Евгений Водолазкин написал повесть о дружбе трех друзей из Германии в годы Второй мировой войны, которая затрагивает темы любви и всепрощения. В ней один из героев, немецкий солдат, дошедший до Сталинграда, спустя десятилетия возвращается в Россию, чтобы пройти этот путь еще раз. Произведение нашло отражение в творчестве известных театров. Так, спектакль по повести поставили в петербургском ТЮЗе им. Брянцева, а в этом году постановку представили в «Сатириконе». Писатель рассказал «Театралу», в чем он видит значение произведений искусства на тему войны и как, по его мнению, не допустить новых военных конфликтов.
– Для меня Великая Отечественная война это не абстрактная история, а история семейная. Мужчины в нашей семье ушли на войну, женщины эвакуировались на Кавказ. Человек обычно все чувствует, исходя из личной истории. По крайней мере, чувствует это ярче и острее. Поэтому в отличие от тех войн, о которых я читаю в книгах, в данном случае это реальность очень близкая и живо мной ощущаемая.
Реакция читателей на мою повесть «Близкие друзья» была вполне доброжелательной. Замечу, что повесть довольно давняя, была написана сразу после «Лавра» и опубликована в 2013 году. Тогда, в силу несколько другой общественной атмосферы, она воспринималась вне общеисторических контекстов или безотносительно к вопросам прощения или непрощения врагов. Воспринималась как частная история трех лиц. Что касается негатива, я помню, что мне позвонил один корреспондент и спросил: «Не рано ли вы простили наших врагов?». На что я ему сказал две вещи. Первое – что я не вправе прощать или не прощать, поскольку не принадлежу к воевавшему поколению и не могу выступать в роли судьи. А второе – что у меня очень серьезное отношение к войне, поскольку оба мои деда воевали: один – не вернулся с войны, погиб в танке в 1943-м, а второй дед брал Берлин. Наша семейная память о войне очень крепка.
Но повесть ведь не о немцах, а о людях. Здесь речь идет о том, что по обе стороны фронта были люди. Спустя многие годы, мне кажется, пришло время подумать о том, что произошло. Не только соблюдать определенную дистанцию к бывшим врагам, но и понять, как все было, как все отражалось на конкретных людях. Это должно быть размышление с памятью о жертвах, с уважением к своей семье и к своему народу, который страшно пострадал во время войны.
Мне нравится, как немцы сегодня воспринимают войну. Когда я жил в Германии, ко мне не раз подходили старики и просили прощения. Думаю, что они обращались не ко мне, который войны не видел. В моем лице они хотели попросить прощения у тех, на чью землю они пришли. Я на это отвечал, что они могли бы попросить прощения у моих дедов, если бы была такая возможность. Но как я могу прощать за кого-то? На меня их слова производили большое впечатление. Это были глубокие старики, у которых не притупилось огромное чувство вины за то, что они творили здесь во время войны. Один старик подошел ко мне и начал говорить, что хорошо знает Ленинградскую область, стал называть деревни. Я удивился, откуда у него такое знание, а он мне сказал, что это память его вины и что он стоял под Ленинградом, находясь в немецкой армии.
Произведения, спектакли о войне сегодня нужны прежде всего для того, чтобы война не повторилась. История, если ее брать с высоты птичьего полета, видит движение армий, приказы военачальников, но ведь есть и другое измерение войны, человеческое, потому что люди все равно не превращаются в массу, они продолжают думать, испытывать чувство протеста. Допустим, против того, чтобы их бросали на фронт и заставляли маршировать в чужую страну. Другое дело, что их протест, конечно, не мог иметь сколько-нибудь выраженной формы, потому что если бы кто-то из тех, кого послали воевать сюда, к нам, проявил этот протест, по законам военного времени его просто расстреляли бы. Отвечая на ваш вопрос о смысле произведений на военную тему, скажу вот что: чем больше людей ощутит себя не винтиком в огромной машине, а человеком с бессмертной душой, тем больше вероятность, что армии не придут в соприкосновение и что все-таки возобладает разум.
В каком-то смысле театр можно назвать местом примирения поколений, потому что театр, как и литература, говорит не о массе, а о человеке. Искусство дает понимание, называет то, что может быть не названо или названо не вполне четко. Понимание же может быть формой примирения, потому что понимание – это попытка находить общий язык. Война не является общим языком, говорить следует на языке доброго отношения друг к другу. Это является, может быть, лучшей гарантией того, что ужасы, которые были во время войны, не повторятся.
Нужно уйти от агрессивного отношения друг к другу, сегодня это большая проблема. Та агрессия, которая сейчас разлита во всем мире, чувствуется в ежедневных сводках новостей, в манере политиков выражаться. Такой плохой ситуации не было, может быть, даже во время холодной войны. Усиление градуса противостояния, резкость слов не помогут. Если эту энергию отторжения, разделения нейтрализовать, это, собственно говоря, и приведет к нормализации. Роль искусства здесь трудно переоценить.
– Для меня Великая Отечественная война это не абстрактная история, а история семейная. Мужчины в нашей семье ушли на войну, женщины эвакуировались на Кавказ. Человек обычно все чувствует, исходя из личной истории. По крайней мере, чувствует это ярче и острее. Поэтому в отличие от тех войн, о которых я читаю в книгах, в данном случае это реальность очень близкая и живо мной ощущаемая.
Реакция читателей на мою повесть «Близкие друзья» была вполне доброжелательной. Замечу, что повесть довольно давняя, была написана сразу после «Лавра» и опубликована в 2013 году. Тогда, в силу несколько другой общественной атмосферы, она воспринималась вне общеисторических контекстов или безотносительно к вопросам прощения или непрощения врагов. Воспринималась как частная история трех лиц. Что касается негатива, я помню, что мне позвонил один корреспондент и спросил: «Не рано ли вы простили наших врагов?». На что я ему сказал две вещи. Первое – что я не вправе прощать или не прощать, поскольку не принадлежу к воевавшему поколению и не могу выступать в роли судьи. А второе – что у меня очень серьезное отношение к войне, поскольку оба мои деда воевали: один – не вернулся с войны, погиб в танке в 1943-м, а второй дед брал Берлин. Наша семейная память о войне очень крепка.Но повесть ведь не о немцах, а о людях. Здесь речь идет о том, что по обе стороны фронта были люди. Спустя многие годы, мне кажется, пришло время подумать о том, что произошло. Не только соблюдать определенную дистанцию к бывшим врагам, но и понять, как все было, как все отражалось на конкретных людях. Это должно быть размышление с памятью о жертвах, с уважением к своей семье и к своему народу, который страшно пострадал во время войны.
Мне нравится, как немцы сегодня воспринимают войну. Когда я жил в Германии, ко мне не раз подходили старики и просили прощения. Думаю, что они обращались не ко мне, который войны не видел. В моем лице они хотели попросить прощения у тех, на чью землю они пришли. Я на это отвечал, что они могли бы попросить прощения у моих дедов, если бы была такая возможность. Но как я могу прощать за кого-то? На меня их слова производили большое впечатление. Это были глубокие старики, у которых не притупилось огромное чувство вины за то, что они творили здесь во время войны. Один старик подошел ко мне и начал говорить, что хорошо знает Ленинградскую область, стал называть деревни. Я удивился, откуда у него такое знание, а он мне сказал, что это память его вины и что он стоял под Ленинградом, находясь в немецкой армии.Произведения, спектакли о войне сегодня нужны прежде всего для того, чтобы война не повторилась. История, если ее брать с высоты птичьего полета, видит движение армий, приказы военачальников, но ведь есть и другое измерение войны, человеческое, потому что люди все равно не превращаются в массу, они продолжают думать, испытывать чувство протеста. Допустим, против того, чтобы их бросали на фронт и заставляли маршировать в чужую страну. Другое дело, что их протест, конечно, не мог иметь сколько-нибудь выраженной формы, потому что если бы кто-то из тех, кого послали воевать сюда, к нам, проявил этот протест, по законам военного времени его просто расстреляли бы. Отвечая на ваш вопрос о смысле произведений на военную тему, скажу вот что: чем больше людей ощутит себя не винтиком в огромной машине, а человеком с бессмертной душой, тем больше вероятность, что армии не придут в соприкосновение и что все-таки возобладает разум.
В каком-то смысле театр можно назвать местом примирения поколений, потому что театр, как и литература, говорит не о массе, а о человеке. Искусство дает понимание, называет то, что может быть не названо или названо не вполне четко. Понимание же может быть формой примирения, потому что понимание – это попытка находить общий язык. Война не является общим языком, говорить следует на языке доброго отношения друг к другу. Это является, может быть, лучшей гарантией того, что ужасы, которые были во время войны, не повторятся.Нужно уйти от агрессивного отношения друг к другу, сегодня это большая проблема. Та агрессия, которая сейчас разлита во всем мире, чувствуется в ежедневных сводках новостей, в манере политиков выражаться. Такой плохой ситуации не было, может быть, даже во время холодной войны. Усиление градуса противостояния, резкость слов не помогут. Если эту энергию отторжения, разделения нейтрализовать, это, собственно говоря, и приведет к нормализации. Роль искусства здесь трудно переоценить.
