Несмотря на то, что Александр Фокин рос за кулисами «Ленкома», где служит его отец Игорь Фокин и театра «Кремлевский балет», где работала мама Елена Федоренко, он не стал актером, а выбрал профессию продюсера. Много лет проработал в администрации СТИ, а сейчас преподает в родном ГИТИСе и с 2021 года – декан продюсерского факультета Школы-студии МХАТ.
– Александр, у вас первое детское воспоминание о театре – это, наверное, «Ленком»?
– Начнем с того, что как недавно выяснилось, папа меня сознательно от «закулисья» оберегал, чтобы к театру не «приучать», но совсем уберечь все-таки не удалось. Про как таковое первое воспоминание сложно рассказать, это какой-то ряд зарисовок. И, скорее всего, это не столько «Ленком», сколько «Кремлевский балет». Потому что папа у меня в «Ленкоме» работает, а мама работала завлитом в «Кремлевском балете». Так что вспоминается это закулисье, и гастроли, и поездки с этим коллективом.
Что касается «Ленкома», то один раз я вообще чуть не сорвал спектакль «Юнона и Авось». Меня посадили в директорскую ложу, а когда папа вышел на сцену, я на весь зал крикнул: «Папа». И меня с позором вывели из ложи… Мне было лет пять, наверное.
– А кого ваш папа там играл?
– Папа кого только ни играл в «Юноне» – и священника православного, и монаха католического, и матроса, естественно. Через «Юнону» прошли практически все артисты этого театра в той или иной мере. Но в тот раз он вышел в роли православного священника, который венчает Кончиту и графа Резанова. Я точно помню, как он вышел, причем, я его узнал даже несмотря на бороду!
А вообще вспоминаются не какие-то конкретные факты, а просто общее некое закулисное настроение. Для меня театр начался не с посещения зрительного зала, а из-за кулис. Скорее, для меня было в новинку рано или поздно оказаться в зрительном зале и понять, что, оказывается, театр существует для людей, которые в зале сидят. Я же изначально бывал по другую сторону кулис, в гримерках. Ленкомовских актеров я даже идентифицирую по тому, кто в какой гримерке находился, еще в те времена, это было еще начало 1990-х годов. Сейчас, конечно, там уже все поменялось.
– С кем-то из легендарных актеров удалось познакомиться, пообщаться?
– У «Ленкома» есть такое место, под названием Салтыковка, там в 1990-е годы были ленкомовские дачи, на летнее время туда приезжали сотрудники театра с семьями. Оно, кстати, и до сих пор существует. Там домики, разделенные на некоторое количество жилых пространств, и в каждом кто-то из артистов и сотрудников «Ленкома» жил. Я точно помню, что там жили Раковы всей семьей, и там мы познакомились и с другими актерами тоже: Речман, Дружкин, Инна Георгиевна Бомко.
Вспоминаются еще истории из Щелыково (это дом творчества СТД, усадьба Островского), где мы отдыхали каждое лето с 1989 года по 2006 год. Там у нас была молодежная тусовка, в которую входил Влад Лантратов, ныне премьер Большого театра, Дима Бероев, сейчас один из ведущих артистов театра Сфера, Аня Чиповская. Естественно, никто тогда не предполагал, кто кем станет. В Щелыково отдыхали и имели дачи многие великие актеры. Это и Владимир Васильев и Екатерина Максимова, и Юрий Яковлев, и Сергей Юрский – и это только те, кого я застал.
В Щелыково есть такой традиционный праздник – Аркадиада – 15 августа – в день рождения великого актера Малого театра и щелыковца Аркадия Ивановича Смирнова. Весь день происходят гульбища, игры, спортивные состязания, вечером капустник – а потом ночные костры до утра. Помнится, как мне после очередного праздничного капустника, в одном из номеров которого я играл на кларнете, пожал руку на тот момент министр культуры – Михаил Ефимович Швыдкой.
Щелыково – место демократичное, душевное. Практически все щелыковцы – грибники. И вот однажды, собирая грибы в легендарном щелыковском лесу – Зачарованном бору, мы попали под страшный ливень. Вымокли все до нитки. Идти до корпусов было далеко – и нас приютили в своем доме Владимир Васильев и Екатерина Максимова. Домой я возвращался в штанах великой русской балерины.
А в самом театре, я точно помню, что папа делил одну гримерку с Виктором Викторовичем Раковым, Александром Вячеславовичем Сириным, Леваном Левановичем Мсхиладзе, Сергеем Ножериевичем Чонишвили, который тогда был в труппе «Ленкома». В их гримерке была странная «композиция» из пачек от зарубежных сигарет. На тот момент они были редкостью, видимо, поэтому артисты со всех гастролей привозили пачки иностранных сигарет и пустые наклеивали на стену, так что получились, фактически обои, состоящие из всяких Marlboro, Pall Mall, Chesterfield. Для меня это было чем-то удивительным, потому что папа всю жизнь – до начала 2000-х годов – курил только «Беломорканал», отдавая дань «отечественному производителю»…
Одно из самых ярких «гримерных» воспоминаний – то, что там постоянно играли в нарды. Я не знаю, успокаивались ли так артисты перед выходом на сцену или просто убивали время. Не знаю, как в других гримерках, но в папиной точно играли настоящие гроссмейстеры, их можно было запросто отправлять на чемпионат мира по нардам, и они бы там всех обыграли.
– Вас научили играть?
– Да, конечно, меня папа сразу научил. Делать-то там больше нечего было… Папа мне сразу внушил правило или, можно сказать, негласный закон театра: «не тобой положено, не тобой взято». И это было, наверно, самое печальное, когда ходишь по закулисью, там лежит реквизит, какие-то костюмы висят, маски, бутафорское оружие. Ребенку очень всё хочется взять в руки, но меня папа строго приучил, что ничего трогать нельзя. Поэтому оставалось только сидеть и, как сейчас модно говорить, «залипать» на том, как они играют в нарды.
– Марка Анатольевича Захарова встречали за кулисами?
– Может быть, и встречал. Но вы же понимаете, что для ребенка пяти лет это было просто из серии: «ходит строгий насупленный дядечка», и всё. Я думаю, что я по какой-то реакции отца, который, естественно, останавливался, здоровался с пиететом и уважением, я понимал, что это непростой дядечка. Но такого, чтобы я еще в детстве познакомился с Марком Анатольевичем, не было.
А вот в «Кремлевском балете» я не только за кулисами сидел, но даже выходил на сцену. В балете «Дон Кихот», когда действие происходит на рынке, по мизансцене нужно было, чтобы выходили на сцену дети мельника, и я среди прочих выбегал на сцену. Естественно, никакого страха сцены у меня не было, потому что, во-первых, это Кремлевский дворец съездов, а там до первого ряда партера столько метров, что вряд ли можно его даже увидеть, к тому же еще и софиты слепят. Просто выходишь на хорошо освещенную площадку и там бесишься. Но моя актерская карьера очень быстро закончилась. Дело в том, что однажды мы очень сильно опоздали на спектакль, и пришли чуть ли не за три минуты до выхода на сцену. А там, на самом деле, не было жесткого правила, что дети должны были приходить ровно в определенном количестве. То есть, сколько пришло, столько и выходит на сцену. Из-за того, что мы сильно опоздали и прибежали в костюмерку в последний момент, то там не осталось костюмов для мальчиков, осталось только девчачье платье. Как меня только ни уговаривали: «Ничего страшного, никто не увидит, что ты мальчик, ну надень платьице!» Я устроил такой скандал! Наотрез отказался одевать девчачье платье, и с этого момента меня уже было не затащить туда, потому что я посчитал, что меня оскорбили...
Но я хорошо помню, как ездил с «Кремлевским балетом» на гастроли в Крым. И один раз, когда мы по серпантину ехали в автобусе со спектакля в отель, из-за аварии фура перегородила дорогу, и пришлось выйти из автобуса и 3 километра идти пешком. И мы с артистами и с сотрудниками художественно-постановочной части шли в крымской тьме непроглядной до отеля. Наверное, мне было очень страшно, поэтому и запомнилось.
– С тех пор, как вам девчачий костюм предложили, так и решили на актерскую стезю не вступать или все-таки была мысль?
– Конечно, я, как любой нормальный подросток, мечтал стать актером. Конечно, засматривался на звезд. Но в один прекрасный момент у меня состоялся очень спокойный, абсолютно без давления и прессинга, разговор с папой, за который я ему очень признателен. Он нашел правильные слова, повлиявшие на мой юный неокрепший мозг. Мне было лет тогда 15-16. Нет, папа мне не запрещал, и мне кажется, это было с точки зрения педагогики очень правильно, он просто объяснил, что меня ждет, если я выберу эту профессию, какая это трудная и зависимая жизнь, зависящая совсем не от тебя и твоего дарования, а от других людей. Тогда я этого не понимал, но папа сумел донести до меня эту мысль, он сказал: «Я тебе не запрещаю, хочешь будь актером или кем угодно, но только сначала получи нормальную профессию, чтобы у тебя было какое-то «ремесло в руках». И я стал думать. Был период, когда я хотел быть режиссером, и папа сказал: «Чтобы выбиться еще в режиссеры, тоже нужно постараться, может быть, даже похлеще, чем актеру». Потом я задумался про точные науки, про физику, потом, хотел быть экономистом или юристом. И в итоге я понял, что на стыке юриспруденции, экономики и театра есть профессия. И эта профессия – продюсер. И устремил свой взоры на Продюсерский факультет ГИТИСа. Никуда больше не подавал документы, потому что ГИТИС – это для меня уникальное место во всех отношениях. Там мои родители познакомились, оба закончили ГИТИС, поэтому поступать решил туда, и поступил с первого раза.
Руководителем курса у нас был Давид Яковлевич Смелянский, генеральный продюсер театра Et Cetera, генеральный продюсер Театра мюзикла и еще многих проектов.
– Какие любимые спектакли у вас были в театрах, где работали родители?
– В «Кремлевском балете» я засматривался на спектакль «Наполеон Бонапарт», он был очень красочный – все-таки французская историческая тема, романтика и про войну! А в «Ленкоме» – я сейчас понимаю, что в силу возраста ничего не понимал в этом спектакле, – почему-то обожал спектакль «Жестокие игры», где папа играл Терентия. Я ничего не понимал в этом спектакле, жутко его боялся – там была сногсшибательная сценография Олега Шейнциса – такая мрачная, мистическая. Но почему-то именно этот спектакль я смотрел много раз. Естественно, очень любил «Безумный день или женитьба Фигаро», и вообще для меня именно этот спектакль является каноническим воплощением этой пьесы, а не спектакль Театра сатиры с Мироновым и Ширвиндтом. Для меня именно «Безумный день или женитьба Фигаро» Захарова с Александром Лазаревым в роли графа Альмавивы, и Дмитрий Певцов в роли Фигаро, для меня это является эталоном этого произведения.
– Сейчас вы в основном занимаетесь педагогической деятельностью или продюсерской тоже?
– Я ни дня в своей жизни не проработал продюсером. У нас в нашем мире директорско-продюсерско-менеджерском есть очень четкое разделение, кто такой менеджер, а кто такой продюсер. Продюсер – это в первую очередь автор собственной идеи, который ее воплощает в жизнь. Тут ключевое слово — идея. Я 13 лет проработал в «Студии театрального искусства» Сергея Женовача, дорос от младшего администратора (я туда пришел, когда учился на 3-м курсе ГИТИСа) до директора театра, провел две глобальных реорганизации. Сейчас у меня период научно-педагогический. Сейчас – декан Продюсерского факультета Школы-студии МХАТ, преподаю, набрал этим летом новый курс. Очень благодарен за доверие, оказанной мне Игорем Яковлевичем Золотовицким и Владимиром Георгиевичем Уриным и всему коллективу Школы-студии. Пока такой период в жизни. Может быть, вернусь в управленческую практику, а, может быть, останусь в науке и преподавании.
– От мамы или от папы в вас эта педагогическая жилка?
– Никто из них раньше не преподавал, и я очень сожалею, потому что я вижу в папе педагогический талант, надеюсь, что, может быть, рано или поздно он все-таки начнет преподавать. А мама – хоть и кандидат наук, но тоже раньше никогда не преподавала, только сейчас она второй год преподает в МГУ на факультете «Высшая школа культурной политики и управления в гуманитарной сфере».
– Значит, вы первый педагог в семье!
– В семье – да, но у меня были очень блестящие педагоги в ГИТИСе: Виталий Николаевич Дмитриевский, Геннадий Григорьевич Дадамян, Елизавета Леонидовна Игнатьева, Юрий Матвеевич Орлов, Андрей Леонидович Ястребов, Юрий Константинович Итин, Александра Ярославовна Филиппова, Виталий Леонидович Матросов, собственно, его предмет я сейчас и преподаю в ГИТИСе, поэтому для меня он – пример для подражания.
Я преподаю в ГИТИСе с 2013 года, а в Школе-студии МХАТ – с сентября 2020 года, а с 2021 года – я там декан факультета. Я очень благодарен Школе-студии, что они пошли мне навстречу и согласились, чтобы я продолжал свою педагогическую деятельность в ГИТИСе, потому что для меня это очень важно, это – моя альма-матер.
– Александр, у вас первое детское воспоминание о театре – это, наверное, «Ленком»?
– Начнем с того, что как недавно выяснилось, папа меня сознательно от «закулисья» оберегал, чтобы к театру не «приучать», но совсем уберечь все-таки не удалось. Про как таковое первое воспоминание сложно рассказать, это какой-то ряд зарисовок. И, скорее всего, это не столько «Ленком», сколько «Кремлевский балет». Потому что папа у меня в «Ленкоме» работает, а мама работала завлитом в «Кремлевском балете». Так что вспоминается это закулисье, и гастроли, и поездки с этим коллективом.
Что касается «Ленкома», то один раз я вообще чуть не сорвал спектакль «Юнона и Авось». Меня посадили в директорскую ложу, а когда папа вышел на сцену, я на весь зал крикнул: «Папа». И меня с позором вывели из ложи… Мне было лет пять, наверное.
– А кого ваш папа там играл?– Папа кого только ни играл в «Юноне» – и священника православного, и монаха католического, и матроса, естественно. Через «Юнону» прошли практически все артисты этого театра в той или иной мере. Но в тот раз он вышел в роли православного священника, который венчает Кончиту и графа Резанова. Я точно помню, как он вышел, причем, я его узнал даже несмотря на бороду!
А вообще вспоминаются не какие-то конкретные факты, а просто общее некое закулисное настроение. Для меня театр начался не с посещения зрительного зала, а из-за кулис. Скорее, для меня было в новинку рано или поздно оказаться в зрительном зале и понять, что, оказывается, театр существует для людей, которые в зале сидят. Я же изначально бывал по другую сторону кулис, в гримерках. Ленкомовских актеров я даже идентифицирую по тому, кто в какой гримерке находился, еще в те времена, это было еще начало 1990-х годов. Сейчас, конечно, там уже все поменялось.
– С кем-то из легендарных актеров удалось познакомиться, пообщаться?– У «Ленкома» есть такое место, под названием Салтыковка, там в 1990-е годы были ленкомовские дачи, на летнее время туда приезжали сотрудники театра с семьями. Оно, кстати, и до сих пор существует. Там домики, разделенные на некоторое количество жилых пространств, и в каждом кто-то из артистов и сотрудников «Ленкома» жил. Я точно помню, что там жили Раковы всей семьей, и там мы познакомились и с другими актерами тоже: Речман, Дружкин, Инна Георгиевна Бомко.
Вспоминаются еще истории из Щелыково (это дом творчества СТД, усадьба Островского), где мы отдыхали каждое лето с 1989 года по 2006 год. Там у нас была молодежная тусовка, в которую входил Влад Лантратов, ныне премьер Большого театра, Дима Бероев, сейчас один из ведущих артистов театра Сфера, Аня Чиповская. Естественно, никто тогда не предполагал, кто кем станет. В Щелыково отдыхали и имели дачи многие великие актеры. Это и Владимир Васильев и Екатерина Максимова, и Юрий Яковлев, и Сергей Юрский – и это только те, кого я застал.
В Щелыково есть такой традиционный праздник – Аркадиада – 15 августа – в день рождения великого актера Малого театра и щелыковца Аркадия Ивановича Смирнова. Весь день происходят гульбища, игры, спортивные состязания, вечером капустник – а потом ночные костры до утра. Помнится, как мне после очередного праздничного капустника, в одном из номеров которого я играл на кларнете, пожал руку на тот момент министр культуры – Михаил Ефимович Швыдкой.
Щелыково – место демократичное, душевное. Практически все щелыковцы – грибники. И вот однажды, собирая грибы в легендарном щелыковском лесу – Зачарованном бору, мы попали под страшный ливень. Вымокли все до нитки. Идти до корпусов было далеко – и нас приютили в своем доме Владимир Васильев и Екатерина Максимова. Домой я возвращался в штанах великой русской балерины.
А в самом театре, я точно помню, что папа делил одну гримерку с Виктором Викторовичем Раковым, Александром Вячеславовичем Сириным, Леваном Левановичем Мсхиладзе, Сергеем Ножериевичем Чонишвили, который тогда был в труппе «Ленкома». В их гримерке была странная «композиция» из пачек от зарубежных сигарет. На тот момент они были редкостью, видимо, поэтому артисты со всех гастролей привозили пачки иностранных сигарет и пустые наклеивали на стену, так что получились, фактически обои, состоящие из всяких Marlboro, Pall Mall, Chesterfield. Для меня это было чем-то удивительным, потому что папа всю жизнь – до начала 2000-х годов – курил только «Беломорканал», отдавая дань «отечественному производителю»…
Одно из самых ярких «гримерных» воспоминаний – то, что там постоянно играли в нарды. Я не знаю, успокаивались ли так артисты перед выходом на сцену или просто убивали время. Не знаю, как в других гримерках, но в папиной точно играли настоящие гроссмейстеры, их можно было запросто отправлять на чемпионат мира по нардам, и они бы там всех обыграли.
– Вас научили играть?– Да, конечно, меня папа сразу научил. Делать-то там больше нечего было… Папа мне сразу внушил правило или, можно сказать, негласный закон театра: «не тобой положено, не тобой взято». И это было, наверно, самое печальное, когда ходишь по закулисью, там лежит реквизит, какие-то костюмы висят, маски, бутафорское оружие. Ребенку очень всё хочется взять в руки, но меня папа строго приучил, что ничего трогать нельзя. Поэтому оставалось только сидеть и, как сейчас модно говорить, «залипать» на том, как они играют в нарды.
– Марка Анатольевича Захарова встречали за кулисами?
– Может быть, и встречал. Но вы же понимаете, что для ребенка пяти лет это было просто из серии: «ходит строгий насупленный дядечка», и всё. Я думаю, что я по какой-то реакции отца, который, естественно, останавливался, здоровался с пиететом и уважением, я понимал, что это непростой дядечка. Но такого, чтобы я еще в детстве познакомился с Марком Анатольевичем, не было.
А вот в «Кремлевском балете» я не только за кулисами сидел, но даже выходил на сцену. В балете «Дон Кихот», когда действие происходит на рынке, по мизансцене нужно было, чтобы выходили на сцену дети мельника, и я среди прочих выбегал на сцену. Естественно, никакого страха сцены у меня не было, потому что, во-первых, это Кремлевский дворец съездов, а там до первого ряда партера столько метров, что вряд ли можно его даже увидеть, к тому же еще и софиты слепят. Просто выходишь на хорошо освещенную площадку и там бесишься. Но моя актерская карьера очень быстро закончилась. Дело в том, что однажды мы очень сильно опоздали на спектакль, и пришли чуть ли не за три минуты до выхода на сцену. А там, на самом деле, не было жесткого правила, что дети должны были приходить ровно в определенном количестве. То есть, сколько пришло, столько и выходит на сцену. Из-за того, что мы сильно опоздали и прибежали в костюмерку в последний момент, то там не осталось костюмов для мальчиков, осталось только девчачье платье. Как меня только ни уговаривали: «Ничего страшного, никто не увидит, что ты мальчик, ну надень платьице!» Я устроил такой скандал! Наотрез отказался одевать девчачье платье, и с этого момента меня уже было не затащить туда, потому что я посчитал, что меня оскорбили...
Но я хорошо помню, как ездил с «Кремлевским балетом» на гастроли в Крым. И один раз, когда мы по серпантину ехали в автобусе со спектакля в отель, из-за аварии фура перегородила дорогу, и пришлось выйти из автобуса и 3 километра идти пешком. И мы с артистами и с сотрудниками художественно-постановочной части шли в крымской тьме непроглядной до отеля. Наверное, мне было очень страшно, поэтому и запомнилось.
– С тех пор, как вам девчачий костюм предложили, так и решили на актерскую стезю не вступать или все-таки была мысль?
– Конечно, я, как любой нормальный подросток, мечтал стать актером. Конечно, засматривался на звезд. Но в один прекрасный момент у меня состоялся очень спокойный, абсолютно без давления и прессинга, разговор с папой, за который я ему очень признателен. Он нашел правильные слова, повлиявшие на мой юный неокрепший мозг. Мне было лет тогда 15-16. Нет, папа мне не запрещал, и мне кажется, это было с точки зрения педагогики очень правильно, он просто объяснил, что меня ждет, если я выберу эту профессию, какая это трудная и зависимая жизнь, зависящая совсем не от тебя и твоего дарования, а от других людей. Тогда я этого не понимал, но папа сумел донести до меня эту мысль, он сказал: «Я тебе не запрещаю, хочешь будь актером или кем угодно, но только сначала получи нормальную профессию, чтобы у тебя было какое-то «ремесло в руках». И я стал думать. Был период, когда я хотел быть режиссером, и папа сказал: «Чтобы выбиться еще в режиссеры, тоже нужно постараться, может быть, даже похлеще, чем актеру». Потом я задумался про точные науки, про физику, потом, хотел быть экономистом или юристом. И в итоге я понял, что на стыке юриспруденции, экономики и театра есть профессия. И эта профессия – продюсер. И устремил свой взоры на Продюсерский факультет ГИТИСа. Никуда больше не подавал документы, потому что ГИТИС – это для меня уникальное место во всех отношениях. Там мои родители познакомились, оба закончили ГИТИС, поэтому поступать решил туда, и поступил с первого раза.
Руководителем курса у нас был Давид Яковлевич Смелянский, генеральный продюсер театра Et Cetera, генеральный продюсер Театра мюзикла и еще многих проектов.
– Какие любимые спектакли у вас были в театрах, где работали родители?
– В «Кремлевском балете» я засматривался на спектакль «Наполеон Бонапарт», он был очень красочный – все-таки французская историческая тема, романтика и про войну! А в «Ленкоме» – я сейчас понимаю, что в силу возраста ничего не понимал в этом спектакле, – почему-то обожал спектакль «Жестокие игры», где папа играл Терентия. Я ничего не понимал в этом спектакле, жутко его боялся – там была сногсшибательная сценография Олега Шейнциса – такая мрачная, мистическая. Но почему-то именно этот спектакль я смотрел много раз. Естественно, очень любил «Безумный день или женитьба Фигаро», и вообще для меня именно этот спектакль является каноническим воплощением этой пьесы, а не спектакль Театра сатиры с Мироновым и Ширвиндтом. Для меня именно «Безумный день или женитьба Фигаро» Захарова с Александром Лазаревым в роли графа Альмавивы, и Дмитрий Певцов в роли Фигаро, для меня это является эталоном этого произведения.
– Сейчас вы в основном занимаетесь педагогической деятельностью или продюсерской тоже?
– Я ни дня в своей жизни не проработал продюсером. У нас в нашем мире директорско-продюсерско-менеджерском есть очень четкое разделение, кто такой менеджер, а кто такой продюсер. Продюсер – это в первую очередь автор собственной идеи, который ее воплощает в жизнь. Тут ключевое слово — идея. Я 13 лет проработал в «Студии театрального искусства» Сергея Женовача, дорос от младшего администратора (я туда пришел, когда учился на 3-м курсе ГИТИСа) до директора театра, провел две глобальных реорганизации. Сейчас у меня период научно-педагогический. Сейчас – декан Продюсерского факультета Школы-студии МХАТ, преподаю, набрал этим летом новый курс. Очень благодарен за доверие, оказанной мне Игорем Яковлевичем Золотовицким и Владимиром Георгиевичем Уриным и всему коллективу Школы-студии. Пока такой период в жизни. Может быть, вернусь в управленческую практику, а, может быть, останусь в науке и преподавании.
– От мамы или от папы в вас эта педагогическая жилка?
– Никто из них раньше не преподавал, и я очень сожалею, потому что я вижу в папе педагогический талант, надеюсь, что, может быть, рано или поздно он все-таки начнет преподавать. А мама – хоть и кандидат наук, но тоже раньше никогда не преподавала, только сейчас она второй год преподает в МГУ на факультете «Высшая школа культурной политики и управления в гуманитарной сфере».
– Значит, вы первый педагог в семье!
– В семье – да, но у меня были очень блестящие педагоги в ГИТИСе: Виталий Николаевич Дмитриевский, Геннадий Григорьевич Дадамян, Елизавета Леонидовна Игнатьева, Юрий Матвеевич Орлов, Андрей Леонидович Ястребов, Юрий Константинович Итин, Александра Ярославовна Филиппова, Виталий Леонидович Матросов, собственно, его предмет я сейчас и преподаю в ГИТИСе, поэтому для меня он – пример для подражания.
Я преподаю в ГИТИСе с 2013 года, а в Школе-студии МХАТ – с сентября 2020 года, а с 2021 года – я там декан факультета. Я очень благодарен Школе-студии, что они пошли мне навстречу и согласились, чтобы я продолжал свою педагогическую деятельность в ГИТИСе, потому что для меня это очень важно, это – моя альма-матер.
