У каждой эпохи свой «Гамлет» и свое «Горе от ума». Удивительная пьеса Грибоедова уже 200 лет остается лакмусовой бумажкой общества: изменилось ли в нашем отечестве хоть что-нибудь иль нет? Раньше казалось, что да – изменилось, и речи Чацкого уже не трогали так сильно, и симпатии порой оказывались на стороне Фамусова, озабоченного не разрушением, но созиданием и сохранением – дома, семьи. И вот новое «Горе» в РАМТе – этапная постановка Алексея Бородина, продолжающая его размышления об обществе и человеке.
На этот спектакль можно смело вести школьников: здесь нет никаких вольностей и радикальных осовремениваний, которых так боятся учителя литературы. Постановка точно следует пьесе и в то же время не выглядит архаичной. Станислав Бенедиктов создал строгое черно-белое пространство из мобильных арок и колонн, напоминающее скорее холодный, геометричный Петербург, чем Москву, о которой здесь постоянно говорят.
Артисты сами двигают туда-сюда тяжелые декорации, создавая динамику сцен и вместе с тем – ощущение неустроенности, неукорененности, которое вроде бы противоречит нашему представлению об основательности дома Фамусова. В этом доме нет уюта, нет быта, нет даже печки, у которой можно погреться с дороги. Да и мебели как таковой нет. В гостиной лишь один стул, а софу выкатывают только для особо дорогих гостей вроде Скалозуба. Так что Чацкому приходится ютиться то на ступеньках, то на каких-то приступочках, то просто на полу. Он здесь на птичьих правах.
В этом аскетичном пространстве разыгрывается скорее драма идей, чем характеров. Самое главное, что сделал режиссер – дал прозвучать гениальному тексту Грибоедова, не забалтывая его, не нагружая отвлекающими деталями и не навязывая собственных интерпретаций. Этим, вероятно, объясняется и несколько отстраненная манера игры актеров, которые не присваивают себе текст, не проживают его, а буквально читают свои монологи. И звучат они убийственно актуально, даже злободневно. На строчках из знаменитого монолога «А судьи кто?»: «Не эти ли, грабительством богаты? / Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, / Великолепные соорудя палаты, / Где разливаются в пирах и мотовстве", – зал начинает истерично хохотать... Ведь не в бровь, а в глаз.
Чацкий Максима Керина тут появляется эдаким Навальным – высокий, красивый, смелый, в черном дорожном пальто и берцах, настоящий романтический герой. Спускается из ложи по приставной лестнице, как по трапу самолета, и начинает с места в карьер вместо «здравствуйте» нести свои разоблачительные монологи, разгоряченный, будто только что с митинга. Но в этом доме его убеждений явно не разделяют. Не правда ли, знакомое ощущение, когда заходишь к старым друзьям, с которыми давно не виделись, и оказывается, что вы говорите на разных языках...
Впрочем, Фамусов Алексея Веселкина этого Чацкого вполне понимает и встречает по-дружески, даже по-братски. Он совсем не тупой ретроград и не «ватник», возможно, даже бывший либерал. Но перебесился, успокоился, понял, что бодаться с этой системой бесполезно, и выбрал спокойную домашнюю жизнь, заботу о дочери, шуры-муры с хорошенькой служанкой (Дарья Семенова) и положение в обществе. Поэтому гневные речи Чацкого он слушает с легкой усмешкой – мол, плавали, знаем. А про дядюшку, что три раза растянулся перед императрицей, чтобы повесилить ее величество, рассказывает со смесью смеха и горечи: да, брат, противно, но вот так добываются чины и деньги.
Софья Ирины Таранник, похоже, тоже любит Чацкого в глубине души, но от женской обиды и гордости предпочитает другого, который не бросит, не пропадет на три года в неизвестном направлении, который предан и верен, как ей кажется. Тем более что Молчалин (отличный дебют выпускника Школы-студии МХАТ Даниила Шперлинга) тут не такой уж дурак. Это парень себе на уме – он знает, как себя вести в обществе, как добиваться расположения нужных людей, про себя в грош их не ставя, и пойдет к власти по головам. Он наверняка женится на Софье, будет изменять ей с Лизой, а папашу сошлет в деревню, установит в доме свои порядки и ой как отыграется за годы унижений.
Спектакль Алексея Бородина – не столько сатира на устройство нашего общества с его чинопочитанием, коррупцией, кумовством, неприятием другого мнения и т.д., сколько грустное размышление о том, как быть свободному человеку с несвободном мире. Все тот же гамлетовский вопрос: смириться, не лезть на рожон и предпочесть спокойную частную жизнь или остаться верным своим убеждениям, но заплатить за них разрывом с дорогими людьми и «волчьим билетом» в обществе? Этот вопрос сегодня остро стоит перед каждым из нас. Ведь Чацкому даже карету не подадут, хотя она с самого начала стоит на сцене, но, увы, никуда не движется. Русская птица-тройка застряла в снегах и вот уже 200 лет ни с места.
На этот спектакль можно смело вести школьников: здесь нет никаких вольностей и радикальных осовремениваний, которых так боятся учителя литературы. Постановка точно следует пьесе и в то же время не выглядит архаичной. Станислав Бенедиктов создал строгое черно-белое пространство из мобильных арок и колонн, напоминающее скорее холодный, геометричный Петербург, чем Москву, о которой здесь постоянно говорят.
Артисты сами двигают туда-сюда тяжелые декорации, создавая динамику сцен и вместе с тем – ощущение неустроенности, неукорененности, которое вроде бы противоречит нашему представлению об основательности дома Фамусова. В этом доме нет уюта, нет быта, нет даже печки, у которой можно погреться с дороги. Да и мебели как таковой нет. В гостиной лишь один стул, а софу выкатывают только для особо дорогих гостей вроде Скалозуба. Так что Чацкому приходится ютиться то на ступеньках, то на каких-то приступочках, то просто на полу. Он здесь на птичьих правах.
В этом аскетичном пространстве разыгрывается скорее драма идей, чем характеров. Самое главное, что сделал режиссер – дал прозвучать гениальному тексту Грибоедова, не забалтывая его, не нагружая отвлекающими деталями и не навязывая собственных интерпретаций. Этим, вероятно, объясняется и несколько отстраненная манера игры актеров, которые не присваивают себе текст, не проживают его, а буквально читают свои монологи. И звучат они убийственно актуально, даже злободневно. На строчках из знаменитого монолога «А судьи кто?»: «Не эти ли, грабительством богаты? / Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, / Великолепные соорудя палаты, / Где разливаются в пирах и мотовстве", – зал начинает истерично хохотать... Ведь не в бровь, а в глаз.Чацкий Максима Керина тут появляется эдаким Навальным – высокий, красивый, смелый, в черном дорожном пальто и берцах, настоящий романтический герой. Спускается из ложи по приставной лестнице, как по трапу самолета, и начинает с места в карьер вместо «здравствуйте» нести свои разоблачительные монологи, разгоряченный, будто только что с митинга. Но в этом доме его убеждений явно не разделяют. Не правда ли, знакомое ощущение, когда заходишь к старым друзьям, с которыми давно не виделись, и оказывается, что вы говорите на разных языках...
Впрочем, Фамусов Алексея Веселкина этого Чацкого вполне понимает и встречает по-дружески, даже по-братски. Он совсем не тупой ретроград и не «ватник», возможно, даже бывший либерал. Но перебесился, успокоился, понял, что бодаться с этой системой бесполезно, и выбрал спокойную домашнюю жизнь, заботу о дочери, шуры-муры с хорошенькой служанкой (Дарья Семенова) и положение в обществе. Поэтому гневные речи Чацкого он слушает с легкой усмешкой – мол, плавали, знаем. А про дядюшку, что три раза растянулся перед императрицей, чтобы повесилить ее величество, рассказывает со смесью смеха и горечи: да, брат, противно, но вот так добываются чины и деньги.
Софья Ирины Таранник, похоже, тоже любит Чацкого в глубине души, но от женской обиды и гордости предпочитает другого, который не бросит, не пропадет на три года в неизвестном направлении, который предан и верен, как ей кажется. Тем более что Молчалин (отличный дебют выпускника Школы-студии МХАТ Даниила Шперлинга) тут не такой уж дурак. Это парень себе на уме – он знает, как себя вести в обществе, как добиваться расположения нужных людей, про себя в грош их не ставя, и пойдет к власти по головам. Он наверняка женится на Софье, будет изменять ей с Лизой, а папашу сошлет в деревню, установит в доме свои порядки и ой как отыграется за годы унижений. Спектакль Алексея Бородина – не столько сатира на устройство нашего общества с его чинопочитанием, коррупцией, кумовством, неприятием другого мнения и т.д., сколько грустное размышление о том, как быть свободному человеку с несвободном мире. Все тот же гамлетовский вопрос: смириться, не лезть на рожон и предпочесть спокойную частную жизнь или остаться верным своим убеждениям, но заплатить за них разрывом с дорогими людьми и «волчьим билетом» в обществе? Этот вопрос сегодня остро стоит перед каждым из нас. Ведь Чацкому даже карету не подадут, хотя она с самого начала стоит на сцене, но, увы, никуда не движется. Русская птица-тройка застряла в снегах и вот уже 200 лет ни с места.
