После пятнадцатилетнего перерыва известный киноактер вернулся на сцену, где еще студентом Щепкинского училища танцевал в массовке, а после зачисления в труппу дебютировал в роли принца в «Снежной королеве». Стремительный рост кинокарьеры надолго оторвал Петренко от театра, но встреча и работа с Юрием Соломиным на съемочной площадке подтолкнула к резкой и решительной смене «курса». Зрители не оставили это без внимания – и номинировали на «Звезду Театрала»-2020 за «Лучшую мужскую роль».
– Игорь, для начала хотелось бы узнать, как вы пережили период карантина – полтора месяца без работы?
– Как и всем, пришлось поужаться, совершенно по-другому распределять свои потребности. Не было никакой финансовой подушки, чтобы спокойно пережидать период простоя. Посыпалось много планов. Но я получил компенсацию – общение с семьей, с которой давно не проводил столько времени. Все были в полном восторге. Мы рисовали, лепили, пекли и пели, вместе смотрели кино и мультфильмы.
Обычно по вечерам мы читаем детям книги. В один таких из вечеров выбор пал на «Приключения желтого чемоданчика» Софьи Прокофьевой. И сразу же пришло решение прочитать это не только своим девочкам, но и всем, кому может быть интересно. Мы провели десять прямых эфиров в Instagram, а потом еще выложили в записи. Придумывали вместе, как оформить анонс каждой главы, какую сделать фотографию. Вот, например, глава «Грустная девочка» – что придумать? И совершенно неожиданно возникла идея на злобу дня: сидит ребёнок на подоконнике, играет в куличики на фоне улицы, куда выйти не может... Это был целый творческий процесс, который занял достаточно много времени. Мы даже не заметили, как пролетел месяц-полтора.
– То есть никакой профессиональной ломки вы не испытывали?
– Я по натуре интроверт и чувствую себя дискомфортно, попадая в эпицентр внимания. Каждый выход на сцену или съемочную площадку для меня – настоящий стресс. Ведь нет учебников по тому, как играть того или иного персонажа. Чтобы понять характер человека, необходимо мысленно погрузиться во все обстоятельства его жизни. Порой и текст даётся нелегко. Часто приходится роли переписывать в тетрадь, тратить много времени на разбор и изучение. Всё это достаточно энергозатратно. Поэтому, когда есть официальная возможность «ничего не делать», я с радостью принимаю эти обстоятельства.
– Кстати, об интроверсии. Это правда, что после дебютной работы в кино вам приходилось доказывать режиссерам, что вы умеете работать с эмоциями, что вы не закрыты?
– Да, после «Звезды» шли фильмы «Кармен», «Водитель для Веры» – и на эти работы режиссеры меня утверждать не слишком-то и хотели. Пробы были неуверенные. И взяли только потому, что группам необходимо было отправляться в съёмочный период, а артиста так и не нашли. Утвердили авансом. Но мне повезло, что первыми учителями в кино стали Николай Лебедев, Александр Хван, Павел Чухрай, а среди партнёров были такие личности, как Богдан Ступка, Андрей Панин, Марина Голуб. Со Ступкой и Паниным впоследствии довелось поработать неоднократно. Всё это было для меня серьёзной школой. И вот прошло уже двадцать лет, и теперь я точно знаю, что при правильном взаимодействии с режиссёром и партнёрами сыграть можно всё, что угодно: любой образ, любой характер – теперь я умею «контролировать полет».
– Насколько для вас важно погружение в материал? Перед съёмками фильма «Решение о ликвидации» вы съездили на Северный Кавказ, на место трагедии в Беслане. Как на вас это повлияло?
– Когда приехал в школу, где случилась трагедия, а потом на «кладбище ангелов», когда увидел матерей, чьи дети погибли, острота восприятия пространства стала совершенно иной. Я представляю, какой это ад – потерять своих детей. Ничего страшнее в жизни человека быть не может. Особенно когда допускаешь мысль, что они страдали, а ты не смог прийти на помощь. Всё мое нутро откликается на это.
На съёмках я ощущал себя человеком, на котором – миссия борьбы с абсолютным злом. Когда люди забирают жизни детей, какие они, к чёрту, борцы за свободу? Это представители ада, который есть и на земле. Конечно, для меня очень важно погружение. А иначе как работать? Чем глубже сможешь погрузиться в материал, тем вероятнее всего сможешь донести правду, которая так важна.
– Ваш отец участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В своей работе, в сериале «Чернобыль», вы как-то задействовали его опыт?
– Да, конечно. При подготовке к проекту я впервые и узнал, что он был на ликвидации и имеет Орден Мужества за работу в радиационной разведке. Оказывается, они с коллегой делали замеры на месте аварии, наносили их на карту, по которой потом работали ликвидаторы.
– В кино вы много играли военных – можно сказать прошли «армейскую школу». За роли сотрудников безопасности даже получили премию ФСБ. Это связано с тем, что вы выросли в офицерской семье?
– Конечно, мне это очень близко. Скажу честно, когда попадаю в компанию военных, мне сразу дышится по-другому. Если бы не развал в 90-е годы, наверно, пошел по стопам отца и чувствовал себя комфортно… Офицеры – это, конечно, особая каста. Они все – жертвенны, они все – не про деньги. Когда мне предлагают роль военного, образ защитника, который может стать неким маяком для мальчишек, всегда соглашаюсь.
– Когда вы впервые попали в театр как зритель?
– Мама всегда очень любила ходить в театры. И помню, когда я был еще маленький, отвела на «Синюю птицу» во МХАТ Горького. Долго был под впечатлением, в первую очередь, от самой истории. Потом, когда уже в старших классах учился, мы пошли на спектакль «Театральный роман» в театр «Сфера». Я был в восторге и даже не предполагал, что Александр Коршунов, который играл главную роль, будет моим педагогом в Щепкинском училище.
– Почему выбрали именно Щепку? Чем притягивало это место?
– Я не был из разряда абитуриентов, которые мечтают стать артистами, и действовал по наитию, скорее даже из спортивного интереса. Это был вызов самому себе – попасть в эпицентр внимания и начать читать, петь. Настоящий вызов. Не могу сказать, что я блестяще поступал и выбрал институт, который захотел. Нет. Я, действительно, дошел до конкурса и в Щукинском училище, и в Школе-студии МХАТ, и в ГИТИСе. Неизвестно, что было бы дальше, но я понял, что не хочу никуда, кроме Щепки. Зацепила атмосфера, таинственный дворик, как в «Гарри Поттере», только в центре Москвы. Весна, солнце, студенты-выпускники репетируют... Как будто судьба просто взяла за загривок и вынесла на остров счастья. Всё было настолько располагающим, что я вдруг почувствовал: здесь меня ждут.
– Вы свое поступление называли «жизненным авансом». Почему? Чувствовали себя немного человеком со стороны? Немного самозванцем?
– Я очень признателен Виктору Ивановичу Коршунову, который взял меня на курс – и совершенно изменил мою жизнь, спас в глобальном смысле. Я до сих пор с ним советуюсь внутренне, прошу прощения за хулиганства или промахи, за непонимание. Сейчас Юрий Мефодьевич Соломин негласно заменил мне мастера: я всё равно ощущаю себя ребёнком в творческом пространстве – и нужен какой-то маяк, какой-то ориентир, чтобы не дрейфовать. Отчасти поэтому я вернулся в Малый театр спустя 15 лет, как в родную гавань.
– Это решение вернуться в Малый, оно же не спонтанно возникло, не вдруг? Были события, которые постепенно подталкивали к театру?
– Я очень люблю кино, ведь прошёл основную школу и актёрский опыт получил именно здесь. Конечно же, не хочу разрывать эту связь. Но я понимаю: чтобы полноценно заниматься актёрской профессией, театр просто необходим. Кино рождается на монтажном столе, от артиста мало что зависит. И как говорила Раневская: «Кино – это плевок в вечность», – с каким настроением, с какой готовностью придёшь однажды на съёмочную площадку, так это и останется в фильме. Изменить уже ничего нельзя. В театре же сам спектакль и образы раскрываются со временем. Ты можешь оттачивать характер и индивидуальность персонажа до бесконечности.
Когда я ушёл из Малого, поступали предложения от других театров, но я сразу решил для себя, что если и буду возвращаться, то только «домой». Однажды я просто почувствовал, что это время пришло. Наверно, наступило взросление и понимание, чего я на самом деле хочу.
– Вы пришли в театр на конкретную роль или просто вернулись в труппу?
– Я вернулся в труппу, которой очень благодарен за тёплую встречу. Как будто никуда и не уходил. И уже вскоре мне позвонил актёр театра Алексей Дубровский, предложив поучаствовать в своей дебютной режиссёрской работе, в спектакле «Метель». Конечно, я с радостью приступил к репетициям. Сильно волновался, потому как сцена Малого театра для меня священна, а последний выход на неё был 17 лет назад. Да и за это время театральных работ в моей копилке насчитывалось всего лишь две: «Мой бедный Марат» Арбузова и «Триумфальная арка» Ремарка. Но более лёгкого и красивого возвращения представить себе не мог. Мой персонаж героически появляется в конце спектакля, произносит монолог и танцует вальс под занавес – и всё это под божественную музыку Свиридова в исполнении оркестра Малого театра.
Затем пришла роль Вольфганга в спектакле «Перед заходом солнца» Гауптмана. Режиссёр Владимир Бейлис отдал на откуп характер персонажа и позволил самостоятельно найти все краски роли, за что я ему бесконечно признателен. Сразу вспомнилась работа над телефильмом «Шерлок Холмс», где мне в очередной раз довелось «сыграть в пас» с Андреем Паниным, который, помню, сказал: «Жги, Игорян! Я поддержу». Испытывая настоящую ностальгию, я решил использовать в новой роли наработки, которые тогда собирал по крупицам. Острейший характер с совершенно не присущими мне чертами. А дальше пришёл Ихарев из «Игроков» Гоголя. Роль неоднозначная. Персонаж действует своим бездействием. И тут поиски, конечно, продолжаются. Спектакль ещё не распустился – только «бутоны» стали появляться. Он трансформируется на наших глазах, порой неожиданно, как будто уже не нами ведётся. Мы только сейчас стали освобождаться.
– Можно ли одержимость Ихарева в «Игроках» сравнить с мечтой Остапа Бендера о Рио де Жанейро?
– Этих персонажей объединяет одно – желание стать свободными. Но Остап Бендер – романтик, и свобода для «великого комбинатора» имеет романтический характер. Его и преступником-то назвать сложно. Просто не повезло с компанией. У Ихарева же – банальная мечта разбогатеть, вырваться из нищеты. При этом он готов идти по головам. Жажда наживы в совокупности с гордыней и одержимостью притягивают в его жизнь «чертей», которые начинают играть на его пороках. И ломают его как личность.
– Считается, что Малый театр – не режиссёрский. Он гарантирует актёрские работы на уровне, но никогда не предлагает новых, неожиданных решений. Ставка сделана на актера. Что думаете об этом?
– Это прекрасно. Здесь есть редкая актёрская свобода, которая крепко стоит на фундаменте партнёрства и абсолютного доверия. Малый театр сохраняет традиции русской актёрской школы переживания. Во всяком случае кто-то должен это делать. Я считаю, что не каждый режиссёр имеет право просто самоутверждаться на текстах Пушкина, Островского, Чехова. На нынешнем этапе понимания, ощущения себя в профессии мне – как консерватору – подходит именно Малый театр.
– Так однозначно себя определяете?
– Скорее да, чем нет. Я с любопытством наблюдаю за поисками режиссёров, лучших на сегодняшний день, но понимаю, что мне ближе всё-таки классический театр, где для меня есть хлеб – для рассуждений, для переживаний и для личного поиска. Если не будешь в своей работе «золотоискателем», то ничего не будет.
– Не хотели бы себя попробовать, поработать, например, с таким мастером, как Римас Туминас, бросить себе новый вызов? Это же абсолютный космос.
– Попробовать – узнать, если ли жизнь на Марсе – конечно, интересно. В качестве приключения, путешествия – почему нет? Тем более с выдающимся мастером, которому можно довериться. Но жить хотелось бы всё-таки на Земле.
– Первым спектаклем после возвращения в Малый, как вы уже сказали, стала «Метель» Пушкина – про причудливую линию судьбы. Вы верите в предначертанные испытания? В вашу жизнь вмешивалась такая «метель», которая в итоге меняла ваш курс?
– Всё, что происходило и происходит в моей жизни, заставляет меня верить в провидение. Подобных эпизодов было достаточно. Один из них связан как раз с возвращением в театр и случился шесть лет назад. Я был утверждён на роль в многосерийный фильм «Огонь для Олимпиады», который, кстати, не вышел до сих пор, но повлиял на мою дальнейшую судьбу. Юрий Мефодьевич Соломин играл отца моего персонажа, а невестой была Кристина Бродская, с которой мы познакомились на съёмках, и которая впоследствии стала моей женой.
С Юрием Мефодьевичем мы сидели в одном актёрском вагоне и, конечно, была возможность пообщаться. Много разговоров было на съёмочной площадке, много очень тёплых сцен между отцом и сыном – и они дали пищу для размышлений, усилили мое желание вернуться в Малый театр. Я вдруг понял, что мне это необходимо, и в предвкушении нового этапа жизни испытывал невероятный подъём.
Я надеюсь, что нашёл свой путь, и свернуть в сторону не придётся. Я очень хочу в это верить, а дальше – посмотрим. Жизнь всё-таки не предсказуемая. Как только успокаиваешься, она преподносит новые испытания, утраивает провокации, закрывает одни, но открывает другие двери – и выясняется, что предыдущие взлёты и падения – это всего лишь некий этап.
– Игорь, для начала хотелось бы узнать, как вы пережили период карантина – полтора месяца без работы?
– Как и всем, пришлось поужаться, совершенно по-другому распределять свои потребности. Не было никакой финансовой подушки, чтобы спокойно пережидать период простоя. Посыпалось много планов. Но я получил компенсацию – общение с семьей, с которой давно не проводил столько времени. Все были в полном восторге. Мы рисовали, лепили, пекли и пели, вместе смотрели кино и мультфильмы.
Обычно по вечерам мы читаем детям книги. В один таких из вечеров выбор пал на «Приключения желтого чемоданчика» Софьи Прокофьевой. И сразу же пришло решение прочитать это не только своим девочкам, но и всем, кому может быть интересно. Мы провели десять прямых эфиров в Instagram, а потом еще выложили в записи. Придумывали вместе, как оформить анонс каждой главы, какую сделать фотографию. Вот, например, глава «Грустная девочка» – что придумать? И совершенно неожиданно возникла идея на злобу дня: сидит ребёнок на подоконнике, играет в куличики на фоне улицы, куда выйти не может... Это был целый творческий процесс, который занял достаточно много времени. Мы даже не заметили, как пролетел месяц-полтора.
– То есть никакой профессиональной ломки вы не испытывали?
– Я по натуре интроверт и чувствую себя дискомфортно, попадая в эпицентр внимания. Каждый выход на сцену или съемочную площадку для меня – настоящий стресс. Ведь нет учебников по тому, как играть того или иного персонажа. Чтобы понять характер человека, необходимо мысленно погрузиться во все обстоятельства его жизни. Порой и текст даётся нелегко. Часто приходится роли переписывать в тетрадь, тратить много времени на разбор и изучение. Всё это достаточно энергозатратно. Поэтому, когда есть официальная возможность «ничего не делать», я с радостью принимаю эти обстоятельства.
– Кстати, об интроверсии. Это правда, что после дебютной работы в кино вам приходилось доказывать режиссерам, что вы умеете работать с эмоциями, что вы не закрыты?
– Да, после «Звезды» шли фильмы «Кармен», «Водитель для Веры» – и на эти работы режиссеры меня утверждать не слишком-то и хотели. Пробы были неуверенные. И взяли только потому, что группам необходимо было отправляться в съёмочный период, а артиста так и не нашли. Утвердили авансом. Но мне повезло, что первыми учителями в кино стали Николай Лебедев, Александр Хван, Павел Чухрай, а среди партнёров были такие личности, как Богдан Ступка, Андрей Панин, Марина Голуб. Со Ступкой и Паниным впоследствии довелось поработать неоднократно. Всё это было для меня серьёзной школой. И вот прошло уже двадцать лет, и теперь я точно знаю, что при правильном взаимодействии с режиссёром и партнёрами сыграть можно всё, что угодно: любой образ, любой характер – теперь я умею «контролировать полет».
– Насколько для вас важно погружение в материал? Перед съёмками фильма «Решение о ликвидации» вы съездили на Северный Кавказ, на место трагедии в Беслане. Как на вас это повлияло?
– Когда приехал в школу, где случилась трагедия, а потом на «кладбище ангелов», когда увидел матерей, чьи дети погибли, острота восприятия пространства стала совершенно иной. Я представляю, какой это ад – потерять своих детей. Ничего страшнее в жизни человека быть не может. Особенно когда допускаешь мысль, что они страдали, а ты не смог прийти на помощь. Всё мое нутро откликается на это.
На съёмках я ощущал себя человеком, на котором – миссия борьбы с абсолютным злом. Когда люди забирают жизни детей, какие они, к чёрту, борцы за свободу? Это представители ада, который есть и на земле. Конечно, для меня очень важно погружение. А иначе как работать? Чем глубже сможешь погрузиться в материал, тем вероятнее всего сможешь донести правду, которая так важна.
– Ваш отец участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В своей работе, в сериале «Чернобыль», вы как-то задействовали его опыт? – Да, конечно. При подготовке к проекту я впервые и узнал, что он был на ликвидации и имеет Орден Мужества за работу в радиационной разведке. Оказывается, они с коллегой делали замеры на месте аварии, наносили их на карту, по которой потом работали ликвидаторы.
– В кино вы много играли военных – можно сказать прошли «армейскую школу». За роли сотрудников безопасности даже получили премию ФСБ. Это связано с тем, что вы выросли в офицерской семье?
– Конечно, мне это очень близко. Скажу честно, когда попадаю в компанию военных, мне сразу дышится по-другому. Если бы не развал в 90-е годы, наверно, пошел по стопам отца и чувствовал себя комфортно… Офицеры – это, конечно, особая каста. Они все – жертвенны, они все – не про деньги. Когда мне предлагают роль военного, образ защитника, который может стать неким маяком для мальчишек, всегда соглашаюсь.
– Когда вы впервые попали в театр как зритель?
– Мама всегда очень любила ходить в театры. И помню, когда я был еще маленький, отвела на «Синюю птицу» во МХАТ Горького. Долго был под впечатлением, в первую очередь, от самой истории. Потом, когда уже в старших классах учился, мы пошли на спектакль «Театральный роман» в театр «Сфера». Я был в восторге и даже не предполагал, что Александр Коршунов, который играл главную роль, будет моим педагогом в Щепкинском училище.
– Почему выбрали именно Щепку? Чем притягивало это место?
– Я не был из разряда абитуриентов, которые мечтают стать артистами, и действовал по наитию, скорее даже из спортивного интереса. Это был вызов самому себе – попасть в эпицентр внимания и начать читать, петь. Настоящий вызов. Не могу сказать, что я блестяще поступал и выбрал институт, который захотел. Нет. Я, действительно, дошел до конкурса и в Щукинском училище, и в Школе-студии МХАТ, и в ГИТИСе. Неизвестно, что было бы дальше, но я понял, что не хочу никуда, кроме Щепки. Зацепила атмосфера, таинственный дворик, как в «Гарри Поттере», только в центре Москвы. Весна, солнце, студенты-выпускники репетируют... Как будто судьба просто взяла за загривок и вынесла на остров счастья. Всё было настолько располагающим, что я вдруг почувствовал: здесь меня ждут.
– Вы свое поступление называли «жизненным авансом». Почему? Чувствовали себя немного человеком со стороны? Немного самозванцем?
– Я очень признателен Виктору Ивановичу Коршунову, который взял меня на курс – и совершенно изменил мою жизнь, спас в глобальном смысле. Я до сих пор с ним советуюсь внутренне, прошу прощения за хулиганства или промахи, за непонимание. Сейчас Юрий Мефодьевич Соломин негласно заменил мне мастера: я всё равно ощущаю себя ребёнком в творческом пространстве – и нужен какой-то маяк, какой-то ориентир, чтобы не дрейфовать. Отчасти поэтому я вернулся в Малый театр спустя 15 лет, как в родную гавань.
– Это решение вернуться в Малый, оно же не спонтанно возникло, не вдруг? Были события, которые постепенно подталкивали к театру?
– Я очень люблю кино, ведь прошёл основную школу и актёрский опыт получил именно здесь. Конечно же, не хочу разрывать эту связь. Но я понимаю: чтобы полноценно заниматься актёрской профессией, театр просто необходим. Кино рождается на монтажном столе, от артиста мало что зависит. И как говорила Раневская: «Кино – это плевок в вечность», – с каким настроением, с какой готовностью придёшь однажды на съёмочную площадку, так это и останется в фильме. Изменить уже ничего нельзя. В театре же сам спектакль и образы раскрываются со временем. Ты можешь оттачивать характер и индивидуальность персонажа до бесконечности.
Когда я ушёл из Малого, поступали предложения от других театров, но я сразу решил для себя, что если и буду возвращаться, то только «домой». Однажды я просто почувствовал, что это время пришло. Наверно, наступило взросление и понимание, чего я на самом деле хочу.
– Вы пришли в театр на конкретную роль или просто вернулись в труппу?– Я вернулся в труппу, которой очень благодарен за тёплую встречу. Как будто никуда и не уходил. И уже вскоре мне позвонил актёр театра Алексей Дубровский, предложив поучаствовать в своей дебютной режиссёрской работе, в спектакле «Метель». Конечно, я с радостью приступил к репетициям. Сильно волновался, потому как сцена Малого театра для меня священна, а последний выход на неё был 17 лет назад. Да и за это время театральных работ в моей копилке насчитывалось всего лишь две: «Мой бедный Марат» Арбузова и «Триумфальная арка» Ремарка. Но более лёгкого и красивого возвращения представить себе не мог. Мой персонаж героически появляется в конце спектакля, произносит монолог и танцует вальс под занавес – и всё это под божественную музыку Свиридова в исполнении оркестра Малого театра.
Затем пришла роль Вольфганга в спектакле «Перед заходом солнца» Гауптмана. Режиссёр Владимир Бейлис отдал на откуп характер персонажа и позволил самостоятельно найти все краски роли, за что я ему бесконечно признателен. Сразу вспомнилась работа над телефильмом «Шерлок Холмс», где мне в очередной раз довелось «сыграть в пас» с Андреем Паниным, который, помню, сказал: «Жги, Игорян! Я поддержу». Испытывая настоящую ностальгию, я решил использовать в новой роли наработки, которые тогда собирал по крупицам. Острейший характер с совершенно не присущими мне чертами. А дальше пришёл Ихарев из «Игроков» Гоголя. Роль неоднозначная. Персонаж действует своим бездействием. И тут поиски, конечно, продолжаются. Спектакль ещё не распустился – только «бутоны» стали появляться. Он трансформируется на наших глазах, порой неожиданно, как будто уже не нами ведётся. Мы только сейчас стали освобождаться.
– Можно ли одержимость Ихарева в «Игроках» сравнить с мечтой Остапа Бендера о Рио де Жанейро?
– Этих персонажей объединяет одно – желание стать свободными. Но Остап Бендер – романтик, и свобода для «великого комбинатора» имеет романтический характер. Его и преступником-то назвать сложно. Просто не повезло с компанией. У Ихарева же – банальная мечта разбогатеть, вырваться из нищеты. При этом он готов идти по головам. Жажда наживы в совокупности с гордыней и одержимостью притягивают в его жизнь «чертей», которые начинают играть на его пороках. И ломают его как личность.
– Считается, что Малый театр – не режиссёрский. Он гарантирует актёрские работы на уровне, но никогда не предлагает новых, неожиданных решений. Ставка сделана на актера. Что думаете об этом?– Это прекрасно. Здесь есть редкая актёрская свобода, которая крепко стоит на фундаменте партнёрства и абсолютного доверия. Малый театр сохраняет традиции русской актёрской школы переживания. Во всяком случае кто-то должен это делать. Я считаю, что не каждый режиссёр имеет право просто самоутверждаться на текстах Пушкина, Островского, Чехова. На нынешнем этапе понимания, ощущения себя в профессии мне – как консерватору – подходит именно Малый театр.
– Так однозначно себя определяете?
– Скорее да, чем нет. Я с любопытством наблюдаю за поисками режиссёров, лучших на сегодняшний день, но понимаю, что мне ближе всё-таки классический театр, где для меня есть хлеб – для рассуждений, для переживаний и для личного поиска. Если не будешь в своей работе «золотоискателем», то ничего не будет.
– Не хотели бы себя попробовать, поработать, например, с таким мастером, как Римас Туминас, бросить себе новый вызов? Это же абсолютный космос.
– Попробовать – узнать, если ли жизнь на Марсе – конечно, интересно. В качестве приключения, путешествия – почему нет? Тем более с выдающимся мастером, которому можно довериться. Но жить хотелось бы всё-таки на Земле.
– Первым спектаклем после возвращения в Малый, как вы уже сказали, стала «Метель» Пушкина – про причудливую линию судьбы. Вы верите в предначертанные испытания? В вашу жизнь вмешивалась такая «метель», которая в итоге меняла ваш курс?
– Всё, что происходило и происходит в моей жизни, заставляет меня верить в провидение. Подобных эпизодов было достаточно. Один из них связан как раз с возвращением в театр и случился шесть лет назад. Я был утверждён на роль в многосерийный фильм «Огонь для Олимпиады», который, кстати, не вышел до сих пор, но повлиял на мою дальнейшую судьбу. Юрий Мефодьевич Соломин играл отца моего персонажа, а невестой была Кристина Бродская, с которой мы познакомились на съёмках, и которая впоследствии стала моей женой.
С Юрием Мефодьевичем мы сидели в одном актёрском вагоне и, конечно, была возможность пообщаться. Много разговоров было на съёмочной площадке, много очень тёплых сцен между отцом и сыном – и они дали пищу для размышлений, усилили мое желание вернуться в Малый театр. Я вдруг понял, что мне это необходимо, и в предвкушении нового этапа жизни испытывал невероятный подъём.
Я надеюсь, что нашёл свой путь, и свернуть в сторону не придётся. Я очень хочу в это верить, а дальше – посмотрим. Жизнь всё-таки не предсказуемая. Как только успокаиваешься, она преподносит новые испытания, утраивает провокации, закрывает одни, но открывает другие двери – и выясняется, что предыдущие взлёты и падения – это всего лишь некий этап.
