Сергей Дрейден – знаковая фигура для российской театральной жизни. Обладатель двух «Золотых масок», трех «Золотых софитов» и кинопремии «Ника», которую получил за роль в картине Бориса Хлебникова «Сумасшедшая помощь». Как признается сам Сергей Симонович, самое важное для него в актерском деле – концентрированное ощущение себя. Благодаря этому принципу сложился творческий путь, идеально соответствующий «внутренней» эмоциональной биографии. О нем Сергей Дрейден рассказал «Театралу».
- Сергей Симонович, многие критики считают вашей лучшей работой моноспектакль «Немая сцена», сыгранный в проекте «Домашний театр», в Театральном музее. Вы сами какую работу можете назвать лучшей?
- Я бы не стал говорить о ролях как о «лучших» или «худших». Каждая работа была важна по-своему, при этом все не равноценны и не равнозначны. И в этой череде ролей есть такие, без которых траектория моего движения как актёра была бы другой, сложилась бы иначе. О таких ролях мне хотелось бы сказать. Все принципиальные для меня работы были сыграны в 1980-х годах. До этого периода были юношеские и в каком-то смысле не обязательные вещи, благодаря которым я получил весомый профессиональный опыт. После чего в 1980 году я ушёл из театра, перестал принадлежать какой-либо одной труппе. Собственно, именно в этот период и появился спектакль «Немая сцена» по «Ревизору» Гоголя, в котором я сыграл всех персонажей этой знаменитой комедии. В этой работе соединились все мои тогдашние увлечения: и пантомима, и фарс; и даже моя потребность быть одному… Эта работа настолько удачно сложилась, что её просили играть на разных сценах. В результате – этот спектакль за восемь лет был сыгран более 150 раз. И я думаю, что без него не было бы дальнейших театральных работ. Например, меня не было бы в спектакле «Мрамор» в постановке Григория Дитятковского, не было бы роли Адольфа в спектакле «Отец» по пьесе Стринберга на Малой сцене БДТ и «Золотой маски» за эту роль... Не было бы других интересных работ.
- В какой форме театрального спектакля вам интереснее существовать: в моноспектакле или в коллективной работе?
- В моноспектакле немного другая концентрация энергии и другие отношения со зрительным залом. В труппе – всегда «растаскиваешься»: начинаешь видеть других актёров, понимать их сильные и слабые стороны – это часто мешает. В коллективе легко потерять концентрированное ощущение себя, своей единичности. Нельзя же всё время ехать в битком набитом автобусе, где всё время приходится слышать чужие разговоры – это отвлекает. Мне интереснее существовать в игре наедине с публикой. Я не за коммунальное хозяйство. Как актёр я – частник. Но частник, нуждающийся в режиссёре.
- Какие у вас отношения с уже сыгранными ролями: вы забываете о них, рефлексируете по их поводу?
- Самым важным в работе актёра мне кажется не прозевать тот момент, когда с ролью пора расстаться. А когда пора? Когда целиком повторяешь вчерашний день, когда начинаешь «идти спиной» и точно знаешь, что с твоим персонажем произойдёт через пять минут, о чём он подумает, что узнает, что скажет – когда для тебя в истории твоего героя нет уже ничего неожиданного, когда из роли исчезает нерв, замешанный на личном интересе. Доходит до парадоксов - когда будучи уверенным, что всё знаешь про своего героя, начинаешь забывать текст. Как это однажды произошло у меня в «Вишнёвом саде», в котором мы играем в МХТ имени Чехова вместе с Ренатой Литвиновой.
- Многие ваши коллеги на этом этапе – этапе, когда многое понимаешь про сыгранных персонажей – становятся либо режиссёрами, либо педагогами. Нет ли у вас таких планов?
- Режиссёра мне легче сыграть. Но чтобы быть им в реальности, нужно другое воображение. Кроме того, я очень мало читаю пьес «для себя». Почти не знаю современной драматургии. Предпочитаю классику. Вот сейчас читаю «Сида» Корнеля. Да, ловлю себя на том, что эта пьеса «разыгрывается» внутри меня. Но у меня нет ни малейшего желания видеть это внутреннее действо на сцене, с участием других актёров. Так что из меня – плохой режиссёр. Равно как и плохой педагог. Потому что педагог должен доводить свою работу до конца, ввести человека в профессию и следовать с ним определённую часть пути. Мне сложно «воспитывать» и вести эту работу от начала до конца, хотя я могу в разовом режиме разобрать какую-то конкретную роль определённого актёра.
- Как бы вы охарактеризовали тот творческий период, который переживаете сейчас?
- Я подустал. Чувствую, что мне снова нужна какая-то «немая сцена». Тогда в 80-е этот спектакль в моей жизни произошёл не случайно. Накопилось внутри что-то такое, что требовало выхода в творчестве: это и бытовые сложности, и творческие поиски… Сейчас, возможно, пришло время буквальной «немоты»: есть такое чувство, что мне нужно удалиться от публичной жизни, чтобы осмотреться, к себе прислушаться, посидеть и неспешно подумать, что делать дальше.
- А есть варианты этого «дальше»?
- Да. Планируется новая работа с Григорием Дитятковским. Осенью начнём репетировать «Пигмалион» на сцене «Приюта комедианта». Читаю новый сценарий – талантливо, умно, но с кино всё непредсказуемо.
- Сергей Симонович, многие критики считают вашей лучшей работой моноспектакль «Немая сцена», сыгранный в проекте «Домашний театр», в Театральном музее. Вы сами какую работу можете назвать лучшей?
- Я бы не стал говорить о ролях как о «лучших» или «худших». Каждая работа была важна по-своему, при этом все не равноценны и не равнозначны. И в этой череде ролей есть такие, без которых траектория моего движения как актёра была бы другой, сложилась бы иначе. О таких ролях мне хотелось бы сказать. Все принципиальные для меня работы были сыграны в 1980-х годах. До этого периода были юношеские и в каком-то смысле не обязательные вещи, благодаря которым я получил весомый профессиональный опыт. После чего в 1980 году я ушёл из театра, перестал принадлежать какой-либо одной труппе. Собственно, именно в этот период и появился спектакль «Немая сцена» по «Ревизору» Гоголя, в котором я сыграл всех персонажей этой знаменитой комедии. В этой работе соединились все мои тогдашние увлечения: и пантомима, и фарс; и даже моя потребность быть одному… Эта работа настолько удачно сложилась, что её просили играть на разных сценах. В результате – этот спектакль за восемь лет был сыгран более 150 раз. И я думаю, что без него не было бы дальнейших театральных работ. Например, меня не было бы в спектакле «Мрамор» в постановке Григория Дитятковского, не было бы роли Адольфа в спектакле «Отец» по пьесе Стринберга на Малой сцене БДТ и «Золотой маски» за эту роль... Не было бы других интересных работ.
- В какой форме театрального спектакля вам интереснее существовать: в моноспектакле или в коллективной работе?
- В моноспектакле немного другая концентрация энергии и другие отношения со зрительным залом. В труппе – всегда «растаскиваешься»: начинаешь видеть других актёров, понимать их сильные и слабые стороны – это часто мешает. В коллективе легко потерять концентрированное ощущение себя, своей единичности. Нельзя же всё время ехать в битком набитом автобусе, где всё время приходится слышать чужие разговоры – это отвлекает. Мне интереснее существовать в игре наедине с публикой. Я не за коммунальное хозяйство. Как актёр я – частник. Но частник, нуждающийся в режиссёре.
- Какие у вас отношения с уже сыгранными ролями: вы забываете о них, рефлексируете по их поводу?
- Самым важным в работе актёра мне кажется не прозевать тот момент, когда с ролью пора расстаться. А когда пора? Когда целиком повторяешь вчерашний день, когда начинаешь «идти спиной» и точно знаешь, что с твоим персонажем произойдёт через пять минут, о чём он подумает, что узнает, что скажет – когда для тебя в истории твоего героя нет уже ничего неожиданного, когда из роли исчезает нерв, замешанный на личном интересе. Доходит до парадоксов - когда будучи уверенным, что всё знаешь про своего героя, начинаешь забывать текст. Как это однажды произошло у меня в «Вишнёвом саде», в котором мы играем в МХТ имени Чехова вместе с Ренатой Литвиновой.
- Многие ваши коллеги на этом этапе – этапе, когда многое понимаешь про сыгранных персонажей – становятся либо режиссёрами, либо педагогами. Нет ли у вас таких планов?
- Режиссёра мне легче сыграть. Но чтобы быть им в реальности, нужно другое воображение. Кроме того, я очень мало читаю пьес «для себя». Почти не знаю современной драматургии. Предпочитаю классику. Вот сейчас читаю «Сида» Корнеля. Да, ловлю себя на том, что эта пьеса «разыгрывается» внутри меня. Но у меня нет ни малейшего желания видеть это внутреннее действо на сцене, с участием других актёров. Так что из меня – плохой режиссёр. Равно как и плохой педагог. Потому что педагог должен доводить свою работу до конца, ввести человека в профессию и следовать с ним определённую часть пути. Мне сложно «воспитывать» и вести эту работу от начала до конца, хотя я могу в разовом режиме разобрать какую-то конкретную роль определённого актёра.
- Как бы вы охарактеризовали тот творческий период, который переживаете сейчас?
- Я подустал. Чувствую, что мне снова нужна какая-то «немая сцена». Тогда в 80-е этот спектакль в моей жизни произошёл не случайно. Накопилось внутри что-то такое, что требовало выхода в творчестве: это и бытовые сложности, и творческие поиски… Сейчас, возможно, пришло время буквальной «немоты»: есть такое чувство, что мне нужно удалиться от публичной жизни, чтобы осмотреться, к себе прислушаться, посидеть и неспешно подумать, что делать дальше.
- А есть варианты этого «дальше»?
- Да. Планируется новая работа с Григорием Дитятковским. Осенью начнём репетировать «Пигмалион» на сцене «Приюта комедианта». Читаю новый сценарий – талантливо, умно, но с кино всё непредсказуемо.
