В преддверии Дня Победы «Театрал» попросил артистов‑фронтовиков вспомнить эпизоды времен войны
Василий ШКИЛЬ, заведующий музыкальной частью театра «Ленком»
Был призван на фронт в составе ансамбля песни и пляски. Работу артиста совмещал со службой в войсках связи и артиллерии. Участник Сталинградской битвы:
–Поселили меня в землянке с одним военным, я тогда сразу и не разобрался, солдат он или офицер. Проходят дни, друг друга ни о чем не спрашиваем, вдруг он говорит: «А ты «Вратаря» видел?» Кто же из тогдашних мальчишек не видел этот фильм, мы по двадцать раз смотрели, с уроков сбегали, чтобы посмотреть на артиста Григория Плужника. Так вот оказалось, что с Плужником меня и поселили – я его совсем не узнал. Он был младшим лейтенантом, а я – солдатом. Нам тогда по 20 лет было, еще те вояки… Потом наши пути с Плужником разошлись.
День Победы наши части встретили в Берлине, там был и Тихон Хренников, и Матвей Блантер, и множество писателей. Я же попал в рейхстаг с музыкантами. Когда брали рейхстаг, так захотелось всем вместе спеть, мы и заорали в микрофон на весь Берлин первое, что пришло в голову: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…» Тут ко мне (а я был с баяном) подбежал какой-то солдат и, размахивая руками, закричал, чтоб немедленно прекратили, потому что недобитые фашисты стали стрелять по динамикам. Вот так мы встретили этот день.
Татьяна ПАНКОВА, актриса Малого театра
В годы войны была в эвакуации в Челябинске вместе с Училищем имени Щепкина. Там же, будучи студенткой, вышла на профессиональную сцену в роли бабы Василисы в спектакле «Отечественная война 1812 года»:
– В 1943 году наша фронтовая бригада вошла в освобожденную Полтаву. Еще вчера здесь были фашисты, сегодня – догорали дома, но возобновилась жизнь. Люди шли на рынок или навестить родственников. Помню, мы с Михаилом Царевым шли по центральной улице и вдруг к нам подходит измученная старуха. «Ой, родненькие мои, – запричитала она. – Скажите, но ведь не виновата же я, что внучку свою не сберегла…» Мы с Царевым не знали, что ответить. Остановились молча, а она стала рассказывать, как при захвате города в квартире поселился немец. Он никого не трогал, да и они относились к нему спокойно и даже пару раз угостили похлебкой. Когда фашисты отступали, был отдан приказ никого не оставлять в живых. На глазах у бабушки фашист позвал внучку на крыльцо. Он не держался за пистолет, но внучка обо всем догадалась – упала в ноги, щекой прижалась к голенищу сапога и замерла. Тогда немец побледнел, закурил и отшвырнул портсигар в сторону. Девочка бросилась за портсигаром, чтобы как собачонка принести ему. Но он выстрелил ей в спину на глазах у несчастной старухи. Она ждала от нас с Царевым утешения, повторяя: «Все меня попрекают, почему я этого не предусмотрела. Но разве я могла такого ожидать? Он же белые перчатки носил…»
Зоя ЗЕМНУХОВА-ТОЛБУЗИНА, актриса Театра киноактера
На фронте работала санитаркой:
–Я училась в Ленинграде при «Ленфильме». В одно солнечное воскресенье 1941 года мы пошли в парк, и вдруг объявляют, что война началась. Так мы перестали учиться – сразу все кончилось. У меня не было денег на дорогу, чтобы вернуться домой в Ростов, и я с подружкой осталась в общежитии, а ребята наши тут же ушли все как один на фронт. Олег Голощапов, моя первая любовь, однокурсник, прибежал в общагу: им требовалась санитарка. Моя подружка не пошла, она все время лежала на кровати и курила от голода папиросы, есть совершенно нечего было. А я уехала на фронт, хотя и была там для всех в тягость, бойцы вынуждены были меня оберегать: «Где наша маленькая?!» А я ползала по полю и, обнаруживая раненых, звала на помощь: «Он еще дышит!» И тогда санитары-мужчины подползали ко мне и вытаскивали раненого, ведь сама я не могла его сдвинуть с места. (Замолкает на минуту, чтобы утереть слезы.)
Командир нашей части однажды уехал домой – у него семья оставалась в Ленинграде. Но увидел свой дом в руинах. Не осталось в живых ни жены, ни дочки. Вернулся седой, а ему ведь и сорока еще не было. И сказал: «Немедленно уберите этих двоих (то есть меня и Олега), чтобы я их здесь не видел!» Олег настоял на том, что останется воевать, но меня все-таки увезли с фронта. Я демобилизовалась, нашла ВГИК в Алма-Ате, где меня и приняли на второй курс.
Анатолий АДОСКИН, артист Театра имени Моссовета
–Первые два года войны я работал на Втором часовом заводе (мне было 14–15 лет). Как и все заводы, часовой тоже был переориентирован на военное производство. Я работал по ночам в сборочном цеху, где изготовляли взрыватели для мин. И был, кстати, лучшим сборщиком в цеху, за что получал продуктовую карточку. В Москве стало очень страшно, когда начались бомбежки, и мой папа решил отправить нас и семью своего брата, который сидел в лагерях как враг народа, в деревню недалеко от Мичуринска. Там я оказался самым старшим из мужчин, остальные – дети и бабушки. Поселились мы у какого-то деда-кулака, который сразу стал говорить, что, если придут немцы, он нас сразу сдаст (а мой отец – еврей). Через две недели пешком, чуть ли не по рельсам, из Москвы пришла мама, уговорила начальника станции, и мы всей семьей смогли загрузиться в последний вагон последнего эшелона, уходящего глубоко в тыл. В этом страшно переполненном вагоне нам досталась одна полка на всю семью, но это было счастье. На остановках можно было выйти, и нам давали хлеб, не спрашивая никаких документов, просто как беженцам. На одной станции я пошел с чайником за кипятком, нужно было пройти к зданию вокзала, то есть преодолеть половину длиннющего состава. Набрал кипятка, и вдруг поезд тронулся. Можно было тут же вскочить на подножку ближайшего вагона. Но я знал, что мама стоит и меня высматривает, еще испугается, что я не сел, и спрыгнет, поэтому я ринулся к маме в последний вагон. А поезд идет все быстрее, я стал цепляться за проходящие мимо вагоны и срываться на глазах у мамы. На мое счастье, какой-то человек, сидящий на подножке вагона, меня вытащил. Представляю тот ужас, который пережила моя мама. Поезд направлялся в Узбекистан, но нам пришлось сойти в Оренбурге, потому что моя тетя от всего происходящего сошла с ума…
В 1943 году меня приняли в драматическую студию Театра имени Моссовета под руководством Юрия Завадского, первой моей ролью на сцене театра стала роль молодого немецкого офицера в спектакле «Встреча в темноте». По сюжету немцы собирают чемоданы и бегут из штаба, мой герой выскакивает последним, и в это время в штаб врывается советский боец. Немец бежит, боец стреляет, враг падает, занавес закрывается. А тогда выстрелы в театре делались так: молотком лупили по холостому патрону. Это часто не срабатывало. Вот я бегу, боец стреляет, а выстрела нет, я бегу второй круг, он опять стреляет, и снова не срабатывает, тогда я кричу шепотом: «Андрюша, дави меня», – он кидается на меня, и в этот момент раздается выстрел.
Геннадий ПЕЧНИКОВ, актер РАМТа
–Я всю войну провел в Москве, поскольку верил, что мы победим, а война – это временное состояние. Сама жизнь во время войны была такова, что сомнений в нашей победе не возникало. Мы были едины духом, едины укладом жизни. Я тогда жил на Солянке. И мне сказали, что по этой улице шли войска Дмитрия Донского на Куликово поле. Это тоже страшно вдохновляло, я думал: «Здесь же Донской проходил, разве мы не победим?» Когда началась война, поступило распоряжение: сохранить школы. И мне сказали: «Иди заканчивай 10‑й класс». Я отлично помню свои ощущения: раз отправляют учиться, значит, все не так плохо. От подобных действий укреплялось осознание: я верил, что победа не за горами. Хотя мы знали, конечно, что Гитлер хочет сделать из России житницу, а Москву и Ленинград стереть с лица земли, чтобы вообще ничего не осталось.
Для нас тогда был создан учебный комбинат, потому что в помещениях школы разместились госпитали и воинские части. А преподавали у нас не только школьные учителя, но и университетские профессора, которые остались без работы. Многие институты, как и, кстати, театры, были эвакуированы. МХАТ, например, был эвакуирован сначала в Нальчик, а потом, когда немцы стали продвигаться к Кавказу, переехал в Тбилиси.
Самое интересное, что у меня в годы войны совсем не было страха. Во‑первых, была юность, азарт. Во‑вторых, нам, мальчишкам, было ужасно интересно наблюдать за происходящим. Москва фактически была линией фронта. Во время войны я поступил в Московский дом пионеров. Это была высокая культура! Мы с труппой выезжали на Калининский фронт, ходили в воинские части. А когда стал печататься «Василий Теркин» Твардовского, я понял, что это произведение про нас. Теперь я всю жизнь читаю «Теркина» и студентам своим преподаю.
Был призван на фронт в составе ансамбля песни и пляски. Работу артиста совмещал со службой в войсках связи и артиллерии. Участник Сталинградской битвы:
–Поселили меня в землянке с одним военным, я тогда сразу и не разобрался, солдат он или офицер. Проходят дни, друг друга ни о чем не спрашиваем, вдруг он говорит: «А ты «Вратаря» видел?» Кто же из тогдашних мальчишек не видел этот фильм, мы по двадцать раз смотрели, с уроков сбегали, чтобы посмотреть на артиста Григория Плужника. Так вот оказалось, что с Плужником меня и поселили – я его совсем не узнал. Он был младшим лейтенантом, а я – солдатом. Нам тогда по 20 лет было, еще те вояки… Потом наши пути с Плужником разошлись.
День Победы наши части встретили в Берлине, там был и Тихон Хренников, и Матвей Блантер, и множество писателей. Я же попал в рейхстаг с музыкантами. Когда брали рейхстаг, так захотелось всем вместе спеть, мы и заорали в микрофон на весь Берлин первое, что пришло в голову: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…» Тут ко мне (а я был с баяном) подбежал какой-то солдат и, размахивая руками, закричал, чтоб немедленно прекратили, потому что недобитые фашисты стали стрелять по динамикам. Вот так мы встретили этот день.
Татьяна ПАНКОВА, актриса Малого театра
В годы войны была в эвакуации в Челябинске вместе с Училищем имени Щепкина. Там же, будучи студенткой, вышла на профессиональную сцену в роли бабы Василисы в спектакле «Отечественная война 1812 года»:
– В 1943 году наша фронтовая бригада вошла в освобожденную Полтаву. Еще вчера здесь были фашисты, сегодня – догорали дома, но возобновилась жизнь. Люди шли на рынок или навестить родственников. Помню, мы с Михаилом Царевым шли по центральной улице и вдруг к нам подходит измученная старуха. «Ой, родненькие мои, – запричитала она. – Скажите, но ведь не виновата же я, что внучку свою не сберегла…» Мы с Царевым не знали, что ответить. Остановились молча, а она стала рассказывать, как при захвате города в квартире поселился немец. Он никого не трогал, да и они относились к нему спокойно и даже пару раз угостили похлебкой. Когда фашисты отступали, был отдан приказ никого не оставлять в живых. На глазах у бабушки фашист позвал внучку на крыльцо. Он не держался за пистолет, но внучка обо всем догадалась – упала в ноги, щекой прижалась к голенищу сапога и замерла. Тогда немец побледнел, закурил и отшвырнул портсигар в сторону. Девочка бросилась за портсигаром, чтобы как собачонка принести ему. Но он выстрелил ей в спину на глазах у несчастной старухи. Она ждала от нас с Царевым утешения, повторяя: «Все меня попрекают, почему я этого не предусмотрела. Но разве я могла такого ожидать? Он же белые перчатки носил…»
Зоя ЗЕМНУХОВА-ТОЛБУЗИНА, актриса Театра киноактера
На фронте работала санитаркой:
–Я училась в Ленинграде при «Ленфильме». В одно солнечное воскресенье 1941 года мы пошли в парк, и вдруг объявляют, что война началась. Так мы перестали учиться – сразу все кончилось. У меня не было денег на дорогу, чтобы вернуться домой в Ростов, и я с подружкой осталась в общежитии, а ребята наши тут же ушли все как один на фронт. Олег Голощапов, моя первая любовь, однокурсник, прибежал в общагу: им требовалась санитарка. Моя подружка не пошла, она все время лежала на кровати и курила от голода папиросы, есть совершенно нечего было. А я уехала на фронт, хотя и была там для всех в тягость, бойцы вынуждены были меня оберегать: «Где наша маленькая?!» А я ползала по полю и, обнаруживая раненых, звала на помощь: «Он еще дышит!» И тогда санитары-мужчины подползали ко мне и вытаскивали раненого, ведь сама я не могла его сдвинуть с места. (Замолкает на минуту, чтобы утереть слезы.)
Командир нашей части однажды уехал домой – у него семья оставалась в Ленинграде. Но увидел свой дом в руинах. Не осталось в живых ни жены, ни дочки. Вернулся седой, а ему ведь и сорока еще не было. И сказал: «Немедленно уберите этих двоих (то есть меня и Олега), чтобы я их здесь не видел!» Олег настоял на том, что останется воевать, но меня все-таки увезли с фронта. Я демобилизовалась, нашла ВГИК в Алма-Ате, где меня и приняли на второй курс.
Анатолий АДОСКИН, артист Театра имени Моссовета
–Первые два года войны я работал на Втором часовом заводе (мне было 14–15 лет). Как и все заводы, часовой тоже был переориентирован на военное производство. Я работал по ночам в сборочном цеху, где изготовляли взрыватели для мин. И был, кстати, лучшим сборщиком в цеху, за что получал продуктовую карточку. В Москве стало очень страшно, когда начались бомбежки, и мой папа решил отправить нас и семью своего брата, который сидел в лагерях как враг народа, в деревню недалеко от Мичуринска. Там я оказался самым старшим из мужчин, остальные – дети и бабушки. Поселились мы у какого-то деда-кулака, который сразу стал говорить, что, если придут немцы, он нас сразу сдаст (а мой отец – еврей). Через две недели пешком, чуть ли не по рельсам, из Москвы пришла мама, уговорила начальника станции, и мы всей семьей смогли загрузиться в последний вагон последнего эшелона, уходящего глубоко в тыл. В этом страшно переполненном вагоне нам досталась одна полка на всю семью, но это было счастье. На остановках можно было выйти, и нам давали хлеб, не спрашивая никаких документов, просто как беженцам. На одной станции я пошел с чайником за кипятком, нужно было пройти к зданию вокзала, то есть преодолеть половину длиннющего состава. Набрал кипятка, и вдруг поезд тронулся. Можно было тут же вскочить на подножку ближайшего вагона. Но я знал, что мама стоит и меня высматривает, еще испугается, что я не сел, и спрыгнет, поэтому я ринулся к маме в последний вагон. А поезд идет все быстрее, я стал цепляться за проходящие мимо вагоны и срываться на глазах у мамы. На мое счастье, какой-то человек, сидящий на подножке вагона, меня вытащил. Представляю тот ужас, который пережила моя мама. Поезд направлялся в Узбекистан, но нам пришлось сойти в Оренбурге, потому что моя тетя от всего происходящего сошла с ума…
В 1943 году меня приняли в драматическую студию Театра имени Моссовета под руководством Юрия Завадского, первой моей ролью на сцене театра стала роль молодого немецкого офицера в спектакле «Встреча в темноте». По сюжету немцы собирают чемоданы и бегут из штаба, мой герой выскакивает последним, и в это время в штаб врывается советский боец. Немец бежит, боец стреляет, враг падает, занавес закрывается. А тогда выстрелы в театре делались так: молотком лупили по холостому патрону. Это часто не срабатывало. Вот я бегу, боец стреляет, а выстрела нет, я бегу второй круг, он опять стреляет, и снова не срабатывает, тогда я кричу шепотом: «Андрюша, дави меня», – он кидается на меня, и в этот момент раздается выстрел.
Геннадий ПЕЧНИКОВ, актер РАМТа
–Я всю войну провел в Москве, поскольку верил, что мы победим, а война – это временное состояние. Сама жизнь во время войны была такова, что сомнений в нашей победе не возникало. Мы были едины духом, едины укладом жизни. Я тогда жил на Солянке. И мне сказали, что по этой улице шли войска Дмитрия Донского на Куликово поле. Это тоже страшно вдохновляло, я думал: «Здесь же Донской проходил, разве мы не победим?» Когда началась война, поступило распоряжение: сохранить школы. И мне сказали: «Иди заканчивай 10‑й класс». Я отлично помню свои ощущения: раз отправляют учиться, значит, все не так плохо. От подобных действий укреплялось осознание: я верил, что победа не за горами. Хотя мы знали, конечно, что Гитлер хочет сделать из России житницу, а Москву и Ленинград стереть с лица земли, чтобы вообще ничего не осталось.
Для нас тогда был создан учебный комбинат, потому что в помещениях школы разместились госпитали и воинские части. А преподавали у нас не только школьные учителя, но и университетские профессора, которые остались без работы. Многие институты, как и, кстати, театры, были эвакуированы. МХАТ, например, был эвакуирован сначала в Нальчик, а потом, когда немцы стали продвигаться к Кавказу, переехал в Тбилиси.
Самое интересное, что у меня в годы войны совсем не было страха. Во‑первых, была юность, азарт. Во‑вторых, нам, мальчишкам, было ужасно интересно наблюдать за происходящим. Москва фактически была линией фронта. Во время войны я поступил в Московский дом пионеров. Это была высокая культура! Мы с труппой выезжали на Калининский фронт, ходили в воинские части. А когда стал печататься «Василий Теркин» Твардовского, я понял, что это произведение про нас. Теперь я всю жизнь читаю «Теркина» и студентам своим преподаю.
