Дочь актера Евгения Князева и искусствоведа Елены Дунаевой режиссер Ася Князева рассказала «Театралу», почему решила не идти по родительским стопам и предпочла режиссуру.
– Ася, какие у вас первые воспоминания о театре?
– Мы с сестрой Сашей, которая старше меня на полтора года, вечно тусовались между Щукинским институтом и Вахтанговским театром: то там ждали маму, то здесь – папу. Так что первые воспоминания даже не о спектаклях, а просто о нашем ожидании в гримерке или буфете. Очень хорошо помню старый буфет театра, его аромат и шторку с такими деревяшками на ниточках, через которые проходишь и попадаешь в другую часть помещения. Мне эта шторка очень нравилась, и я все время изучала ее, потому что нигде больше такой не видела.
– Наверное, известные артисты порой развлекали вас, пока вы родителей ждали?
– Я тогда не знала, кто известный, а кто – нет. Многого я не помню, но судя по фотографиям, мы с сестрой часто крутились вокруг Петра Наумовича Фоменко... У нас есть снимок, где мы с ним на лавочке сидим, какие-то классики рисуем. Я не знала, что он прославленный режиссер, это был просто человек, который очень нам нравился. Он, я так полагаю, по-доброму относился к детям, раз мы позволяли себе чуть ли не на шее у него сидеть, хотя обычно мы так себя не вели, родители не разрешали нам приставать к чужим.
А каждое лето мы проводили в Сочи в санатории «Актер», и там отдыхал Василий Семенович Лановой. Он очень любил бадминтон и прекрасно в него играл, и научил нас с сестрой. А когда мы уже подросли, нас стали брать в команду, и мы ходили вместе с ним, с моим папой играть в командный бадминтон. Это была наша любимая игра! А плавать нас учила Юлия Константиновна Борисова, это тоже было в Сочи.
Еще, помню, мы ездили отдыхать в Щелыково, где усадьба Островского. Там часто бывал Юрий Васильевич Яковлев со своей собакой – это была пушистая рыжая колли. А наша первая собака, о которой мы долго мечтали, это была собака «от Дворжецких». В детстве мы с сестрой очень дружили с Аней Дворжецкой, потому что мой отец дружил с Женей Дворжецким. У них были две таксы – одну звали Шляпа, а вторую Чуча, и когда у одной из них родились щенки, одного подарили нам. Это была наша первая собака – Бруня, а потом у нас было даже три собаки одновременно.
– А сейчас собака есть?
– Какое-то время не было. Мы решили, что больше брать не будем, так больно, когда они уходят, ведь они как члены семьи... Но в тот момент к нам на даче прибились два кота, так что теперь они с нами живут. А потом мы все-таки взяли одну собаку из приюта, а вторую – с улицы. Мой отец называет их «большебронные овчарки», породу им придумал по названию улицы, на которой они гуляют – Большая Бронная. Одну зовут Агата, а другого – Гриша в честь Гриши Незнамова из «Без вины виноватых», потому что он тоже не знает, откуда он родом…
– То есть без театральных аллюзий не обходитесь и дома! А какие спектакли смотрели в детстве?
– Я помню три спектакля из детства. Один – это спектакль «Али-Баба и 40 разбойников» в Театре Вахтангова, хотя я тогда не очень любила шумные детские спектакли, где со мной разговаривали, как будто я ничего не понимаю. Мне-то казалось, что я умный ребенок и все прекрасно понимаю, и вообще сказку эту я читала. Помню, когда какой-то герой заходил в пещеру с сокровищами, а пещера закрывалась, и он застревал в ней, начинал спрашивать у детей: «Дети, скажите, что мне надо сказать?» И одни кричали ему: «Скажи: Сим-Сим откройся!» Другие кричали: «Не говорите ему, он плохой!» А я сидела и думала: «А чего ему говорить, он же актер, и так знает, что говорить!» В общем, не верила в происходящее.
Второй спектакль шел в Малом театре. Не помню название, но впечатление осталось: я была там впервые, к тому же он был для меня «чужой», я не знала артистов, и, наверное, это помогло мне поверить в происходящее. В тот день я и полюбила Театр.
А третий спектакль – это «Пиковая дама» в Театре Вахтангова в постановке Фоменко. Мне запомнился финал, где Германн сходит с ума. Там были какие-то белые лоскуты, которые так сворачивали, как будто он в смирительной рубашке, и тянули его назад, а он рвался вперед и кричал: «Тройка, семерка, туз, пиковая дама!» Звучала музыка! Одним словом, впечатление ошеломляющее. И я поверила! Вот это было очень странное детское ощущение, при том что я знаю, что это – театр, что это – актеры, и нечего тут сопереживать, потому что всё – игра…
То есть я прекрасно понимала, что это никакой не Германн, а мой папа, и несмотря на это, я поверила, что это Германн, и мне стало его очень жалко! Я расплакалась и не понимала, что мне сделать, потом вскочила и закричала: «Папа!» – и бросилась к нему. Но мама не пустила меня выбежать на сцену. Я устроила такие рыдания, что меня вывели из зала, а я плакала до тех пор, пока за кулисами не увидела, что папа жив и здоров... Мне было тогда лет семь, наверное.
Сейчас, когда я рассказывала об этих трех спектаклях, то поняла, как постепенно происходило мое постижение театра. От того, что всё это просто игра до признания, что хоть это и игра, но все равно правда...
– В театр в детстве играли с сестрой?
– Да, мы постоянно делали кукольные спектакли. И вообще у нас игры были театрализованные, мы вечно переодевались в каких-то персонажей, выстраивали «предлагаемые обстоятельства»… Иногда мы круглосуточно существовали «в образе».
– Что за образы, если не секрет?
– У нас было много персонажей, но два наших самых
любимых – это ковбои Мухоморовы, у которых еще были сестры полицейские.
– Родители поддерживали ваши игры, или им театра хватало на работе?
– Они всегда нам подыгрывали, разговаривали как будто не с нами, а с персонажами. У нас была еще потрясающая няня Эмилия Васильевна, которая тоже с нами играла во все эти игры. Но специально спектаклей мы никаких не ставили, кроме кукольных.
– А на сцену Театра Вахтангова ни в каких спектаклях не выходили в роли детей?
– Родители никогда не хотели, чтобы мы были связаны с репертуаром, а вот в сериале я неожиданно снялась, когда училась в первом классе. Мой папа снимался в каком-то сериале, где по роли надо было, чтобы он с ребенком пошел в парк аттракционов, а ребенок, который должен был сниматься, почему-то не пришел. И я помню, что была на продленке, когда в класс вдруг вбежал папа и сказал: «Поехали сниматься!» – схватил меня и привез в парк. И мы с ним снимались, я тогда на американских горках в первый раз проехалась. А вот что это за сериал, не помню.
– Дома Евгений Владимирович репетировал, учил тексты при вас?
– Тексты – да, учил часто. Вернее, он специально никогда не учит, просто что-то делает и слова повторяет. Может цветы поливать или готовить что-то, а в это время повторяет. Но никогда он не будет специально стоять перед зеркалом и «репетировать».
– Не бывало такого: «Тихо! Папу – не трогать, он работает над ролью»?
– Нет, такого никогда не было, чтобы он говорил: «Не трогайте меня!» Он всегда очень много проводил с нами времени, играл. Никогда свои рабочие моменты он вообще не переносит на дом, на семью. Дома он папа, а не актер!
– В какой момент вы решили идти в театр, по стопам отца?
– Я пошла по стопам дедушки – Александра Леонидовича Дунаева.
– То есть сразу на режиссерский факультет?
– Нет, сначала я поступила на продюсерский, но уже тогда знала, что на самом деле хочу на режиссерский. Но режиссерское не может быть первым образованием, поэтому это был такой осознанный момент, я знала, куда буду поступать дальше.
– Но вы же родились, когда Александра Леонидовича уже не было…
– Да, я его не застала. Но несмотря на это, он в нашей жизни всегда присутствует! В доме моих родителей многое напоминает о нем: висит его портрет, стоит секретер, за которым он работал, много его книг. И, безусловно, меня в детстве очень интересовал шкаф с его бумагами, хотя мне строго-настрого было запрещено туда соваться. Но меня, как можно догадаться, больше всего тянуло к этому шкафу, тем более что он запирался на ключ. Иногда, когда его открывали, я чувствовала какой-то особенный волнующий запах, мне очень хотелось порыться там, взять ручки, которыми дедушка писал. Это было что-то такое живое. Родители часто вспоминали о нем, рассказывали, а потом, когда я уже поступила в ГИТИС, я вдруг поняла, что многие люди – не члены моей семьи – тоже хорошо знали и любили моего дедушку! Так получилось, что я с детства очень интересовалась тем, что он делал, и все равно исподтишка что-то брала в его шкафу, читала и смотрела. И в какой-то момент поняла, что самая интересная профессия в театре – режиссер.
– А как отреагировали родители, когда узнали о желании стать режиссером?
– Когда я поступала, их вообще не было в Москве, они были на гастролях на Байкале и не знали, что я поступаю на режиссерский. Я им уже постфактум сказала. А зачем говорить? Сначала надо сделать!
– Родители для вас – строгие критики?
– Очень! Самые!
– Потом, когда уже в режиссуру пошли, удалось легально полистать и почитать дедушкины записи?
– Конечно! Листала и до, и после того, как поступила. Есть у меня даже идея насчет постановки одного произведения, которое он не сделал сам, но есть текст с его пометками. Но пока я не хотела бы об этом подробно говорить, еще надо дорасти…
– Ася, какие у вас первые воспоминания о театре?
– Мы с сестрой Сашей, которая старше меня на полтора года, вечно тусовались между Щукинским институтом и Вахтанговским театром: то там ждали маму, то здесь – папу. Так что первые воспоминания даже не о спектаклях, а просто о нашем ожидании в гримерке или буфете. Очень хорошо помню старый буфет театра, его аромат и шторку с такими деревяшками на ниточках, через которые проходишь и попадаешь в другую часть помещения. Мне эта шторка очень нравилась, и я все время изучала ее, потому что нигде больше такой не видела.
– Наверное, известные артисты порой развлекали вас, пока вы родителей ждали?
– Я тогда не знала, кто известный, а кто – нет. Многого я не помню, но судя по фотографиям, мы с сестрой часто крутились вокруг Петра Наумовича Фоменко... У нас есть снимок, где мы с ним на лавочке сидим, какие-то классики рисуем. Я не знала, что он прославленный режиссер, это был просто человек, который очень нам нравился. Он, я так полагаю, по-доброму относился к детям, раз мы позволяли себе чуть ли не на шее у него сидеть, хотя обычно мы так себя не вели, родители не разрешали нам приставать к чужим.
А каждое лето мы проводили в Сочи в санатории «Актер», и там отдыхал Василий Семенович Лановой. Он очень любил бадминтон и прекрасно в него играл, и научил нас с сестрой. А когда мы уже подросли, нас стали брать в команду, и мы ходили вместе с ним, с моим папой играть в командный бадминтон. Это была наша любимая игра! А плавать нас учила Юлия Константиновна Борисова, это тоже было в Сочи.
Еще, помню, мы ездили отдыхать в Щелыково, где усадьба Островского. Там часто бывал Юрий Васильевич Яковлев со своей собакой – это была пушистая рыжая колли. А наша первая собака, о которой мы долго мечтали, это была собака «от Дворжецких». В детстве мы с сестрой очень дружили с Аней Дворжецкой, потому что мой отец дружил с Женей Дворжецким. У них были две таксы – одну звали Шляпа, а вторую Чуча, и когда у одной из них родились щенки, одного подарили нам. Это была наша первая собака – Бруня, а потом у нас было даже три собаки одновременно.
– А сейчас собака есть?
– Какое-то время не было. Мы решили, что больше брать не будем, так больно, когда они уходят, ведь они как члены семьи... Но в тот момент к нам на даче прибились два кота, так что теперь они с нами живут. А потом мы все-таки взяли одну собаку из приюта, а вторую – с улицы. Мой отец называет их «большебронные овчарки», породу им придумал по названию улицы, на которой они гуляют – Большая Бронная. Одну зовут Агата, а другого – Гриша в честь Гриши Незнамова из «Без вины виноватых», потому что он тоже не знает, откуда он родом…
– То есть без театральных аллюзий не обходитесь и дома! А какие спектакли смотрели в детстве?
– Я помню три спектакля из детства. Один – это спектакль «Али-Баба и 40 разбойников» в Театре Вахтангова, хотя я тогда не очень любила шумные детские спектакли, где со мной разговаривали, как будто я ничего не понимаю. Мне-то казалось, что я умный ребенок и все прекрасно понимаю, и вообще сказку эту я читала. Помню, когда какой-то герой заходил в пещеру с сокровищами, а пещера закрывалась, и он застревал в ней, начинал спрашивать у детей: «Дети, скажите, что мне надо сказать?» И одни кричали ему: «Скажи: Сим-Сим откройся!» Другие кричали: «Не говорите ему, он плохой!» А я сидела и думала: «А чего ему говорить, он же актер, и так знает, что говорить!» В общем, не верила в происходящее.
Второй спектакль шел в Малом театре. Не помню название, но впечатление осталось: я была там впервые, к тому же он был для меня «чужой», я не знала артистов, и, наверное, это помогло мне поверить в происходящее. В тот день я и полюбила Театр.
А третий спектакль – это «Пиковая дама» в Театре Вахтангова в постановке Фоменко. Мне запомнился финал, где Германн сходит с ума. Там были какие-то белые лоскуты, которые так сворачивали, как будто он в смирительной рубашке, и тянули его назад, а он рвался вперед и кричал: «Тройка, семерка, туз, пиковая дама!» Звучала музыка! Одним словом, впечатление ошеломляющее. И я поверила! Вот это было очень странное детское ощущение, при том что я знаю, что это – театр, что это – актеры, и нечего тут сопереживать, потому что всё – игра…
То есть я прекрасно понимала, что это никакой не Германн, а мой папа, и несмотря на это, я поверила, что это Германн, и мне стало его очень жалко! Я расплакалась и не понимала, что мне сделать, потом вскочила и закричала: «Папа!» – и бросилась к нему. Но мама не пустила меня выбежать на сцену. Я устроила такие рыдания, что меня вывели из зала, а я плакала до тех пор, пока за кулисами не увидела, что папа жив и здоров... Мне было тогда лет семь, наверное.
Сейчас, когда я рассказывала об этих трех спектаклях, то поняла, как постепенно происходило мое постижение театра. От того, что всё это просто игра до признания, что хоть это и игра, но все равно правда...
– В театр в детстве играли с сестрой?
– Да, мы постоянно делали кукольные спектакли. И вообще у нас игры были театрализованные, мы вечно переодевались в каких-то персонажей, выстраивали «предлагаемые обстоятельства»… Иногда мы круглосуточно существовали «в образе».
– Что за образы, если не секрет?
– У нас было много персонажей, но два наших самых
любимых – это ковбои Мухоморовы, у которых еще были сестры полицейские.
– Родители поддерживали ваши игры, или им театра хватало на работе?
– Они всегда нам подыгрывали, разговаривали как будто не с нами, а с персонажами. У нас была еще потрясающая няня Эмилия Васильевна, которая тоже с нами играла во все эти игры. Но специально спектаклей мы никаких не ставили, кроме кукольных.
– А на сцену Театра Вахтангова ни в каких спектаклях не выходили в роли детей?
– Родители никогда не хотели, чтобы мы были связаны с репертуаром, а вот в сериале я неожиданно снялась, когда училась в первом классе. Мой папа снимался в каком-то сериале, где по роли надо было, чтобы он с ребенком пошел в парк аттракционов, а ребенок, который должен был сниматься, почему-то не пришел. И я помню, что была на продленке, когда в класс вдруг вбежал папа и сказал: «Поехали сниматься!» – схватил меня и привез в парк. И мы с ним снимались, я тогда на американских горках в первый раз проехалась. А вот что это за сериал, не помню.
– Дома Евгений Владимирович репетировал, учил тексты при вас?
– Тексты – да, учил часто. Вернее, он специально никогда не учит, просто что-то делает и слова повторяет. Может цветы поливать или готовить что-то, а в это время повторяет. Но никогда он не будет специально стоять перед зеркалом и «репетировать».
– Не бывало такого: «Тихо! Папу – не трогать, он работает над ролью»?
– Нет, такого никогда не было, чтобы он говорил: «Не трогайте меня!» Он всегда очень много проводил с нами времени, играл. Никогда свои рабочие моменты он вообще не переносит на дом, на семью. Дома он папа, а не актер!
– В какой момент вы решили идти в театр, по стопам отца?
– Я пошла по стопам дедушки – Александра Леонидовича Дунаева.
– То есть сразу на режиссерский факультет?
– Нет, сначала я поступила на продюсерский, но уже тогда знала, что на самом деле хочу на режиссерский. Но режиссерское не может быть первым образованием, поэтому это был такой осознанный момент, я знала, куда буду поступать дальше.
– Но вы же родились, когда Александра Леонидовича уже не было…
– Да, я его не застала. Но несмотря на это, он в нашей жизни всегда присутствует! В доме моих родителей многое напоминает о нем: висит его портрет, стоит секретер, за которым он работал, много его книг. И, безусловно, меня в детстве очень интересовал шкаф с его бумагами, хотя мне строго-настрого было запрещено туда соваться. Но меня, как можно догадаться, больше всего тянуло к этому шкафу, тем более что он запирался на ключ. Иногда, когда его открывали, я чувствовала какой-то особенный волнующий запах, мне очень хотелось порыться там, взять ручки, которыми дедушка писал. Это было что-то такое живое. Родители часто вспоминали о нем, рассказывали, а потом, когда я уже поступила в ГИТИС, я вдруг поняла, что многие люди – не члены моей семьи – тоже хорошо знали и любили моего дедушку! Так получилось, что я с детства очень интересовалась тем, что он делал, и все равно исподтишка что-то брала в его шкафу, читала и смотрела. И в какой-то момент поняла, что самая интересная профессия в театре – режиссер.
– А как отреагировали родители, когда узнали о желании стать режиссером?
– Когда я поступала, их вообще не было в Москве, они были на гастролях на Байкале и не знали, что я поступаю на режиссерский. Я им уже постфактум сказала. А зачем говорить? Сначала надо сделать!
– Родители для вас – строгие критики?
– Очень! Самые!
– Потом, когда уже в режиссуру пошли, удалось легально полистать и почитать дедушкины записи?
– Конечно! Листала и до, и после того, как поступила. Есть у меня даже идея насчет постановки одного произведения, которое он не сделал сам, но есть текст с его пометками. Но пока я не хотела бы об этом подробно говорить, еще надо дорасти…
