Пьесу «Машенька» забытого советского драматурга Александра Афиногенова Владимир Этуш выбрал сам. «Машенька» – светлая лиричная мелодрама о дружбе старого ворчливого академика и его юной наивной внучки (в роли Машеньки когда-то блистала молодая Марецкая, а архивы радио сохранили для нас волшебный голос Янины Жеймо, всесоюзной Золушки).
Режиссер Родион Овчинников по совету главного артиста практически переписал текст пьесы заново, освободив ее от патетических монологов во славу советской морали и социалистического гуманизма, сосредоточив свое авторское внимание на человеческих отношениях, на их хрупкости и незащищенности от смерти.Мир академика Окаемова надежно защищен от нежелательных вторжений толстыми стенами и высокими потолками сталинского ампира. Тяжелый, словно навечно прибитый к дубовому паркету письменный стол с неизменной зеленой лампой и зеленым сукном, – за ним прошла вся жизнь советского светилы, лауреата Сталинских премий и кавалера всевозможных орденов и медалей. Стерильная чистота огромного безлюдного дома с зачехленными белой тканью стульями и бессмысленным обеденным столом. Эхом раздающийся по комнатам стук тяжелых каблуков домработницы и секретарши Моти (Ирина Дымченко). Никаких раскрытых окон и дверей, никакого радио и никаких фотокарточек на стенах – это дом-призрак, дом-бомбоубежище, лишенный посторонних звуков и посторонних разговоров. «Окаемовы дни» рифмуются с дневниковой прозой Бунина, и эта перекличка – «окаемовых» с «окаянными» – с самого начала дает спектаклю какой-то трагический надлом, в котором зашифровано предчувствие страшного неминуемого горя, почти катастрофы.
Неожиданное вторжение девочки-мотылька, словно летящей на свет зеленой лампы, лишь усиливает это ощущение грядущего горя. Машенька (блистательный дебют студентки Щукинского училища Дарьи Урсуляк) становится предвестником смерти, как случайно влетевшая в темную комнату бабочка: она мечется по пустому безжизненному пространству, отчаянно бьется о стекло и, приближая свою скорую гибель, бросается в самую сердцевину света, принимая настольную лампу за солнце.
«Я скоро умру! Я скоро умру! Я чувствую, что мой путь короток!» – то и дело вскрикивает она, и лицо ее озаряется потусторонним счастьем. За два часа пребывания на сцене девочка-бабочка наполнит дом теплом и любовью, сама переживет любовь и откажется от нее во имя счастья возлюбленного, откроет старику смысл жизни, а ледяное дыхание смерти сделает горячим, как южный ветер. Чеховскими мотивами пронизан весь спектакль, не узнать их невозможно – одержимый работой, неуемный шумный балагур Леонид (Кирилл Рубцов) несет в себе черты доктора Астрова, а точеная ухоженная дамочка Нина (Анна Дубровская) – точь-в-точь Елена Андреевна, которой угловатый подросток Соня (Машенька) откроет свою сердечную тайну, а потом, по-детски размазывая слезы по щекам, переживет первое предательство и первую любовную драму.
Путь спектакля к премьере – всегда тайна и непредсказуемость. Говорят, что за несколько дней до премьеры постановка была совсем другой: камеристка Мотя, закутанная в деревенский платок, пила чай вприкуску и говорила «чаво» и «ничаво», артисты старательно играли бытовую семейную историю, и корабль этот сдвинуть со стапелей в воду никак не удавалось. За четыре репетиции главный режиссер театра Римас Туминас изменил декорации и костюмы, тут снял, там подрезал, тут приоткрыл, там поскреб, показал пару приемчиков – и корабль пошел!Владимир Этуш играет грандиозно, до мурашек, используя минимум выразительных средств, почти не повышая голоса, не боясь крупных масштабных пауз, добираясь в своей партитуре до подлинно трагических вершин. Удивительно наблюдать за тем, как меняется выражение его лица – от сосредоточенно-раздраженного до просветленного, озаренного тихой улыбкой. Как смягчаются, разглаживаются его черты, как глаза наполняются нежностью и поблескивают непролитой слезой, как он, словно впервые, всматривается в людей и открывает для себя мир незнакомый, причудливый, странный, с которым никогда раньше не сталкивался.
Дуэт патриарха и дебютантки – Этуша и Урсуляк – безусловно, центр спектакля, его сердце. Именно он поднимает бытовую лирическую мелодраму до метерлинковской высоты, словно соединяя собой два параллельных мира – мир скорби и покаяния с миром бессмысленного фальшивого фанатизма. Машенька послана Окаемову как последнее причастие, как очищение от грехов, среди которых главные – гордыня и тщеславие. Мы ничего не знаем о старике-академике, не знаем никаких подробностей его биографии. Мы застаем его в точке ухода туда, где медальки на красных подушечках, гром гимна и орудийных залпов и место у Кремлевской стены. Машенька меняет этот путь и его конечный причал, она дарит своему деду дорогу без конца, дарит ему право на высшее знание: «А что там дальше? – Если бы знать…»
Александр Афиногенов всю свою недолгую жизнь (а погиб он в 37 лет от взрыва фугаса на Старой площади в Москве в первые месяцы войны) метался между величием эпохи и страхом сказать о ней правду. Его пьесы редактировал лично Сталин, за «Страх» и «Ложь» он был сначала обласкан властью, а потом ею же и раздавлен. Он на себе ощутил и вседозволенность славы, и трагедию предательства. В опальные дни судьба свела его с Пастернаком, и эта недолгая дружба выдрала его из депрессии и продлила минуты вдохновенья. Это сочетание внутренней свободы и внешней расплаты за нее есть главная болевая точка времени, которую нес в себе каждый художник «Окаемовых дней» – дней, разрушающих личность и оставляющих ее вечности.
