Несмотря на десятки ролей, сыгранных в театре и кино, Александр Збруев не считает, что его творческая судьба сложилась удачно. Он скептически относится к понятию «актерское счастье», а то, что происходит в современном искусстве, его просто шокирует. О том, куда может привести бездуховность и как «Ленком» старается ей сопротивляться, Александр Збруев рассказал «Театралу».
– Александр Викторович, «Ленкому» исполняется 85 лет, и сегодня вы один из немногих старожилов, кто пришел сюда, страшно сказать, полвека назад. А вы ощущаете себя «корифеем», хранителем традиций?– Нет, потому что эти годы промчались, как одна секунда, поверьте мне. А казалось, только вчера после Щукинского училища я пришел в этот театр. Пришел молодым да ранним. Потому что уже снялся в главной роли в картине Александра Зархи «Мой младший брат» по повести Василия Аксенова. Меня узнавали на улице, мне писали письма, и моя мама с гордостью эти письма собирала. Собственно, благодаря ней и моему старшему брату – актеру Театра Вахтангова Евгению Федорову я и пошел осваивать эту профессию.
– Вы единственный сегодня актер, кто играл еще в «дозахаровском» «Ленкоме». Вам тот театр чем запомнился?
– Главным режиссером был тогда Борис Толмазов, а в труппе работала Софья Гиацинтова, одна из основательниц ТРАМа – предшественника «Ленкома». Мне, вчерашнему выпускнику, сразу предложили роль в новой постановке. Но я совершенно случайно узнал, что ее репетирует уже Миша Державин, и подумал: «Зачем лезть в какую-то кашу?» Тем более что меня в те же дни утвердили на главную роль в картину «Путешествие в апрель». А потом – фильм за фильмом – я все время снимался и ждал новых предложений. И поскольку такие предложения поступали регулярно, то в театре в бой особенно не рвался. Поэтому и жизнь того коллектива знаю плохо.
– Но роли-то вам предлагали?
– Да, собственно, ничего и не предлагали, только ввод на эпизод в постановку «Вам 22, старики!» по пьесе Эдика Радзинского. Ничего другого не играл, поэтому все мое внимание занимало кино. А потом мне вдруг предложили сыграть Лермонтова. Состоялась премьера – мы поехали на гастроли. Но туда пришла телеграмма – меня вызывали на главную роль в фильме «Чистые пруды». И я охотно согласился, передав своего Лермонтова другому актеру, поскольку кино шестидесятых невозможно было сравнить с тем, что я видел на сцене. А вскоре в театр пришел Анатолий Васильевич Эфрос, и в кулуарах заговорили, что вот, наконец, в театр вернется зритель, а репертуар станет более современным.
– Как известно, гениальному Эфросу в вашем театре не повезло: через три года его перевели на Малую Бронную и не последнюю роль в этом вопросе сыграли обиженные артисты, которым он не давал роли…
– Да, действительно, городскому начальству он стал неугоден, и его перевели в другой театр, и вместе с ним ушла большая часть актеров – смело могу сказать, лучших, ведущих мастеров сцены. Таким образом, театр, созданный Эфросом за три года, погиб на наших глазах. И ведь было чему погибать, поскольку Анатолий Васильевич в корне перестроил всю систему – и это касалось всего театра, а не только людей, занятых в каком-то спектакле. Например, репетиции стали проходить, как этюды по пьесе. Эфрос всегда говорил: «Вы давайте сами предлагайте, пробуйте». Этим самым он делал актера свободным на сцене. Не было режиссерского диктата, и потому мы тянулись к нему – подражали, говорили, как он, даже манеры его переняли. А для меня этот период был настоящим взлетом, ведь при Эфросе я сыграл сразу две главные роли, о которых говорила Москва – это были роли в спектакле «До свидания, мальчики!» и «Мой бедный Марат». И поэтому когда Эфрос ушел, для меня это было потерей…– А почему же вы не ушли вслед за ним, раз так ярко у него играли?
– Такой вариант был. Он собрал дома актеров, которыми очень дорожил. В их числе оказался и я. Но ему разрешили взять с собой только десять человек, а нас было значительно больше. И вдруг я заметил, что люди, которых я считал единой командой, стали что-то делить, бороться за право перейти с Эфросом. Поэтому я уходить отказался под предлогом того, что меня утвердили на главную роль в кино и я не смогу полноценно репетировать в театре. Но позже я все равно к нему перешел… Потому что Анатолий Васильевич позвонил через несколько месяцев и предложил мне и Каневскому перейти на Малую Бронную. Я поддался соблазну, но очень скоро понял, что это не мой театр. Та атмосфера, в которую я попал, увидев своих старых знакомых, показалась фальшивой. И я, получив одну или две зарплаты на Бронной, вернулся сюда.
– И, наверное, благодарите судьбу за этот шаг, ведь встретились здесь с Марком Захаровым…
– Да, хотя лично мне сначала работать с ним было очень сложно и трудно. Потому что он совершенно необыкновенно мыслит. То есть вопреки банальности или «бытовой логике». У него внутри срабатывает нечто такое, что объяснить невозможно. И для актера это ребус, который очень хочется разгадать. Хочется соединиться своими ощущениями, мыслями с тем, что предлагает Марк Анатольевич. Правда, эту его уникальную природу я понял не сразу, и первые годы все мое время по-прежнему занимали съемки в кино… А параллельно в «Ленкоме» начиналась новая жизнь – как в свое время при Эфросе. Марк Анатольевич начал немного обновлять труппу. Нет, он никого не выгонял, а просто брал новых. Пригласил Евгения Леонова, Татьяну Пельтцер, позже пришел Олег Янковский – словом, он по крупицам собирал коллекцию талантов.
– А еще у вас был свой Чехов – Григорий Горин. И спектакли («Легенда о Тиле», «Поминальная молитва», «Королевские игры», «Шут Балакирев») звучали остро и современно…
– Да, конечно, Гриша Горин был профессионалом, каких мало. Он всегда находил что-нибудь такое, чем можно подсолить или подсластить пьесу, которую ставил Марк Анатольевич. Они очень дружили и помогали друг другу. И такие потери – они не проходят бесследно. Они чувствовались и чувствуются, и будут чувствоваться…
– Раз уж мы затронули эту тему, «Ленком» потерял актеров, которые составляли золотую страницу отечественного театра – Пельтцер, Леонов, Ларионов, Абдулов, Янковский…– Конечно, для театра это была тяжелая утрата, что говорить. Никуда от этого не деться. Дело ведь не только в тех именах, которые вы назвали. Я застал здесь и таких замечательных актеров, о которых сегодня не помнит никто. Это и Владимир Романович Соловьев, и Александр Александрович Пелевин, и Аркадий Григорьевич Вовси… Но их не помнят – и это жутко. Начинаешь понимать, что вот одно поколение закончилось, его отставили в сторону. Закончилось другое поколение, его тоже отставили. Вот вам третье поколение –отставят и его. И вот эта молодежь, которая пришла и которая добьется чего-то, и ее тоже отставят в сторону. Мир изменился с двухтысячного года, он стал таким рациональным. Даже чувства людей притупились. Мы в свое время с Олегом Янковским и Сашей Абдуловым ездили по стране с выступлениями. Зарабатывали по три копейки, но чувствовали себя при этом совсем не плохо. Сейчас все по-другому, и я даже в некоторой растерянности. Посмотрите, что творится в глянцевых журналах, в желтой прессе. На первой полосе или на обложке написана какая-нибудь чудовищная вещь про известного человека. И читатель, даже мельком увидев это в витрине киоска, начинает сомневаться, думает: а может, это правда? И, в конце концов, покупает журнал, чтобы узнать подробности. Покупает! Значит, такова сегодня массовая культура. Вернее, бескультурье, но оно как раз и востребовано. Я думаю, то, что сейчас происходит с нашей культурой, это большая беда. Ушла духовность, и вернуть невозможно.
– В театрах сейчас тоже много эпатажа, много того, что делается в коммерческих целях...
– В нашем искусстве лет двадцать назад наступил переломный момент, который никак не закончится. Грубость, порнография проникли в сферу искусства и просто истоптали душу кинематографа и театра. Царит всеобщее безвкусие, но, к сожалению, это уже стало нормой. И в драматургии режиссеры ищут эротику, о которой даже не позволял себе думать драматург. А ведь как было бы хорошо вернуться к истокам классической драматургии. Конечно, жизнь стала другая и никуда от этого не денешься. Но при чем тут мат или драка, если вы ставите «Евгения Онегина»? Пушкин – это достояние нашего искусства, это та самая классика, за которую мы должны держаться. Сейчас очень многое позволено и, к сожалению, вседозволенность приводит к тому, что на глазах рушатся классические произведения, которыми гордится наша культура. Сначала это делалось бессознательно, а сейчас, мне кажется, уже целенаправленно.
– Но в «Ленком», к счастью, эта безвкусица не проникла…
– Думаю, что как раз этим он и отличается от других. Наш театр чувствует и понимает действительность. Очень хорошо понимает и молодежь, и среднее поколение, и старшее. Здесь каждый найдет что-то для себя, и каждому будет интересно. Наш «Ленком» не для избранных, а для всех.
– Сейчас столица ждет культурную революцию, поскольку в прошлом сезоне в связи с известными событиями вновь возник жанр политического театра, многие режиссеры открыто заявили о конфронтации с властью. Изменится ли, на ваш взгляд, и «Ленком»?
– Мне не хотелось бы вдаваться в политику, тем более, как говорится «не судите, да не судимы будете». И я не хочу разбирать никаких политических примеров, потому что для меня главным остается театр. И театр как раз и является выразителем той гражданственности и той позиции, которая на нынешний день актуальна. И публика, которая сегодня заполняет зрительный зал, остается довольной этой позицией нашего театра. Я знаю, о чем говорю, ведь часто выхожу на сцену – играю в четырех спектаклях и надеюсь, что впереди будут еще другие роли. Потому что внутри себя я ощущаю недосказанность. Я чувствую, что во мне этой энергии и понимания нынешнего дня значительно больше, чем я ее за пятьдесят лет выдал...
Выражаем благодарность ресторану и клубу «Река» за возможность проведения съемки (Берсеневская наб., д.6, стр. 2. Тел. +7 (495) 66-999-69
