Олег Фонкац в юности работал осветителем в Театре им. Моссовета. С тех пор он успел поработать заведующим осветительским цехом, «пультовиком», художником по свету в Ермоловском и Вахтанговском, и в театре «Эрмитаж». С 1993 по 2001 год жил в Израиле, где сотрудничал с антрепризным театром Михаила Казакова. Вернувшись в Россию и поменяв несколько мест работы, Олег вновь вернулся в Театр Моссовета, где сейчас служит заместителем заведующего художественно-постановочной части.
– Всё началось в прошлом веке, в восьмидесятых с песен под гитару. Всегда хотелось, чтоб стихи не превращались в либретто, а могли существовать отдельно от музыки. Тогда, я старался, чтоб у меня было не больше пятидесяти песен, поэтому от лишнего избавлялся. Сейчас, я себя этим количеством не ограничиваю. В издательстве «Стеклограф» вышла моя книга стихов и рассказов с названием «А вы мне не верили», в которой только несколько старых стихотворений (песен), всё остальное написано сравнительно недавно. На детской студии «Актёр», только что, Олег Кузнецов (актёр Театра им. Моссовета) закончил съёмки короткометражного фильма «Реванш» по моему рассказу «Игра в шашки».
Вьюга
И снегопада жирные штрихи
Замельтешили вьюгой карандашной,
Над площадью, над привокзальной башней,
Над пешеходами, что в сутолоке страшной,
Как по команде, бросились в штыки.
И капюшоны, словно парики
Напудренные и белеют букли
И не понять: подкова ли, каблук ли
Стучит о лёд и высекает угли
Холодные, на берегу реки.
А там заносы снежной шелухи,
Плющиха тонет в леденящем пепле,
Лущит и вяжет, и считает петли,
И окна в мутной пелене ослепли,
И снегопада жирные штрихи.
Буран
Буран, как матовый плафон,
Как колокол полупрозрачный,
Воздушный, призрачный, невзрачный,
Собою застит небосклон.
Буран — ослепший Полифем,
Пытается, в своём жилище,
Нас раскусить, когда отыщет,
Среди баранов и проблем.
Буран, в лице меняет цвет,
Сдвигает время с мёртвой точки,
А мы из этой зимней бочки,
Узнав, что в спячке смысла нет,
Просыпались, без проволочки,
На божий свет!
Часы остановились
Был поздний час, который чтенью
Легко я в жертву отдаю,
Когда полузаметной тенью
Становишься в своём раю.
И многим сны уже приснились,
И стрелки медлят на краю
У полночи, и мысли сбились,
И что часы остановились
Я слишком поздно узнаю...
Дом со львами
И брызги зимнего изюма
По белизне, по новизне,
Извне, без фокуса и зума,
Возникшие во всей возне.
Разлёгся переулок криво,
Свернул в заезженную жуть,
И львы заснеженные гривы
Никак не могут отряхнуть.
И доля львиная на морде
К судьбе презрением сквозит,
С корзинами коринфский ордер
Вот-вот рассыпаться грозит.
Сомелье
Мы замерли, как в янтаре,
Кто на диване, кто на кресле;
Печётся осень в алтаре
Об этой сумрачной поре,
Чтоб мы случайно не воскресли.
Чтоб мы увязли в той смоле,
Листая книги и тетради,
Тянули б время на земле,
Как тянет рислинг сомелье,
Чтоб рассказать о винограде.
Укрывшись пледом, как в меду
Тонуть, и чуять привкус дёгтя.
Угадывать в каком году
В своём аду, в глухом саду,
Печаль не будет стоить ногтя.
Плато Путорана
Титаны на этом плато пировали,
Порвали базальт на ущелья и реки,
Сковали озёрам хрустальные веки,
Рассыпали уголь в глубоком провале.
Плато Путорана — жилище барана,
Берлога медведя, охота лисицы,
Замёрзли кустарников хрупких ресницы,
Здесь самое место для трона тирана,
Чтоб пыл охладился в объятьях бурана.
Здесь летом шумят водопады и птицы,
Лишайников пледы, тропа к водопою,
Мне снится, что я очарован тропою...
Здесь Англия может легко поместиться!
Метаморфозы
Отведав дачного прованса,
Коснувшись лета на лету,
Мы скоро заскользим по льду,
По корке хрупкой, по фаянсу.
Остекленеет виноград,
Растущий на стене кирпичной,
Своей ползучестью античной,
Невольно, привлекая взгляд.
Сметает дворник всё подряд:
Осколки мёрзлого фарфора,
Следы серебряного сора,
Слюды и кварца кавардак.
Озябла в танце Терпсихора
И не согреется никак...
Дочери
Бодяжит осень свой напиток —
Адажио листвы больной,
Как бальный танец, как избыток
Хореографии и пыток —
Кабальный театр крепостной.
Уснуло время сном улиток
И паутины пух льняной
Дрожит и гаснет солнца слиток,
Лист увядает, словно свиток
Пергамента. Грядёт покой.
Твой профиль спорит с Нефертити,
И точкой светится серьга;
А осень, только посмотрите —
Вся в позолоте и нефрите,
Наврите розе на иврите,
Что следом выпадут снега.
Застывшая в кошачьей позе
Уже не разобрать, где сон,
Ты размечталась о морозе
И здесь, в задумчивом гипнозе,
Затвором щёлкнул Эхнатон.
И ты очнулась, наважденье
Прошло, ты на горе Кармель,
Где нет такого наслажденья,
Как осени самосожженье,
Как листьев мёд и карамель...
Паук
Он мог бы книгу написать о ядах,
Об узелках, тенётах и нарядах,
О вечном сне, в объятиях у шёлка,
О путанице суеты и шока.
Он мог бы написать трактат о связи,
Об ужасе у насекомых в глазе,
О привыкании, покорности и грусти,
Надежде, что когда-нибудь отпустят.
Он мог бы написать эссе о нитях,
О камышах, о тростниках, о выпях,
О выпитом у дрозофилы соке,
О выдержке в засаде, о наскоке.
Он мог бы толковать хитросплетения,
Он мог бы ликовать до исступления,
Он мог бы поделиться липкой славой,
Словами клейкими, стремительной облавой.
Средь завязей цветочных, колебаний ветки,
Движений точных, выверенных, метких,
Блестит на солнце паутины пух,
Ты о пощаде не проси — он глух.
О, если б я мог...
О, если б я мог окунуться в тот лес,
Как беличья кисть, с акварелью и без,
Как рыжий и лёгкий, на вес, колонок,
Где речки изгиб, как дамасский клинок.
Гуашью разлиться, где в горной глуши,
Из ножен торчат ледников палаши,
И снежных вершин глянцевитый акрил,
О, если б я мог, теплотой растворил.
О, если б я мог, я бы темперой стал,
Где средневековый сияет кристалл,
Наскальным рисунком у древней горы,
Графитом, углём и кусочком коры.
Эскизом к фигуре, наброском к лицу...
Трепещущих крыльев на пальцах пыльцу,
Пигмент и чешуйки, павлиний глазок
Оставить на веки, о, если б я мог!
Какие перлы на кону...
Какие перлы на кону —
Дождя подвески, молний нитки;
Их сумрак примерял к окну,
И дегустировал напитки.
И между делом козырял
И куш срывал, и делал ставки,
И гнёзда птичьи разорял,
И громом бухал для затравки.
И опускался дом ко дну,
Туда где глубь и неизвестность,
Туда где чувства на кону,
Туда, где сон и бестелесность.
В глуши рязанской...
В глуши рязанской, где тепло
И дверь скрипит и паутинка,
И муха бьётся о стекло,
Крамского старая картинка.
И место злачное — сарай,
И лень, и книг случайных чтиво;
И свой обозначая рай
Петух крылами бьёт кичливо.
И за дорогой, там, где пруд
Затянут ряской и деревья
Склонились, будто воду пьют,
В тумане грезится деревня,
Которой нет, один лишь дух
Витает грустно над избушкой,
И лес испытывает слух,
И забавляется кукушкой.
И у калитки старый пёс
Глядит, что я ему принёс...
Городской пейзаж
Нависла утренняя дымка,
Крыш повторяя сложный пазл,
Как будто кистью невидимка
Весь город смазал.
Вдали в расфокусе картинка
И требуется кадру ретушь,
Там, где Плющиха, где Ордынка,
Названий ветошь.
Там, где флотилия речная
Готова отправляться в рейсы,
Себя волне препоручая,
Теряет резкость.
Там, где дома стоят гурьбою —
Деталей мелких самый цимес,
И в небо ТЭЦ кадит трубою,
Как при Цусиме дыма примесь...
Вишнёвый сад...
Вишнёвый сад, обилье ягод,
В терраске свет, варенье на год.
На кресле старое сукно,
Стучится бабочка в окно.
Никто не спит, играют в карты,
На гвоздике дырявый фартук,
Курить выходят на крыльцо,
В тени скрывается лицо.
Клянутся, что последний кон,
И разливают самогон.
И чёрный кот при лунном свете
Сидит, как сфинкс, за всё в ответе...
Московский дворик
Московский дворик и сиеста
Себе с трудом находит место,
Где солнце влипло по колено,
В него макает кисть Поленов.
Московский дворик, свет и морок,
И каждый блик для глаза дорог,
Стреляет в самую сетчатку
И тень бросает, как перчатку.
Московский дворик, с гулким эхом,
Назло прорухам и прорехам,
Осаду держит обречённо,
С дворовым псом и кошкой чёрной.
Московский дворик полон звуков,
Ушная раковина слухов,
По цвету — чесуча и нанка,
Фасада грубая изнанка.
Московский дворик, окрик резкий,
Трепещут в окнах занавески,
Стук торопливый каблуков
И тяжесть серых облаков...
В том царстве...
В том царстве, где летают шмель и овод,
Где полуголые индейцы ищут повод
Войну затеять, против бледнолицых,
Мой лук в сарае на гвозде пылится.
В том царстве, где пищит комар зануда,
На огороде пугало, как Будда,
И облаков заснеженные Альпы,
И краснокожие снимают скальпы.
В том царстве, где река пропахла тиной,
Подросток замер, как фрагмент картины,
Вода бликует, ветка не качнётся,
Не окликай его, а то очнётся...
Мы зажигаем свечи...
Мы зажигаем свечи, таинство,
Сто лет назад привычный быт,
И время незаметно тянется,
И в переулке стук копыт.
И лунный календарь соперничал,
Григорианский осерчал,
В подсвечнике огонь занервничал
И даты разные сличал.
Столкнулись Рождество и Ханука,
А ну-ка вспомни, что к чему,
Зачем истерика и паника
Благому дому моему?
Тьма накрывала непролазная,
Вооружившись фитильком,
Свеча играла алой плазмою,
И трепетала мотыльком.
Воск источает запах, плавится
И льётся лавой в серебре,
И домочадцам это нравится,
Немного света в декабре,
Он в мутных стёклах отражается,
Прохожим виден во дворе.
Младенец заново рождается,
И блеск на Храмовой горе.
Пилат
Вагон метро, мелькает анфилада,
Напротив человек похожий на Пилата
Своею грустью, под глазами тень,
Скорей всего обычная мигрень.
В час пик гудит подземная парильня,
Подростки ломятся похожие на римлян
Своим нахрапом и языческая дрянь
Слетает с уст, не ведающих грань.
Дворцы подземные, московское барокко,
Сейчас введут туземного пророка,
Толкая в спину, через турникет,
И шарф петлёю на воротнике.
В толпе задумчиво расхаживает стража,
Им вместе неизвестно чувство страха,
Из глубины тоннеля фары сеют
Внезапный свет студенту фарисею.
Весь день не умолкают катакомбы,
Проносятся составы словно бомбы,
И голос, не попавший в список санкций,
Названья выговаривает станций.
Так вот, а что касается Пилата,
Приветствуя пророка точно брата,
Преобразился и повеселел
И страже беспокоить не велел...
Погост
Aujourd’hui, maman est morte
Albert Camus
Здесь на погосте тишина и зябко,
Цветы тряпичные нахваливает бабка,
И отдаёт недорого венок,
И обращается ко мне, сынок.
Здесь на погосте загостились гости,
Зато не ведают ни радости, ни злости,
Как якорем былые имена
Цепляются крестом за времена.
Здесь на погосте понимаешь только,
Земная доля оказалась долькой
Суглинка, где хозяйничают травы
И сожаленье, в качестве приправы.
Здесь на погосте чоповцы смеются,
Перед вратами ёжатся и мнутся,
Memento mori это не про них,
Страх первобытный в сердце не проник.
Здесь на погосте ветрено и хладно,
В морозный воздух проникает ладан,
В дыхании зимы витает смирна,
Душа в обитель отлетает мирно...
Из листьев увядших...
Из листьев увядших, из хвои, из веток,
Из горечи дымной, из грустных заметок,
Из сумерек мокрых, из талого льда
Мерцает бессонницы зимней слюда.
Из прошлого века густой муравейник,
Из сада колючий и цепкий репейник,
Из глупого детства висячий мосток,
И каждая мелочь стреляет в висок...
Домик у озера
Осталось добраться до озера,
До леса, до дома в глуши,
Пока не прошли бульдозером
По фибрам бездонной души.
Сначала по скользкому берегу
Извилистой старой реки,
Куда не забраться и Берингу
Таланту его вопреки.
А там ледяными падями
По острому снегу скользя,
Локтями, ладонями, пядями,
Откладывать больше нельзя.
И тропками еле заметными
И топким болотом тайги,
Богатства минуя несметные,
Которые к слову туги.
И мимо бурлящего кратера,
Бросая ненужное вглубь,
Пока не сровняли трактором
Стихом шевелящихся губ.
Как было хорошо болеть...
Как было хорошо болеть,
Горою скомканной белеть,
На фоне выцветших обоев,
Глотая чтение любое.
Горит приклеенный горчичник,
Диктует в телефон отличник,
Как приговор тебе домашку,
Чуть не смахнул со стула чашку.
Лежат на блюдечке таблетки,
На косяке дверном заметки
О росте, что не так высок,
Хоть подымайся на мысок.
От кашля вкусная микстура,
Но к вечеру температура,
И карта Флинта в сундуке
И Сильвер на одной ноге.
В прихожей кто-то дверью хлопнул,
И сумерки, и снега хлопья.
И врач отбрасывает тень,
И продлевает бюллетень...
В макетной теснота...
В макетной теснота, навалены детали,
Какие мастера надежды подавали!
Выдерживали стиль, и в цвете, и в масштабе,
И потирали бровь, как генералы в штабе.
И кистью, и ножом мельчили и кромсали,
И ногти в забытьи задумчиво кусали.
И критики пальба по крепости бумажной,
Художник пот со лба стирал салфеткой влажной.
И замерли цеха в преддверьи приговора,
Никчемна и суха война без разговора...
– Всё началось в прошлом веке, в восьмидесятых с песен под гитару. Всегда хотелось, чтоб стихи не превращались в либретто, а могли существовать отдельно от музыки. Тогда, я старался, чтоб у меня было не больше пятидесяти песен, поэтому от лишнего избавлялся. Сейчас, я себя этим количеством не ограничиваю. В издательстве «Стеклограф» вышла моя книга стихов и рассказов с названием «А вы мне не верили», в которой только несколько старых стихотворений (песен), всё остальное написано сравнительно недавно. На детской студии «Актёр», только что, Олег Кузнецов (актёр Театра им. Моссовета) закончил съёмки короткометражного фильма «Реванш» по моему рассказу «Игра в шашки».
Вьюга
И снегопада жирные штрихи
Замельтешили вьюгой карандашной,
Над площадью, над привокзальной башней,
Над пешеходами, что в сутолоке страшной,
Как по команде, бросились в штыки.
И капюшоны, словно парики
Напудренные и белеют букли
И не понять: подкова ли, каблук ли
Стучит о лёд и высекает угли
Холодные, на берегу реки.
А там заносы снежной шелухи,
Плющиха тонет в леденящем пепле,
Лущит и вяжет, и считает петли,
И окна в мутной пелене ослепли,
И снегопада жирные штрихи.
Буран
Буран, как матовый плафон,
Как колокол полупрозрачный,
Воздушный, призрачный, невзрачный,
Собою застит небосклон.
Буран — ослепший Полифем,
Пытается, в своём жилище,
Нас раскусить, когда отыщет,
Среди баранов и проблем.
Буран, в лице меняет цвет,
Сдвигает время с мёртвой точки,
А мы из этой зимней бочки,
Узнав, что в спячке смысла нет,
Просыпались, без проволочки,
На божий свет!
Часы остановились
Был поздний час, который чтенью
Легко я в жертву отдаю,
Когда полузаметной тенью
Становишься в своём раю.
И многим сны уже приснились,
И стрелки медлят на краю
У полночи, и мысли сбились,
И что часы остановились
Я слишком поздно узнаю...
Дом со львами
И брызги зимнего изюма
По белизне, по новизне,
Извне, без фокуса и зума,
Возникшие во всей возне.
Разлёгся переулок криво,
Свернул в заезженную жуть,
И львы заснеженные гривы
Никак не могут отряхнуть.
И доля львиная на морде
К судьбе презрением сквозит,
С корзинами коринфский ордер
Вот-вот рассыпаться грозит.
Сомелье
Мы замерли, как в янтаре,
Кто на диване, кто на кресле;
Печётся осень в алтаре
Об этой сумрачной поре,
Чтоб мы случайно не воскресли.
Чтоб мы увязли в той смоле,
Листая книги и тетради,
Тянули б время на земле,
Как тянет рислинг сомелье,
Чтоб рассказать о винограде.
Укрывшись пледом, как в меду
Тонуть, и чуять привкус дёгтя.
Угадывать в каком году
В своём аду, в глухом саду,
Печаль не будет стоить ногтя.
Плато Путорана
Титаны на этом плато пировали,
Порвали базальт на ущелья и реки,
Сковали озёрам хрустальные веки,
Рассыпали уголь в глубоком провале.
Плато Путорана — жилище барана,
Берлога медведя, охота лисицы,
Замёрзли кустарников хрупких ресницы,
Здесь самое место для трона тирана,
Чтоб пыл охладился в объятьях бурана.
Здесь летом шумят водопады и птицы,
Лишайников пледы, тропа к водопою,
Мне снится, что я очарован тропою...
Здесь Англия может легко поместиться!
Метаморфозы
Отведав дачного прованса,
Коснувшись лета на лету,
Мы скоро заскользим по льду,
По корке хрупкой, по фаянсу.
Остекленеет виноград,
Растущий на стене кирпичной,
Своей ползучестью античной,
Невольно, привлекая взгляд.
Сметает дворник всё подряд:
Осколки мёрзлого фарфора,
Следы серебряного сора,
Слюды и кварца кавардак.
Озябла в танце Терпсихора
И не согреется никак...
Дочери
Бодяжит осень свой напиток —
Адажио листвы больной,
Как бальный танец, как избыток
Хореографии и пыток —
Кабальный театр крепостной.
Уснуло время сном улиток
И паутины пух льняной
Дрожит и гаснет солнца слиток,
Лист увядает, словно свиток
Пергамента. Грядёт покой.
Твой профиль спорит с Нефертити,
И точкой светится серьга;
А осень, только посмотрите —
Вся в позолоте и нефрите,
Наврите розе на иврите,
Что следом выпадут снега.
Застывшая в кошачьей позе
Уже не разобрать, где сон,
Ты размечталась о морозе
И здесь, в задумчивом гипнозе,
Затвором щёлкнул Эхнатон.
И ты очнулась, наважденье
Прошло, ты на горе Кармель,
Где нет такого наслажденья,
Как осени самосожженье,
Как листьев мёд и карамель...
Паук
Он мог бы книгу написать о ядах,
Об узелках, тенётах и нарядах,
О вечном сне, в объятиях у шёлка,
О путанице суеты и шока.
Он мог бы написать трактат о связи,
Об ужасе у насекомых в глазе,
О привыкании, покорности и грусти,
Надежде, что когда-нибудь отпустят.
Он мог бы написать эссе о нитях,
О камышах, о тростниках, о выпях,
О выпитом у дрозофилы соке,
О выдержке в засаде, о наскоке.
Он мог бы толковать хитросплетения,
Он мог бы ликовать до исступления,
Он мог бы поделиться липкой славой,
Словами клейкими, стремительной облавой.
Средь завязей цветочных, колебаний ветки,
Движений точных, выверенных, метких,
Блестит на солнце паутины пух,
Ты о пощаде не проси — он глух.
О, если б я мог...
О, если б я мог окунуться в тот лес,
Как беличья кисть, с акварелью и без,
Как рыжий и лёгкий, на вес, колонок,
Где речки изгиб, как дамасский клинок.
Гуашью разлиться, где в горной глуши,
Из ножен торчат ледников палаши,
И снежных вершин глянцевитый акрил,
О, если б я мог, теплотой растворил.
О, если б я мог, я бы темперой стал,
Где средневековый сияет кристалл,
Наскальным рисунком у древней горы,
Графитом, углём и кусочком коры.
Эскизом к фигуре, наброском к лицу...
Трепещущих крыльев на пальцах пыльцу,
Пигмент и чешуйки, павлиний глазок
Оставить на веки, о, если б я мог!
Какие перлы на кону...
Какие перлы на кону —
Дождя подвески, молний нитки;
Их сумрак примерял к окну,
И дегустировал напитки.
И между делом козырял
И куш срывал, и делал ставки,
И гнёзда птичьи разорял,
И громом бухал для затравки.
И опускался дом ко дну,
Туда где глубь и неизвестность,
Туда где чувства на кону,
Туда, где сон и бестелесность.
В глуши рязанской...
В глуши рязанской, где тепло
И дверь скрипит и паутинка,
И муха бьётся о стекло,
Крамского старая картинка.
И место злачное — сарай,
И лень, и книг случайных чтиво;
И свой обозначая рай
Петух крылами бьёт кичливо.
И за дорогой, там, где пруд
Затянут ряской и деревья
Склонились, будто воду пьют,
В тумане грезится деревня,
Которой нет, один лишь дух
Витает грустно над избушкой,
И лес испытывает слух,
И забавляется кукушкой.
И у калитки старый пёс
Глядит, что я ему принёс...
Городской пейзаж
Нависла утренняя дымка,
Крыш повторяя сложный пазл,
Как будто кистью невидимка
Весь город смазал.
Вдали в расфокусе картинка
И требуется кадру ретушь,
Там, где Плющиха, где Ордынка,
Названий ветошь.
Там, где флотилия речная
Готова отправляться в рейсы,
Себя волне препоручая,
Теряет резкость.
Там, где дома стоят гурьбою —
Деталей мелких самый цимес,
И в небо ТЭЦ кадит трубою,
Как при Цусиме дыма примесь...
Вишнёвый сад...
Вишнёвый сад, обилье ягод,
В терраске свет, варенье на год.
На кресле старое сукно,
Стучится бабочка в окно.
Никто не спит, играют в карты,
На гвоздике дырявый фартук,
Курить выходят на крыльцо,
В тени скрывается лицо.
Клянутся, что последний кон,
И разливают самогон.
И чёрный кот при лунном свете
Сидит, как сфинкс, за всё в ответе...
Московский дворик
Московский дворик и сиеста
Себе с трудом находит место,
Где солнце влипло по колено,
В него макает кисть Поленов.
Московский дворик, свет и морок,
И каждый блик для глаза дорог,
Стреляет в самую сетчатку
И тень бросает, как перчатку.
Московский дворик, с гулким эхом,
Назло прорухам и прорехам,
Осаду держит обречённо,
С дворовым псом и кошкой чёрной.
Московский дворик полон звуков,
Ушная раковина слухов,
По цвету — чесуча и нанка,
Фасада грубая изнанка.
Московский дворик, окрик резкий,
Трепещут в окнах занавески,
Стук торопливый каблуков
И тяжесть серых облаков...
В том царстве...
В том царстве, где летают шмель и овод,
Где полуголые индейцы ищут повод
Войну затеять, против бледнолицых,
Мой лук в сарае на гвозде пылится.
В том царстве, где пищит комар зануда,
На огороде пугало, как Будда,
И облаков заснеженные Альпы,
И краснокожие снимают скальпы.
В том царстве, где река пропахла тиной,
Подросток замер, как фрагмент картины,
Вода бликует, ветка не качнётся,
Не окликай его, а то очнётся...
Мы зажигаем свечи...
Мы зажигаем свечи, таинство,
Сто лет назад привычный быт,
И время незаметно тянется,
И в переулке стук копыт.
И лунный календарь соперничал,
Григорианский осерчал,
В подсвечнике огонь занервничал
И даты разные сличал.
Столкнулись Рождество и Ханука,
А ну-ка вспомни, что к чему,
Зачем истерика и паника
Благому дому моему?
Тьма накрывала непролазная,
Вооружившись фитильком,
Свеча играла алой плазмою,
И трепетала мотыльком.
Воск источает запах, плавится
И льётся лавой в серебре,
И домочадцам это нравится,
Немного света в декабре,
Он в мутных стёклах отражается,
Прохожим виден во дворе.
Младенец заново рождается,
И блеск на Храмовой горе.
Пилат
Вагон метро, мелькает анфилада,
Напротив человек похожий на Пилата
Своею грустью, под глазами тень,
Скорей всего обычная мигрень.
В час пик гудит подземная парильня,
Подростки ломятся похожие на римлян
Своим нахрапом и языческая дрянь
Слетает с уст, не ведающих грань.
Дворцы подземные, московское барокко,
Сейчас введут туземного пророка,
Толкая в спину, через турникет,
И шарф петлёю на воротнике.
В толпе задумчиво расхаживает стража,
Им вместе неизвестно чувство страха,
Из глубины тоннеля фары сеют
Внезапный свет студенту фарисею.
Весь день не умолкают катакомбы,
Проносятся составы словно бомбы,
И голос, не попавший в список санкций,
Названья выговаривает станций.
Так вот, а что касается Пилата,
Приветствуя пророка точно брата,
Преобразился и повеселел
И страже беспокоить не велел...
Погост
Aujourd’hui, maman est morte
Albert Camus
Здесь на погосте тишина и зябко,
Цветы тряпичные нахваливает бабка,
И отдаёт недорого венок,
И обращается ко мне, сынок.
Здесь на погосте загостились гости,
Зато не ведают ни радости, ни злости,
Как якорем былые имена
Цепляются крестом за времена.
Здесь на погосте понимаешь только,
Земная доля оказалась долькой
Суглинка, где хозяйничают травы
И сожаленье, в качестве приправы.
Здесь на погосте чоповцы смеются,
Перед вратами ёжатся и мнутся,
Memento mori это не про них,
Страх первобытный в сердце не проник.
Здесь на погосте ветрено и хладно,
В морозный воздух проникает ладан,
В дыхании зимы витает смирна,
Душа в обитель отлетает мирно...
Из листьев увядших...
Из листьев увядших, из хвои, из веток,
Из горечи дымной, из грустных заметок,
Из сумерек мокрых, из талого льда
Мерцает бессонницы зимней слюда.
Из прошлого века густой муравейник,
Из сада колючий и цепкий репейник,
Из глупого детства висячий мосток,
И каждая мелочь стреляет в висок...
Домик у озера
Осталось добраться до озера,
До леса, до дома в глуши,
Пока не прошли бульдозером
По фибрам бездонной души.
Сначала по скользкому берегу
Извилистой старой реки,
Куда не забраться и Берингу
Таланту его вопреки.
А там ледяными падями
По острому снегу скользя,
Локтями, ладонями, пядями,
Откладывать больше нельзя.
И тропками еле заметными
И топким болотом тайги,
Богатства минуя несметные,
Которые к слову туги.
И мимо бурлящего кратера,
Бросая ненужное вглубь,
Пока не сровняли трактором
Стихом шевелящихся губ.
Как было хорошо болеть...
Как было хорошо болеть,
Горою скомканной белеть,
На фоне выцветших обоев,
Глотая чтение любое.
Горит приклеенный горчичник,
Диктует в телефон отличник,
Как приговор тебе домашку,
Чуть не смахнул со стула чашку.
Лежат на блюдечке таблетки,
На косяке дверном заметки
О росте, что не так высок,
Хоть подымайся на мысок.
От кашля вкусная микстура,
Но к вечеру температура,
И карта Флинта в сундуке
И Сильвер на одной ноге.
В прихожей кто-то дверью хлопнул,
И сумерки, и снега хлопья.
И врач отбрасывает тень,
И продлевает бюллетень...
В макетной теснота...
В макетной теснота, навалены детали,
Какие мастера надежды подавали!
Выдерживали стиль, и в цвете, и в масштабе,
И потирали бровь, как генералы в штабе.
И кистью, и ножом мельчили и кромсали,
И ногти в забытьи задумчиво кусали.
И критики пальба по крепости бумажной,
Художник пот со лба стирал салфеткой влажной.
И замерли цеха в преддверьи приговора,
Никчемна и суха война без разговора...
