В «Школе современной пьесы» Андрюс Рашимас работает девятый год, и при нем театр противостоит всем жестким ветрам, набрасывающимся на культуру. У театра, расположенного в самом центре Москвы, на углу Трубной и Неглинки, в здании старинного ресторана «Эрмитаж», много текущих проектов. Важное дело последних лет – драматургический конкурс «Действующие лица», а также строительство нового здания во дворе нынешнего. Но у любого современного театра есть и более глобальные сложности, о которых директор Андрюс Рашимас рассказал в интервью «Театралу».
– На вашем веку в «Школе современной пьесы» изменился язык веселого фрондерства, с которого «Школа» начиналась в 1989 году. А почему так произошло?
– Язык действительно поменялся. Даже за те девять лет, что я работаю в театре, поменялись взаимоотношения между зрителем и театром… Недавно театр отмечал столетие Марии Мироновой. В числе людей, выходивших на сцену, была Наина Ельцина. Они с Марией Владимировной дружили. По завершении вечера мы еще много говорили в кабинете Райхельгауза. И я себя поймал на мысли, что при Борисе Николаевиче был другой воздух. Казалось, что все впереди, что мы все сделаем и сможем. Сформулирую одной фразой наш многочасовой разговор: Ельцин жил на одну зарплату. Выводы пусть каждый делает сам. Сейчас по-другому. И в этом глубокие причины перемен, в том числе и театрального языка. Добавился прагматизм, который сам по себе штука хорошая. Но сейчас прагматизм деструктивный. У людей исчезла легкость, уверенность в завтрашнем дне. Куда-то пропал драйв. Мне приходится людей принимать, увольнять, передо мной проходят артисты, драматурги, технические сотрудники. И всех в первую очередь интересует соцзащита, льготы, зарплата и сроки ее выплаты. А сама работа интересует в третью очередь. Раньше было иначе: что я буду делать, чего могу достичь, а какая зарплата – увидим. Слом произошел в 2004–2005 годах.
– А что с вашей стройкой, она ведь длится не первый год?
– Никому в московском правительстве новый театр не нужен. Поэтому стройка и шла черепашьими темпами. А затем глава Москонтроля Рябинин (незадолго до своего увольнения) и вовсе остановил нашу стройку с резолюцией «нецелесообразно» и исчез с политической арены. Время идет, но у театра по-прежнему нет возможности шире осуществлять свою деятельность. Мы ведь намеревались отдать под реставрацию то здание, которое есть сейчас, а потом объединить старое и новое здания в трехзальный комплекс, в котором можно было бы проводить мероприятия любого формата. Я пытаюсь сейчас переориентировать эту схему на другую. Наверное, будет частное строительство, если мне удастся все выстроить юридически. А старое здание по-прежнему будет принадлежать Москве.
– Этот номер мы посвятили 83-му закону, согласно которому бюджетные учреждения (в том числе и театры) должны перейти на коммерческие рельсы. То есть больше зарабатывать самим и меньше надеяться на государство…
– В законе сказано, что будет госзадание, будет финансирование, все будет прозрачно и замечательно, потому что будут критерии оценки. Директоров театров позвали в Думу обсудить новшества, но нас никто не слушал, даже Юрия Петровича Любимова. Критерий у Минэкономразвития и Минфина один – финансовая успешность, количество проданных билетов. Но этот критерий для театра не работает. Театр встроен в систему институтов социализации наряду с семьей, школой, церковью, музеями и СМИ. Есть фундаментальная наука и наука прикладная. Какой можно придумать критерий эффективности для фундаментальной науки? Сколько человек сидит и думает или на сколько поднялась температура у того, кто думает? Так и с театром. Театр – лаборатория смысла. Я ни в коем случае не против количественного критерия. Сколько зрителей пришло, как мы их обслужили – это наша жизнь, наши будни, наши цифры. Но нужен, безусловно, и качественный критерий. Мы должны его вырабатывать и пригласить для этого профессионалов. Они пока у нас есть – Любимов, Захаров, Додин, Райхельгауз, Женовач. Пул критиков тоже может принести пользу.
– В Москве всегда были свои подзаконные акты…
– Больше не будет. Смена власти произошла для этого. Москва будет встроена в общую вертикаль.
– Какую функцию несет совет директоров московских театров при Департаменте культуры города Москвы?
– Это орган для донесения властных решений до ушей директоров и главных бухгалтеров. В противовес совету недавно создана некоммерческая организация, клуб директоров московских театров. По сути дела, это прообраз профессионального союза театральных директоров и менеджеров. Клуб создан для того, чтобы театральные менеджеры имели юридическую площадку, с которой их могли бы услышать государственные органы. С помощью юристов мы будем вырабатывать предложения по выработке качественных критериев. Второй важный вопрос – эффективность бюджетной вертикали. Вот вам простой пример. Вы журналист, получаете зарплату. Представьте, что вам говорят: «Твой журнал как-нибудь выйдет, не беспокойся. Главное, расскажи, как ты потратишь свою зарплату. И если ты не напишешь, что 3 тысячи рублей собираешься потратить на супермаркет, а 2 тысячи на автомобиль, тебе этих денег не видать. А если ты намерен тратить на супермаркет 2 тысячи, то одну тысячу забираем навсегда». А как при этом поживает ваш журнал – вообще никого не интересует. Недоверие ко мне, как к менеджеру, я переживаю со стороны государства постоянно. Непросто быть эффективным в таких условиях. Лужков дважды в год собирал директоров театров, слушал их, отвечал на вопросы, до кризиса строил театры. Два года назад он дал указание обеспечить доступ маломобильных групп населения в театр. По прошествии двух лет некая организация выиграла конкурс на модернизацию входов в ряд театров. Проблема в том, что прошло два года от правительственного поручения до выигранного конкретной фирмой конкурса. Был пройден огромный бумагооборот. Наконец, фирма, выигравшая конкурс, пришла к нам в театр, кажется, 11 декабря и сказала: так как год кончается, мы должны сделать работу до конца декабря. В театре пик сезонной активности. Мы должны были почти на месяц закрыть театр! Но мы сделали невозможное: не закрыли театр и модернизировали его согласно поручению. То есть проблема в том, что организационная работа шла два года подряд, люди получали зарплату, пока готовили тендеры. По всему выходит, что стоимость подготовительной работы для проведения тендеров и конкурсов сопоставима с тем, что тратится потом на дело. Неужели я бы сам за те же деньги за 2 года сделал хуже, чем ребята за 20 дней? А как оценить то, что мы работаем только с новой пьесой? Может статься, человек напишет пьесу. Что он с ней сделает? Разошлет на конкурсы. Один из них – «Действующие лица» – проводит «Школа современной пьесы». Ежегодно нам присылают около 500 пьес. Но как оценивать эффективность драматического конкурса? Оценить это можно только качественным критерием. Как может выглядеть госзадание для поиска новой пьесы? Если до конца года не найдем нового Чехова, то в следующем году денег не дадут? Вопросы, вопросы… Я преподаю философию первокурсникам на факультете мировой политики. Студенты, когда им задаешь вопрос о смыслах, теряются – 17-летние дети. Театр помогает искать смыслы. Если театр перестанет быть институтом социализации, лабораторией смыслов, а поставит себе единственной задачей развлекать и извлекать из этого прибыль, обществу будет много хуже.
– Язык действительно поменялся. Даже за те девять лет, что я работаю в театре, поменялись взаимоотношения между зрителем и театром… Недавно театр отмечал столетие Марии Мироновой. В числе людей, выходивших на сцену, была Наина Ельцина. Они с Марией Владимировной дружили. По завершении вечера мы еще много говорили в кабинете Райхельгауза. И я себя поймал на мысли, что при Борисе Николаевиче был другой воздух. Казалось, что все впереди, что мы все сделаем и сможем. Сформулирую одной фразой наш многочасовой разговор: Ельцин жил на одну зарплату. Выводы пусть каждый делает сам. Сейчас по-другому. И в этом глубокие причины перемен, в том числе и театрального языка. Добавился прагматизм, который сам по себе штука хорошая. Но сейчас прагматизм деструктивный. У людей исчезла легкость, уверенность в завтрашнем дне. Куда-то пропал драйв. Мне приходится людей принимать, увольнять, передо мной проходят артисты, драматурги, технические сотрудники. И всех в первую очередь интересует соцзащита, льготы, зарплата и сроки ее выплаты. А сама работа интересует в третью очередь. Раньше было иначе: что я буду делать, чего могу достичь, а какая зарплата – увидим. Слом произошел в 2004–2005 годах.
– А что с вашей стройкой, она ведь длится не первый год?
– Никому в московском правительстве новый театр не нужен. Поэтому стройка и шла черепашьими темпами. А затем глава Москонтроля Рябинин (незадолго до своего увольнения) и вовсе остановил нашу стройку с резолюцией «нецелесообразно» и исчез с политической арены. Время идет, но у театра по-прежнему нет возможности шире осуществлять свою деятельность. Мы ведь намеревались отдать под реставрацию то здание, которое есть сейчас, а потом объединить старое и новое здания в трехзальный комплекс, в котором можно было бы проводить мероприятия любого формата. Я пытаюсь сейчас переориентировать эту схему на другую. Наверное, будет частное строительство, если мне удастся все выстроить юридически. А старое здание по-прежнему будет принадлежать Москве.
– Этот номер мы посвятили 83-му закону, согласно которому бюджетные учреждения (в том числе и театры) должны перейти на коммерческие рельсы. То есть больше зарабатывать самим и меньше надеяться на государство…
– В законе сказано, что будет госзадание, будет финансирование, все будет прозрачно и замечательно, потому что будут критерии оценки. Директоров театров позвали в Думу обсудить новшества, но нас никто не слушал, даже Юрия Петровича Любимова. Критерий у Минэкономразвития и Минфина один – финансовая успешность, количество проданных билетов. Но этот критерий для театра не работает. Театр встроен в систему институтов социализации наряду с семьей, школой, церковью, музеями и СМИ. Есть фундаментальная наука и наука прикладная. Какой можно придумать критерий эффективности для фундаментальной науки? Сколько человек сидит и думает или на сколько поднялась температура у того, кто думает? Так и с театром. Театр – лаборатория смысла. Я ни в коем случае не против количественного критерия. Сколько зрителей пришло, как мы их обслужили – это наша жизнь, наши будни, наши цифры. Но нужен, безусловно, и качественный критерий. Мы должны его вырабатывать и пригласить для этого профессионалов. Они пока у нас есть – Любимов, Захаров, Додин, Райхельгауз, Женовач. Пул критиков тоже может принести пользу.
– В Москве всегда были свои подзаконные акты…
– Больше не будет. Смена власти произошла для этого. Москва будет встроена в общую вертикаль.
– Какую функцию несет совет директоров московских театров при Департаменте культуры города Москвы?
– Это орган для донесения властных решений до ушей директоров и главных бухгалтеров. В противовес совету недавно создана некоммерческая организация, клуб директоров московских театров. По сути дела, это прообраз профессионального союза театральных директоров и менеджеров. Клуб создан для того, чтобы театральные менеджеры имели юридическую площадку, с которой их могли бы услышать государственные органы. С помощью юристов мы будем вырабатывать предложения по выработке качественных критериев. Второй важный вопрос – эффективность бюджетной вертикали. Вот вам простой пример. Вы журналист, получаете зарплату. Представьте, что вам говорят: «Твой журнал как-нибудь выйдет, не беспокойся. Главное, расскажи, как ты потратишь свою зарплату. И если ты не напишешь, что 3 тысячи рублей собираешься потратить на супермаркет, а 2 тысячи на автомобиль, тебе этих денег не видать. А если ты намерен тратить на супермаркет 2 тысячи, то одну тысячу забираем навсегда». А как при этом поживает ваш журнал – вообще никого не интересует. Недоверие ко мне, как к менеджеру, я переживаю со стороны государства постоянно. Непросто быть эффективным в таких условиях. Лужков дважды в год собирал директоров театров, слушал их, отвечал на вопросы, до кризиса строил театры. Два года назад он дал указание обеспечить доступ маломобильных групп населения в театр. По прошествии двух лет некая организация выиграла конкурс на модернизацию входов в ряд театров. Проблема в том, что прошло два года от правительственного поручения до выигранного конкретной фирмой конкурса. Был пройден огромный бумагооборот. Наконец, фирма, выигравшая конкурс, пришла к нам в театр, кажется, 11 декабря и сказала: так как год кончается, мы должны сделать работу до конца декабря. В театре пик сезонной активности. Мы должны были почти на месяц закрыть театр! Но мы сделали невозможное: не закрыли театр и модернизировали его согласно поручению. То есть проблема в том, что организационная работа шла два года подряд, люди получали зарплату, пока готовили тендеры. По всему выходит, что стоимость подготовительной работы для проведения тендеров и конкурсов сопоставима с тем, что тратится потом на дело. Неужели я бы сам за те же деньги за 2 года сделал хуже, чем ребята за 20 дней? А как оценить то, что мы работаем только с новой пьесой? Может статься, человек напишет пьесу. Что он с ней сделает? Разошлет на конкурсы. Один из них – «Действующие лица» – проводит «Школа современной пьесы». Ежегодно нам присылают около 500 пьес. Но как оценивать эффективность драматического конкурса? Оценить это можно только качественным критерием. Как может выглядеть госзадание для поиска новой пьесы? Если до конца года не найдем нового Чехова, то в следующем году денег не дадут? Вопросы, вопросы… Я преподаю философию первокурсникам на факультете мировой политики. Студенты, когда им задаешь вопрос о смыслах, теряются – 17-летние дети. Театр помогает искать смыслы. Если театр перестанет быть институтом социализации, лабораторией смыслов, а поставит себе единственной задачей развлекать и извлекать из этого прибыль, обществу будет много хуже.
