказки, вырывая листы из наших школьных тетрадей, которые, как назло, оказались под рукой. Писала быстрым размашистым почерком фразы, папа их произносил, она слушала реакцию и мгновенно вырывала следующий лист... Так мы с Вадиком в один миг лишились тетрадей с готовым домашним заданием.
Впрочем, это было случайностью, азартом. На самом же деле мама предельно внимательно относилась к нашему образованию. Даже в Салтыковке на даче (папе предоставляли от радиокомитета маленькую комнатку и веранду) мама развешивала вырезки из газет — полезную информацию, содержательные примеры, любила цитировать Блока: «И вечный бой, покой нам только снится...» — я часто вспоминаю эти слова, для меня они стали мамиными. А еще: Quod licet Jovi, non licet bovi — «что дозволено Юпитеру, то не положено быку» (мама ведь по первому образованию юрист, поэтому учила латынь в институте). С каждой зарплаты она старалась покупать мне, Вадику и Славе новые книги. Если мы с братьями ссорились, мама показывала нам три пальца:
— Вот смотрите, три пальца у меня, какой ни надрежь, одинаково больно, вот так и вы для меня все трое — одинаково дороги, я вас всех одинаково люблю!
А иногда она восклицала:
— За что это мне: вот живу с четырьмя мужчинами в одном доме, хоть бы одну девочку!
И в этот момент Вадик старался ее утешить — мог обнять, а мне это казалось проявлением слабости.
Когда я ребенком занимался в музыкальной школе, то всегда мечтал вырваться во двор к друзьям на хоккей или футбол, и мама придумала систему спичек. Она клала с правой стороны, где заканчиваются клавиши, десять спичек, я должен был отыграть упражнение и переложить спичку налево. Она слушала, хотя могла в это время гладить или готовить, и тут нельзя было никак обмануть потому, что мама знала все. Когда спички заканчивались, начиналось мое свободное время.
Она так радовалась, когда мы в детстве с Вадиком играли в четыре руки на фортепиано, подбирали какие-то песни из репертуара Аллы Пугачевой или Джо Дассена. Замирая, она не прощала никому даже шороха: в этот момент она была не счастливой мамашей, а серьезной и требовательной слушательницей, даже если мы просто играли для друзей.
Мамин львиный характер (она Лев по гороскопу) проступал буквально во всем. Например, в десять вечера она могла начать уборку, и мы все должны были участвовать в этом процессе. Потом она падала без сил, и мы сознавали, насколько виноваты в том, что она сейчас лежит. Потом она вдруг начинала веселиться, и мы снова разделяли ее эмоции. Она привыкла, что все внимание должно отдаваться ей и не терпела непонимания, непослушания. Мама говорила:
— Вот когда меня не станет, вот когда меня не будет, будете вспоминать, будете жалеть...
Она была нетерпимым, но при этом очень отходчивым человеком. Ссорясь с подругами, говорила резкие, обидные слова, но как всякий сильный человек потом сама делала первый шаг к примирению. Недавно у нас в доме собирались ее подруги и вспоминали, какой Аня была мудрой, как она помогала им бесценными советами — жить и строить отношения с мужьями, с детьми, каким она была настоящим другом.
Кстати, мама терпеть не могла, когда ее звали бабушкой. Поэтому для моего сына и для сына Славы она стала Анечкой. И я этому очень рад, ведь мама так и не смогла состариться и с внуками держалась на равных. Она с удовольствием проводила с ними время: читала стихотворения, сказки, учила красиво говорить, занималась на фортепиано.
Она мерила нас и наши успехи тем же самым мерилом, с которым сама подходила к жизни: во всем ценя профессионализм, от нас требовала того же. Когда меня приняли во МХАТ, она была счастлива, ходила на все спектакли, и ее похвала была для меня самой высшей оценкой.
Когда папа стал ездить за границу (в ГДР, Венгрию и Чехословакию) — ставить спектакли на радио, — у нас сложился целый ритуал. Возвращаясь, он открывал чемодан, и мы рассаживались вокруг — мама, старший брат Слава, Вадик, я. Папа доставал какую-нибудь вещь и бросал нам через всю комнату. Расстояние было маленькое, но успевало прозвучать:
— Это — тебе, а это — тебе...
Большинство подарков, конечно, предназначалось маме, остальное нам. Себе папа ничего не покупал, ему было важно, чтобы мама чувствовала себя счастливой, и папа был счастлив, что у него выдалась возможность привезти маме красивые вещи. Жили мы довольно бедно, я помню эти разговоры о кассе взаимопомощи, когда речь шла о том, чтобы занять деньги снова, хотя надо было возвращать долг за прошлый месяц. Я помню, как мама шутила:
— Спи скорей, подушку освобождать надо!
Это вполне соотносилось с нашей жизнью.
Еще одна мамина расхожая фраза:
— Бедно живем, богато кашляем.
В родительском доме часто слышались разговоры о ломбарде, куда закладывали мамины сережки. И когда мамы не стало, в доме осталось всего несколько вещей, которыми она особенно дорожила — цепочка, обручальное кольцо и сережки из папиных часов. Нашему папе мамины родители подарили на свадьбу золотые часы, а через какое-то время папа сказал:
— Ну, что я ношу часы, когда ты мечтаешь о сережках! — пошел и сделал из часов маме сережки.
С этим «богатством» она и прожила всю жизнь, но это было не главным. Мы часто думаем с братьями о том, как же нас воспитывали родители, и понимаем, что воспитанием как раз было то, что мы просто видели, как родители жили, как общались между собой, с нами, с друзьями, то, как они относились к делу, к людям и как мама радовалась каждому нашему успеху. И еще: в нашем доме всегда все разговоры были со знаком плюс, а не со знаком минус. Никакого нытья. Только радость и позитив.
Когда я стал встречаться с девушками, самым большим разочарованием было то, что никто из них не похож на мою маму. Я-то понимал, какой должна быть истинная женщина: невероятно теплой, нежной, ласковой, доброй, домашней и при этом очень яркой, содержательной личностью — с характером, со своим мнением, с прекрасным образованием. То, что женщины бывают другими, стало для меня открытием.Поэтому когда я приводил девушек знакомиться с родителями, папа старался их приободрить всем своим видом, как-то развеселить, а мама, напротив, смотрела и молчала так, что девушки хотели провалиться сквозь землю. Еще бы! Посягали ведь на самое дорогое, на ее сына. Она и свободы нам хотела, и охраняла нас.
Мы с Вадиком двойняшки, но у нас есть старший брат Слава (от первого маминого брака). И когда Слава учился в Школе-студии МХАТ, мама заставляла нас с Вадиком переписывать для него конспекты с лекциями по русской литературе, по истории, по эстетике и сама часто сидела ночами над тетрадями. Слава был не очень примерным студентом, и однажды его хотели отчислить (он что-то напортачил с друзьями). Тогда мама пошла к ректору и, несмотря на то, что была женщиной гордой и независимой, сказала:
— Я готова упасть перед вами на колени, прошу вас, дайте ему шанс...
Ректор потом признался Славе, что долго не мог забыть красивые голубые глаза нашей мамы, наполненные отчаянием.
Она и в самом деле производила на противоположный пол ошеломляющее впечатление. Например, в юности ходила на свидания: на одном углу прощалась с одним мальчиком, а на следующем ее уже ждал другой. А позже ей стали говорить, что внешне она похожа на актрису Дину Дурбин. При виде мамы мужчины теряли головы, однако ни разу в жизни она не дала нашему папе повода для ревности. Была идеальной женой.
Познакомились они необычно — на елке в детском саду, где мама была музработником. Для новогоднего праздника ей, естественно, понадобился Дед Мороз. И на пороге появился выпускник ГИТИСа, которого мама нарочно пригласила заранее, чтобы оговорить детали сценария.Мой будущий отец был чрезвычайно удивлен: в его практике подобное случалось впервые. Мама заставила его прочитать вслух весь сценарий (серьезное отношение даже к несерьезному делу было для нее очень характерным: она ко всему подходила с высшей меркой, во всем старалась добиваться совершенства). Папу на роль утвердила, но сказала, что необходимо будет встретиться еще раз для репетиции. Там, на репетиции, между ними и вспыхнуло чувство. А поскольку таиться, скрываться и приспосабливаться для мамы противоестественно, то она сразу же призналась мужу, что полюбила другого человека, и папа увез ее к себе в маленькую семиметровую комнатку на улице Герцена. Так началась их совместная жизнь, продлившаяся больше пятидесяти лет.
Родители всегда понимали друг друга. Не были эгоистами. Думаю, в этом главная причина их счастливого брака. Мама уговорила нашего отца бросить театр, чтобы покончить с гастролями, благодаря чему он устроился режиссером на радио, а затем дорос до главного режиссера литературно-драматического вещания Всесоюзного радио (кстати, он единственный за всю историю радиорежиссер, удостоенный звания народного артиста).Папе нравилось относиться к маме, как к божеству. Мне кажется, он с радостью насаждал ее культ в нашей семье и хотел, чтобы основой основ была именно мама.
Поэтому она принимала все решения в доме и курировала все вопросы, связанные с папиной работой, при том что и сама жила на полную катушку, работая в Музыкальной школе им. Прокофьева. Она часто устраивала со своими учениками представления в Большом зале консерватории и в Зале Чайковского. А по дому вечно ходила с фломастером и клеем — делала гигантские стенгазеты для музыкальной школы, рисовала, писала стихи, и папа ей немножко помогал.
А еще родители часто ходили на вечера, в гости к друзьям. И если папа относился к приглашениям легко, то для мамы подготовка к празднику превращалась в целый ритуал. Она сочиняла стихи, писала один вариант за другим, что-то напевала и нашептывала, а когда папа возвращался с работы, они вместе разучивали что-то поздравительное на два голоса (мама, естественно, режиссировала) и только после этого собирались в гости.
Однажды родители были в гостях у актера Павла Кадочникова, и там мама увидела кухонную мебель красного цвета. Она загорелась и сказала, что именно такой была ее мечта, и папа достал ей такую же кухню, хотя готовить мама не любила, к еде относилась как к необходимости и лишь по праздникам готовила коронное блюдо — мясо с картошкой в красных глиняных горшочках. Самым же «фирменным» маминым блюдом была гречневая каша, которую мы ели на завтрак, на обед и на ужин, а если случался полдник, то и на полдник. А когда мама готовила борщ, это было событием. Папа говорил, что это фантастический борщ, и мы понимали, что он — вершина гастрономического искусства и высшего пилотажа в еде.
Мама готовила в больших кастрюлях: на три дня гречки и на три дня — борща. И свою миссию относительно нас мама считала выполненной: мы были накормлены. Но странная вещь — с тех пор я много раз ел гречку, приготовленную самыми разными людьми и самыми разными способами, известными поварами или девушками, старающимися меня приручить, пройти через желудок к моему сердцу. Но такую вкусную гречку, как у мамы, никто так и не сумел приготовить.
Папа советовался с мамой даже в том, каких актеров на какие роли брать. Помню, как он разговаривал по телефону, а мама строчила ему подсказки, вырывая листы из наших школьных тетрадей, которые, как назло, оказались под рукой. Писала быстрым размашистым почерком фразы, папа их произносил, она слушала реакцию и мгновенно вырывала следующий лист... Так мы с Вадиком в один миг лишились тетрадей с готовым домашним заданием.Впрочем, это было случайностью, азартом. На самом же деле мама предельно внимательно относилась к нашему образованию. Даже в Салтыковке на даче (папе предоставляли от радиокомитета маленькую комнатку и веранду) мама развешивала вырезки из газет — полезную информацию, содержательные примеры, любила цитировать Блока: «И вечный бой, покой нам только снится...» — я часто вспоминаю эти слова, для меня они стали мамиными. А еще: Quod licet Jovi, non licet bovi — «что дозволено Юпитеру, то не положено быку» (мама ведь по первому образованию юрист, поэтому учила латынь в институте). С каждой зарплаты она старалась покупать мне, Вадику и Славе новые книги. Если мы с братьями ссорились, мама показывала нам три пальца:
— Вот смотрите, три пальца у меня, какой ни надрежь, одинаково больно, вот так и вы для меня все трое — одинаково дороги, я вас всех одинаково люблю!
А иногда она восклицала:
— За что это мне: вот живу с четырьмя мужчинами в одном доме, хоть бы одну девочку!
И в этот момент Вадик старался ее утешить — мог обнять, а мне это казалось проявлением слабости.
Когда я ребенком занимался в музыкальной школе, то всегда мечтал вырваться во двор к друзьям на хоккей или футбол, и мама придумала систему спичек. Она клала с правой стороны, где заканчиваются клавиши, десять спичек, я должен был отыграть упражнение и переложить спичку налево. Она слушала, хотя могла в это время гладить или готовить, и тут нельзя было никак обмануть потому, что мама знала все. Когда спички заканчивались, начиналось мое свободное время.
Она так радовалась, когда мы в детстве с Вадиком играли в четыре руки на фортепиано, подбирали какие-то песни из репертуара Аллы Пугачевой или Джо Дассена. Замирая, она не прощала никому даже шороха: в этот момент она была не счастливой мамашей, а серьезной и требовательной слушательницей, даже если мы просто играли для друзей.
Мамин львиный характер (она Лев по гороскопу) проступал буквально во всем. Например, в десять вечера она могла начать уборку, и мы все должны были участвовать в этом процессе. Потом она падала без сил, и мы сознавали, насколько виноваты в том, что она сейчас лежит. Потом она вдруг начинала веселиться, и мы снова разделяли ее эмоции. Она привыкла, что все внимание должно отдаваться ей и не терпела непонимания, непослушания. Мама говорила:
— Вот когда меня не станет, вот когда меня не будет, будете вспоминать, будете жалеть...
Она была нетерпимым, но при этом очень отходчивым человеком. Ссорясь с подругами, говорила резкие, обидные слова, но как всякий сильный человек потом сама делала первый шаг к примирению. Недавно у нас в доме собирались ее подруги и вспоминали, какой Аня была мудрой, как она помогала им бесценными советами — жить и строить отношения с мужьями, с детьми, каким она была настоящим другом.
Кстати, мама терпеть не могла, когда ее звали бабушкой. Поэтому для моего сына и для сына Славы она стала Анечкой. И я этому очень рад, ведь мама так и не смогла состариться и с внуками держалась на равных. Она с удовольствием проводила с ними время: читала стихотворения, сказки, учила красиво говорить, занималась на фортепиано.
Она мерила нас и наши успехи тем же самым мерилом, с которым сама подходила к жизни: во всем ценя профессионализм, от нас требовала того же. Когда меня приняли во МХАТ, она была счастлива, ходила на все спектакли, и ее похвала была для меня самой высшей оценкой.Когда папа стал ездить за границу (в ГДР, Венгрию и Чехословакию) — ставить спектакли на радио, — у нас сложился целый ритуал. Возвращаясь, он открывал чемодан, и мы рассаживались вокруг — мама, старший брат Слава, Вадик, я. Папа доставал какую-нибудь вещь и бросал нам через всю комнату. Расстояние было маленькое, но успевало прозвучать:
— Это — тебе, а это — тебе...
Большинство подарков, конечно, предназначалось маме, остальное нам. Себе папа ничего не покупал, ему было важно, чтобы мама чувствовала себя счастливой, и папа был счастлив, что у него выдалась возможность привезти маме красивые вещи. Жили мы довольно бедно, я помню эти разговоры о кассе взаимопомощи, когда речь шла о том, чтобы занять деньги снова, хотя надо было возвращать долг за прошлый месяц. Я помню, как мама шутила:
— Спи скорей, подушку освобождать надо!
Это вполне соотносилось с нашей жизнью.
Еще одна мамина расхожая фраза:
— Бедно живем, богато кашляем.
В родительском доме часто слышались разговоры о ломбарде, куда закладывали мамины сережки. И когда мамы не стало, в доме осталось всего несколько вещей, которыми она особенно дорожила — цепочка, обручальное кольцо и сережки из папиных часов. Нашему папе мамины родители подарили на свадьбу золотые часы, а через какое-то время папа сказал:
— Ну, что я ношу часы, когда ты мечтаешь о сережках! — пошел и сделал из часов маме сережки.
С этим «богатством» она и прожила всю жизнь, но это было не главным. Мы часто думаем с братьями о том, как же нас воспитывали родители, и понимаем, что воспитанием как раз было то, что мы просто видели, как родители жили, как общались между собой, с нами, с друзьями, то, как они относились к делу, к людям и как мама радовалась каждому нашему успеху. И еще: в нашем доме всегда все разговоры были со знаком плюс, а не со знаком минус. Никакого нытья. Только радость и позитив.
