20, 21 апреля и 20 мая в Драматическом театре Клайпеды покажут спектакль Дмитрия Крымова «Фрагмент», в основе постановки один из самых драматичных моментов пьесы Чехова «Три сестры».
За год своей бивуачной лабораторной жизни в Нью-Йорке Дмитрий Крымов поотвык от европейского налаженного театрального дела и долго не мог нарадоваться, что в его распоряжении есть и постановочная часть, и большая сцена, и вся машинерия. И не надо все делать своими руками и постоянно думать, откуда взять деньги. Это, наверное, как после собственной кухни, где сам всю дорогу должен себе кашеварить, прийти в хороший ресторан, сесть за стол, покрытый свежей скатертью и углубиться в изучение меню.
А спектакль у Крымова получился поразительный, смелый, беспощадный. И хотя спектакль назван «Фрагмент», а имя Чехова на афише указано совсем мелким шрифтом, но его присутствие слышишь, осязаешь, чувствуешь каждую минуту. Пропала жизнь! Только этих слов никто не произносит. И вообще первые минут двадцать пять на сцене царит полное молчание. Только грохочет лифт, и какая-то юная девица в очках бегает по лестнице с мячом. Мяч она то и дело роняет в зал. Ей его возвращают, и она снова бежит по лестнице. Бессмысленная юность в кедах…
Видно, что дом был когда-то богатый, буржуазный. Теперь в упадке. Пыльный, затертый ковёр на лестнице. Тоскливый колер стен, напоминающий разом все «места общего пользования» советских коммуналок. Какие-то усталые люди с сумками, кошелками. Постаревшие сестры Прозоровы. Живут они все по разным квартирам. Друг с другом не разговаривают. И только у своих дверей бесконечно ищут ключи в страхе, что их потеряли. Потом роются в сумках, роняют вещи. Перебирают бедную свою жизнь и продукты на ужин из «Rimi» или «Пятёрочки».
И вдруг у нас на глазах парадная исчезает и возникает интерьер дома. Опять иллюзия: поначалу кажется, как красиво, богато! Лампы, зеркало, бра, старинная люстра… Но приглядевшись, видишь, какое тут все старое, пыльное, замшелое. Как давно этим стенам требуется ремонт, на который нет, похоже, ни сил, ни денег. Да и зачем? Если есть этот затхлый уют, где все на своих местах. Все родное, своё. Пластинки в бумажных конвертах. Бах, привычно несущийся из древнего граммофона. И молодая женщина в носках разного цвета, которая пытается заниматься йогой, не сходя со своего стула. Тело все ещё требует и хочет движения, а душа замерла, застыла в скорбном бесчувствии.
В спектакле ее зовут Саманта по имени самой исполнительницы Саманты Пинайтуте. Родная сестра Ольги из чеховских «Трёх сестёр». Ведь у Чехова всю гарь, дым и треволнения пожара принимает на себя именно старшая сестра Ольга. Крымов не спешит рассказать нам историю Саманты. Просто ещё одна чеховская душа, проживающая, доживающая явно не свою жизнь.
…Вдруг задымилась проводка, загорелись шторы. Брызнули огненные отблески в оконном стекле и в зеркале. Сцену заволокло дымом. И вот уже на сцене пожар. Но не такой как у Чехова, где-то там, за кулисами, тут он полыхает во всю на сцене. Все всерьёз и невероятно страшно. Все знают, что Дмитрий и Инна Крымовы сами недавно пережили пожар. Притом, что «Фрагмент» был сочинен задолго до всех несчастий в Нью-Йорке. Но говорить об этом Дмитрий не хочет.
В Клайпеде он как будто сжигает своё прошлое. Сжигает всё, что больше не вернёшь, что больше не спасти, но что по-прежнему продолжает мучить и царапать ему душу. Эти старые вещи, эти потрескавшиеся стены, сделавшие Саманту своей заложницей. Она мечется, кричит, зовёт на помощь соседей. Они пытаются помочь. Прозаическая, бытовая ситуация на наших глазах обретает очертания какого-то фантастического балета. И Саманта, раздевшись почти догола, вдруг принимается летать по пылающей комнате, как заправская гимнастка или танцовщица. Женщина в огне. По своей жестокости и красоте эта сцена мне напомнила кадры из «Догвилля» Ларса фон Триера.
Во время пожара медленно появится инфернальная Маша. Женщина-смерть в чёрном, с сигаретой в руке. И Наташа со своими совершенно идиотскими разговорами про арбузную диету и «вещами для бедных». И Чебутыкин с монологом о том, как он когда-то зарезал пациента. Каждому дано будет сказать своё слово не к месту, невпопад. Опять же совсем, как у Чехова.
А потом уже на пепелище они сядут все вместе смотреть фильм «Набережная туманов» с Жаном Габеном и Мишель Морган. После премьеры я спросил Диму, почему он выбрал именно этот фильм? И он признался, что французская музыка, кино, язык – для него, как и для его отца Анатолия Васильевича Эфроса, всегда служили утешением, успокоением, чистой радостью.
Поразительно, что в фильме Марселя Карне, снятом в 1939 году накануне войны, впервые в европейском кино прозвучала тема предательства и сопротивления. Главный герой – дезертир. Он не хочет участвовать в преступной войне. Он не хочет убивать людей. И за это убьют его. Все действие на экране тонет в тумане недосказанности, в черно-белой импрессии, на крупных планах прозрачных глаз Мишель Морган и жёстко сжатых мужественных губ Габена… И понятно, что ничего хорошего их обоих не ждёт.
Кстати, после съёмок в «Набережной туманов» Габен вначале уедет в Голливуд, а потом пойдет служить во флот, присоединившись к движению Шарля де Голля за освобождение Франции. Но никто об этом, конечно, уже не помнит и не знает. Да в общем и не обязан. Пусть эти биографические подробности заботят киноведов и критиков.
В спектакле Крымова люди просто сидят и смотрят прекрасное кино. С прекрасным названием «Набережная туманов». Le Quai des brumes…
Саманта приникает к Габену на бумажном экране, как к живому существу. Ее спаситель, ее герой, последняя надежда, которую можно погладить руками. В финале ей в награду достанется дождевик и беретик Мишель Морган. Маша пообещает ей, что будет еще одна серия, где Габен с Мишель обязательно встретятся. И будут жить потом долго и счастливо. А актеры споют напоследок песенку Ива Монтана «A Paris», гимн Парижу и былой счастливой жизни, прозвучавшему почти как «В Москву! В Москву!»
И грустно, и радостно, и больно. Всё как у Чехова.
За год своей бивуачной лабораторной жизни в Нью-Йорке Дмитрий Крымов поотвык от европейского налаженного театрального дела и долго не мог нарадоваться, что в его распоряжении есть и постановочная часть, и большая сцена, и вся машинерия. И не надо все делать своими руками и постоянно думать, откуда взять деньги. Это, наверное, как после собственной кухни, где сам всю дорогу должен себе кашеварить, прийти в хороший ресторан, сесть за стол, покрытый свежей скатертью и углубиться в изучение меню.
А спектакль у Крымова получился поразительный, смелый, беспощадный. И хотя спектакль назван «Фрагмент», а имя Чехова на афише указано совсем мелким шрифтом, но его присутствие слышишь, осязаешь, чувствуешь каждую минуту. Пропала жизнь! Только этих слов никто не произносит. И вообще первые минут двадцать пять на сцене царит полное молчание. Только грохочет лифт, и какая-то юная девица в очках бегает по лестнице с мячом. Мяч она то и дело роняет в зал. Ей его возвращают, и она снова бежит по лестнице. Бессмысленная юность в кедах…
Видно, что дом был когда-то богатый, буржуазный. Теперь в упадке. Пыльный, затертый ковёр на лестнице. Тоскливый колер стен, напоминающий разом все «места общего пользования» советских коммуналок. Какие-то усталые люди с сумками, кошелками. Постаревшие сестры Прозоровы. Живут они все по разным квартирам. Друг с другом не разговаривают. И только у своих дверей бесконечно ищут ключи в страхе, что их потеряли. Потом роются в сумках, роняют вещи. Перебирают бедную свою жизнь и продукты на ужин из «Rimi» или «Пятёрочки».И вдруг у нас на глазах парадная исчезает и возникает интерьер дома. Опять иллюзия: поначалу кажется, как красиво, богато! Лампы, зеркало, бра, старинная люстра… Но приглядевшись, видишь, какое тут все старое, пыльное, замшелое. Как давно этим стенам требуется ремонт, на который нет, похоже, ни сил, ни денег. Да и зачем? Если есть этот затхлый уют, где все на своих местах. Все родное, своё. Пластинки в бумажных конвертах. Бах, привычно несущийся из древнего граммофона. И молодая женщина в носках разного цвета, которая пытается заниматься йогой, не сходя со своего стула. Тело все ещё требует и хочет движения, а душа замерла, застыла в скорбном бесчувствии.
В спектакле ее зовут Саманта по имени самой исполнительницы Саманты Пинайтуте. Родная сестра Ольги из чеховских «Трёх сестёр». Ведь у Чехова всю гарь, дым и треволнения пожара принимает на себя именно старшая сестра Ольга. Крымов не спешит рассказать нам историю Саманты. Просто ещё одна чеховская душа, проживающая, доживающая явно не свою жизнь.…Вдруг задымилась проводка, загорелись шторы. Брызнули огненные отблески в оконном стекле и в зеркале. Сцену заволокло дымом. И вот уже на сцене пожар. Но не такой как у Чехова, где-то там, за кулисами, тут он полыхает во всю на сцене. Все всерьёз и невероятно страшно. Все знают, что Дмитрий и Инна Крымовы сами недавно пережили пожар. Притом, что «Фрагмент» был сочинен задолго до всех несчастий в Нью-Йорке. Но говорить об этом Дмитрий не хочет.
В Клайпеде он как будто сжигает своё прошлое. Сжигает всё, что больше не вернёшь, что больше не спасти, но что по-прежнему продолжает мучить и царапать ему душу. Эти старые вещи, эти потрескавшиеся стены, сделавшие Саманту своей заложницей. Она мечется, кричит, зовёт на помощь соседей. Они пытаются помочь. Прозаическая, бытовая ситуация на наших глазах обретает очертания какого-то фантастического балета. И Саманта, раздевшись почти догола, вдруг принимается летать по пылающей комнате, как заправская гимнастка или танцовщица. Женщина в огне. По своей жестокости и красоте эта сцена мне напомнила кадры из «Догвилля» Ларса фон Триера.
Во время пожара медленно появится инфернальная Маша. Женщина-смерть в чёрном, с сигаретой в руке. И Наташа со своими совершенно идиотскими разговорами про арбузную диету и «вещами для бедных». И Чебутыкин с монологом о том, как он когда-то зарезал пациента. Каждому дано будет сказать своё слово не к месту, невпопад. Опять же совсем, как у Чехова.
А потом уже на пепелище они сядут все вместе смотреть фильм «Набережная туманов» с Жаном Габеном и Мишель Морган. После премьеры я спросил Диму, почему он выбрал именно этот фильм? И он признался, что французская музыка, кино, язык – для него, как и для его отца Анатолия Васильевича Эфроса, всегда служили утешением, успокоением, чистой радостью.
Поразительно, что в фильме Марселя Карне, снятом в 1939 году накануне войны, впервые в европейском кино прозвучала тема предательства и сопротивления. Главный герой – дезертир. Он не хочет участвовать в преступной войне. Он не хочет убивать людей. И за это убьют его. Все действие на экране тонет в тумане недосказанности, в черно-белой импрессии, на крупных планах прозрачных глаз Мишель Морган и жёстко сжатых мужественных губ Габена… И понятно, что ничего хорошего их обоих не ждёт.
Кстати, после съёмок в «Набережной туманов» Габен вначале уедет в Голливуд, а потом пойдет служить во флот, присоединившись к движению Шарля де Голля за освобождение Франции. Но никто об этом, конечно, уже не помнит и не знает. Да в общем и не обязан. Пусть эти биографические подробности заботят киноведов и критиков.
В спектакле Крымова люди просто сидят и смотрят прекрасное кино. С прекрасным названием «Набережная туманов». Le Quai des brumes…
Саманта приникает к Габену на бумажном экране, как к живому существу. Ее спаситель, ее герой, последняя надежда, которую можно погладить руками. В финале ей в награду достанется дождевик и беретик Мишель Морган. Маша пообещает ей, что будет еще одна серия, где Габен с Мишель обязательно встретятся. И будут жить потом долго и счастливо. А актеры споют напоследок песенку Ива Монтана «A Paris», гимн Парижу и былой счастливой жизни, прозвучавшему почти как «В Москву! В Москву!»
И грустно, и радостно, и больно. Всё как у Чехова.
