Российские зрители знают Сергея Дрейдена прежде всего как актера, сыгравшего главную роль в фильмах «Окно в Париж» и в сокуровском «Русском ковчеге». Однако в Петербурге он известен своими театральными работами, многие из которых не раз становились событием для северной столицы.
– Сергей Симонович, трудно найти артиста, чья биография была бы столь же противоречивой. Вы переменили целый ряд театров. А как складываются ваши отношения с уже сыгранными ролями: вы быстро о них забываете?– Самым важным в работе актера, мне кажется, не прозевать тот момент, когда с ролью пора расстаться. А когда пора? Когда целиком повторяешь вчерашний день, когда начинаешь «идти спиной» и точно знаешь, что с твоим персонажем произойдет через пять минут, о чем он подумает, что узнает и что скажет. Словом, расставаться пора, когда из роли исчезает нерв, замешенный на личном интересе. Причем доходит до того, что забываешь текст на сцене, ведь интерес к персонажу пропал.
– Трудно представить вас в такой ситуации…
– И между тем у меня это было в «Вишневом саде», который мы играем в МХТ вместе с Ренатой Литвиновой. Пришлось себя как-то взбадривать, чтобы иными глазами взглянуть на персонажа.
– Кстати, многие ваши коллеги говорят, что ушли в режиссуру и педагогику, когда стали понимать все про своих персонажей. У вас таких планов не возникало?
– Нет, для того чтобы стать режиссером, нужно иметь другое воображение. Кроме того, я очень мало читаю пьес «для себя». Почти не знаю современной драматургии. Предпочитаю классику. Вот сейчас читаю «Сида» Корнеля. Да, ловлю себя на том, что эта пьеса «разыгрывается» внутри меня. Но у меня нет ни малейшего желания видеть это внутреннее действо на сцене с участием других актеров. Так что режиссер из меня плохой. Равно как и плохой педагог. Потому что педагог должен доводить свою работу до конца, ввести человека в профессию и следовать с ним определенную часть пути. Мне сложно «воспитывать» и вести эту работу от начала до конца, хотя я могу в разовом режиме разобрать какую-то конкретную роль определенного актера.
– А свои роли вы оценить можете? Какая, на ваш взгляд, лучше всего удалась? – Я бы не стал говорить о ролях как о «лучших» и «худших», поскольку в этой череде есть такие, без которых траектория моего актерского движения была бы другой.
– Но ведь о наиболее важных ролях мы можем сказать?
– Все принципиальные для меня работы были сыграны в 80-х годах. До этого периода были юношеские и в каком-то смысле необязательные вещи, благодаря которым я получил весомый профессиональный опыт. После чего в 1980 году я ушел из театра, перестал принадлежать какой-либо одной труппе. Собственно, именно в этот период и появился спектакль «Немая сцена» (импровизация по «Ревизору» Гоголя), где я играл всех персонажей. В этой работе соединились все мои тогдашние увлечения: и пантомима, и фарс, и даже моя потребность быть одному… Эта работа настолько удачно сложилась, что ее просили играть на разных сценах. В результате – этот спектакль за восемь лет был сыгран 150 раз. И я думаю, что без него не было бы дальнейших театральных работ. Например, меня не пригласили бы в спектакль «Мрамор» Григория Дитятковского, не было бы роли Адольфа в спектакле «Отец» по пьесе Стриндберга на Малой сцене БДТ, не было бы и «Золотой маски» за эту роль...
– «Немая сцена» была моноспектаклем. Судя по всему, вам гораздо комфортнее одному быть на сцене, чем в густонаселенном спектакле?
– В самом деле, в моноспектакле немного другая концентрация энергии и другие отношения со зрительным залом. А в труппе хочешь не хочешь, но всегда «растаскиваешься»: начинаешь видеть других актеров, понимать их сильные и слабые стороны – это очень мешает. В коллективе легко потерять концентрированное ощущение себя, своей единичности. Нельзя же все время ехать в битком набитом автобусе, где все время приходится слышать чужие разговоры. Поэтому вы правы: мне интереснее существовать в игре наедине с публикой. Я не за коммунальное хозяйство. Как актер я частник. Но частник, нуждающийся в режиссере.
– Как бы вы охарактеризовали тот творческий период, который переживаете сейчас?– Я подустал. Чувствую, что мне снова нужна какая-то «Немая сцена». Тогда, в 80-е, этот спектакль в моей жизни произошел не случайно. Накопилось внутри что-то такое, что требовало выхода в творчестве: это и бытовые сложности, и творческие поиски… Сейчас, возможно, пришло время буквальной «немоты»: есть такое чувство, что мне нужно удалиться от публичной жизни, чтобы осмотреться, к себе прислушаться, посидеть и неспешно подумать, что делать дальше.
– А есть варианты этого «дальше»?
– Да. Планируется новая работа с Григорием Дитятковским. Осенью начнем репетировать «Пигмалиона» на сцене «Приюта комедианта». Читаю новый сценарий – талантливо, умно, но все непредсказуемо.
