В этом сезоне «Современник» сделал ставку на молодую режиссуру. Один за другим выходили премьерные спектакли Кирилла Вытоптова, Габриэллы Туминайте, Екатерины Половцевой. Под занавес сезона Егор Перегудов представил на большой сцене свою версию «Горячего сердца».
Одноименная пьеса Островского вроде бы не входит в цикл так называемых «театральных историй», подобно «Без вины виноватым», «Лесу» или «Талантам и поклонникам». Ее и ставят-то нечасто, а если и ставят, то непременно делают акцент на социально-критических мотивах, сатирически поданных драматургом. Перегудов же эту театральную историю досочинил. Вытащил из пьесы лишь упомянутого Хватского, «барина, помешанного от театру», отдал эту роль Владиславу Федченко, попутно подарив персонажу театр. Правда, уже в прологе выяснилось, что театр этот прогорает и сегодня состоится последнее представление – именно для нас. Обнаруженная за открывшимся занавесом глухая кирпичная стена с легкостью разбивается одним ударом кулака. И вот уже в проеме видны декорации, остатки стены разъезжаются в разные стороны, а представление вступает в свои права.Подобный ход, надо признаться, методологически мудрый. Приемом «театр в театре» по мере необходимости можно оправдать практически все. Равно как и не менее распространенным приемом «сна» или «бреда». Мало ли что может случиться в подобном состоянии, заранее ничего не предугадаешь. К тому же театральный ход предполагает и временное «выпадание» из роли, и прямые обращения к публике, и наличие «внутренних» отношений между актерами, и даже купирование некоторых авторских смыслов. Игровая форма порой не располагает к серьезному разговору, зато над многими проблемами поставленными автором, можно поиронизировать, подпустив «капустнического» настроя.
Художник Владимир Арефьев здесь, конечно, потрудился на славу, замечательно воплотив эту игровую форму. Звездное небо, весьма неустойчивое в расстроенном сознании вечно пьяненького и несчастного Курослепова (Василий Мищенко), здесь и впрямь валится, и не раз. Деревья в лесу выстраиваются с помощью актеров-пожарных из мягких цилиндрических фигур, как в русской игре в городки. Крыша домика Курослеповых превращается в место для прогулок, размышлений и выяснения отношений. Какая-то высоченная башня на колесах напоминает и пожарную каланчу, и зэковскую вышку (не зря же туда попадает арестант Вася Шустрый – Иван Стебунов). Разудалый Хлынов (Артур Смольянинов) выезжает на внушительных размеров «лодке», смахивающей на подводную, но выполненную в виде рыбы. В общем, коли уж играть, так со вкусом и со смаком.
Причем режиссерско-актерская компания заранее отказывается от всяческих бород, сапог и кафтанов, наряжаясь во вневременные пиджаки, разбавленные «шикарным» кимоно Матрены, простеньким платьицем Параши или короткими штанишками Хлынова. В этой игре конкретика времени и места не имеет смысла, а потому снимается. А старомодные речевые обороты Островского подчас усугубляют комические ситуации, монтируясь с импровизационными выражениями «своими словами».Здесь персонажи – куда более комедианты, чем живые люди. Впрочем, зачастую актерам удается существовать на этой тонкой грани. Весьма утонченная Матрена – Дарья Белоусова явно не чужда современной гламурности. Комичный до гротеска Градобоев Владислава Ветрова успевает подмигнуть сегодняшнему зрителю, дабы тот оценил непреходящую актуальность «взяточных дел», и тут же переключается на сюжетную игру. Параша Светланы Ивановой обратилась в весьма взбалмошную и экзальтированную девицу, меняющую свои решения как перчатки, но искренне при этом верящую в собственную правоту на каждом этапе. Эта экзальтированность, впрочем, комедийно-игрового свойства и прекрасно работает на идею спектакля. Изрядно помолодевший Хлынов Артура Смольянинова, чьи детские штанишки лишь забавно подчеркивают его возрастную суть, не столько куражится, сколько забавляется, как детсадовец, которому предложили упоительную игру.
А вот Курослепов Василия Мищенко – отдельная песня, виртуозное актерское соло, в котором гротеск пластического рисунка отлично вписан в самую настоящую «психологию» чувств и страстей. Он один здесь не носит «маску», хотя прекрасно этим приемом владеет, но тянет за собой ниточку живой человеческой судьбы – нелепой, нескладной, порой жалостной, но все же вызывающей не только сочувствие или смех, но и уважение.
В финале, правда, Егор Перегудов вдруг резко меняет акценты – с комически-игровых на сентиментально-провидческие. Вроде бы хеппи-энд – все интриги раскрыты, виновные прощены, справедливость восторжествовала. Но какие же все они грустные и чуточку растерянные, словно бы услышали режиссерский вопрос: вот это и есть счастье? Да нет, конечно. Это просто жизнь расейская, причем вечная и абсолютно общая – как для персонажей, так и для актеров со зрителями. Сколько бы времени ни прошло…
