Старейший спектакль в репертуаре МХТ имени Чехова – «Семь жизней Вл. И. Немировича-Данченко» отметил в конце декабря свой 30-летний юбилей. И все эти годы литературная-музыкальная композиция по письмам одного из основателей Художественного театра каждый раз поворачивается к зрителям новыми гранями. Что не удивительно: во-первых, Немирович-Данченко – одна из самых глубоких и актуальных фигур мирового театра. Во-вторых, авторы спектакля – люди, которые относятся к своему герою крайне внимательно и бережно: это внук Владимира Ивановича, заведующий музыкальной частью МХТ имени Чехова, заслуженный деятель РФ, заслуженный артист РФ Василий Михайлович НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО и его супруга, профессор МГУК Анжелика Юльевна НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО. Мы побеседовали с ними – о спектакле, его герое и о Художественном театре, с которым связана целая жизнь.
– Прежде чем перейти к разговору о самом спектакле, я хочу спросить вас о первых воспоминаниях о Художественном театре, первых впечатлениях.
Василий Михайлович: Это было так давно!
Анжелика Юльевна: Для меня попадание в Художественный театр было естественным, потому что я москвичка. Мама привела меня на «Синюю птицу». Мое детство прошло под знаком этого спектакля, и я сразу как-то была влюблена в этот театр. А потом, когда мы познакомились с Василием Михайловичем в Консерватории, появились уже новые родственные связи.
ВМ: Я, конечно, видел «Синюю птицу» несколько раз, «Трех толстяков», которыми я потом, кстати, дирижировал (там участвовал живой оркестр). Я помню, как пришел в Художественный театр уже именно работать и сразу попал в замечательное созвездие актеров, они ко мне очень хорошо относились, все эти могучие «старики»: Анастасия Зуева, Алла Тарасова, Борис Петкер, Марк Прудкин, Михаил Болдуман, Ольга Андровская. Именно с ними у меня оказался первый опыт подбора и сочинения музыки для спектакля. Это был спектакль «Соло для часов с боем» (молодой Анатолий Васильев был режиссером, руководитель постановки и режиссер Олег Ефремов). Это был замечательный спектакль просто по какой-то естественности и удивительной атмосфере, которая исходила от артистов, в нем участвовавших. Андровская танцевала там чардаш, и она всегда подходила ко мне после спектакля и спрашивала: «Васенька, я попала в такт?». Это было очень трогательно.
АЮ: А я расскажу такую историю. Отец Василия Михайловича – Михаил Владимирович, сын Владимира Ивановича ? мечтал познакомить Василия с Ольгой Леонардовной Книппер. И есть даже фотография: «Три сестры», Книппер пришла смотреть новое поколение, и Михаил Владимирович подвел своего сына к Ольге Леонардовне и представил ей его. Такая связь поколений. Когда Василий учился и оканчивал Консерваторию, «старики» Художественного театра при встрече с Васей говорили: «Ты должен идти в Художественный театр».
ВМ: Алла Константиновна Тарасова жила в нашем подъезде этажом выше.
АЮ: И Книппер.
ВМ: Она жила в другом подъезде, поэтому с ней мы как-то не пообщались до того, как меня официально представили.
АЮ: В общем, все дорожки вели в Художественный театр.
– А вы сами чувствовали, что все дороги действительно ведут в Художественный театр? Сразу ли у вас было ощущение, что вы здесь окажетесь и другого пути и не может быть?
ВМ: Нет, такого чувства у меня не было, потому что я мечтал выступать. Был такой замечательный виолончелист Даниил Шафран, и мы с ним думали объединиться для совместных выступлений. Но потом произошли разные события, и я оказался в Художественном театре. Начинал с концертмейстера.
АЮ: А потом стал дирижером.
ВМ: Да, в театре был целый оркестр! 32 музыканта и 20 человек хора. И был замечательный заведующий музыкальной частью Петр Михайлович Славинский (до этого он был главным дирижером Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, где моя мама Зоя Смирнова-Немирович пела главные роли), и он мне начал предлагать понемногу чем-то продирижировать. Сначала доверил мне один акт «Синей птицы». Я дома много занимался, ходил в Консерваторию на уроки к дирижеру Одиссею Димитриади, потихоньку входил в это дело и вот стал дирижировать уже всеми спектаклями. В «Синей птице» оркестр сидел под сценой, то есть звук шел из-под артистов. Однажды произошел смешной случай. В спектакле тогда играл роль кота Сева Абдулов, и ему надо было во время действия спускаться через люк в трюм. И вот я дирижирую, а оркестр начинает улыбаться. Оказывается, это Абдулов сзади стоит и за моей спиной тоже дирижирует.
АЮ: А потом ты стал композитором.
ВМ: Подсказывает! Да, потом начал писать музыку для спектаклей и сам ее записывал с оркестром театра.
АЮ: Надо рассказать про «Чайку». Олег Николаевич Ефремов же поставил всего Чехова и для спектакля «Чайка» он попросил Васю сделать музыкальное оформление. Поставил задачу: чтобы была не конкретная музыка, а звучащая атмосфера. И Василий написал такую партитуру.
ВМ: Я написал около двадцати вариантов фонов и записывал их разными оркестровыми группами, потом мы с Олегом Николаевичем отобрали из них четыре или пять. Спектакль начинался с того, что на сцену выплывает беседка, мягкое световое решение было, и звучит этот мой фон. Потом его много лет использовали на разных торжественных вечерах.
АЮ: Я смотрела спектакль на генеральной репетиции. И вот открылся занавес: изумительные декорации Валерия Левенталя, актеров еще нет на сцене и «висит» эта музыкальная атмосфера. Зал тогда взорвался аплодисментами! Я в тот момент подумала, что так, наверное, было в старом МХАТе.
– А с чего все-таки начался спектакль «Семь жизней Вл. И. Немировича-Данченко»?
АЮ: Импульс пошел от меня. Дело в том, что я делала литературно-музыкальные композиции по письмам, дневникам композиторов. О Шуберте, например, о Бетховене. И однажды я задумалась: а какая тема будет следующей? В это же время мама Василия Михайловича часто сетовала, что Владимира Ивановича забывают. В те годы действительно было впечатление, что существовал только Станиславский и даже какие-то цитаты и мысли Немировича-Данченко ему приписывали. Мы сами, когда уже готовили спектакль и читали его письма, удивлялись: «Оказывается, это Владимир Иванович сказал, оказывается, эта идея тоже его». А тогда я подумала, что можно сделать литературно-музыкальную композицию о Владимире Ивановиче. Подошла с этой идеей к Василию и говорю: «Ты будешь от первого лица читать его письма и дневники, а я буду их комментировать». Сначала Василий сомневался, но потом дело пошло, и мы написали большой сценарий.
ВМ: Ты перелопатила четыре тома писем Немировича! Это была целая огромная работа, надо же было все прочитать, выбрать самые интересные. Потом присоединился и я, стал сокращать.
АЮ: Я так увлеклась письмами Владимира Ивановича! Это фантастическое по стилю эпистолярное искусство. У нас получился огромный сценарий часа на четыре. И кому это показать, кто скажет, имеет ли это вообще право на жизнь? Роза Абрамовна Сирота.
– Легендарный режиссер-педагог, она много лет работала с Товстоноговым в БДТ.
АЮ: Да, а потом и в Художественном театре. Василий написал музыку для одного из ее спектаклей. Однажды Роза Абрамовна написала мне в программке: «Анжелика, если когда-нибудь вам понадобится моя помощь, то, пожалуйста, обращайтесь».
ВМ: Вот за это-то мы и зацепились!
АЮ: Отдали ей сценарий, ждали, волновались. Приходит Роза Абрамовна, кладет наш фолиант на стол и говорит: «Я буду с вами работать. Только надо сократить».
ВМ: Сокращали-сокращали, а все равно около трех часов получилось.
АЮ: Как говорил Чехов, чтобы сокращать, надо иметь больше таланта, чем чтобы написать. Сирота с нами очень подробно работала. Сначала застольный период, потом мы репетировали, часто уже по ночам после спектаклей. И вот, наконец, поставили. Мы были первыми: на сцене играли документ. В сценарии нет ничего придуманного, только письма и небольшие комментарии к ним.
– Спектакль ведь не сразу попал в репертуар МХАТа?
ВМ: Да, первый спектакль мы играли в театре «Эрмитаж». Как раз там, где начинался Художественный театр.
– А как спектакль оказался уже в этих стенах?
ВМ: Тут надо благодарить Татьяну Бронзову, тогда помощницу Ефремова и заведующую труппой. Мы играли наш спектакль в Доме-музее Станиславского, и в какой-то день, неожиданно, приехал телеканал «Культура» и заснял спектакль. Когда по телевизору показывали запись, Бронзова позвонила Ефремову и предложила посмотреть. Олег Николаевич вызвал меня к себе и сказал: «Вася, этот спектакль должен идти у нас в театре».
АЮ: У Ефремова же письма Немировича были настольной книгой! В то время была большая процедура приема спектакля в репертуар, каждый спектакль обсуждался художественным советом. И Ефремов созвал совет, куда входили Вячеслав Невинный, Марк Прудкин, Ия Саввина, Андрей Мягков. Это было так волнительно! Страшнее, чем поступать в Консерваторию!
ВМ: Нам дали добро, и с тех пор мы идем по времени с этим спектаклем вот уже тридцать лет. Даже не верится!
– Такая большая цифра! Совсем не все спектакли доживают до столь почтенного возраста. За эти тридцать лет ваше отношение к спектаклю как-то поменялось?
АЮ: Этот спектакль особенный. Он меняется сам, поворачивается как глобус. Вот есть сегодня в воздухе какая-то главная идея и вдруг подходящие мысли из писем Немировича высвечиваются и выходят на первый план.
ВМ: Да, многие мысли, которые там высказываются, начинают полностью соответствовать тому, что творится вокруг.
АЮ: И мы начинаем что-то акцентировать, что-то подчеркивать. Спектакль нас ведет, он меняется и нас тоже меняет.
ВМ: Мы все время стараемся чувствовать какие-то огрехи, какие-то недостатки, вставить что-то, «как же мы это пропустили».
АЮ: Владимир Иванович очень многих вызволял из ссылок и есть его письмо напрямую к Сталину, мы его вставили.
ВМ: Эту сторону деятельности Владимира Ивановича мало кто знает, но он действительно очень много людей вызволил из темниц. Денежно помогал и ссыльным, и их семьям, больше половины зарплаты отдавал.
АЮ: У него даже был список тех, кому надо посылать помощь. И у Рахманинова тоже такой список был, у русской интеллигенции это вообще было принято. У нас, кстати, в спектакле звучит музыка Рахманинова. Рахманинов был дружен с Художественным театром, с Владимиром Ивановичем. И в нашем спектакле у музыки есть свой сюжет: когда все начинается и Владимир Иванович один, Василий играет на рояле соло, а потом, когда они уже вместе со Станиславским, мы играем в четыре руки. Станиславский умирает, и снова Василий играет один (так что в смысле формы там тоже все продумано).
ВМ: На спектакль приходит очень разношерстная публика. Они, как правило, не знают и половины того, о чем говорится в спектакле. Я думаю, что и многие актеры Художественного театра тоже не все знают. Именно Владимир Иванович предложил назвать театр «Московский Художественно-общедоступный», а потом на следующий день, как он сам пишет, «был в волнении от того, какую ответственность мы взяли на себя, словом «художественный».
АЮ: В спектакле целый пласт культуры, и Лев Толстой, и Чехов, и Станиславский. И очень много спрессованной информации! Некоторые зрители по нескольку раз пересматривают, потом подходят после спектакля и спрашивают: «А вы что, что-то новое вставили?» Потому что сложно с первого раза воспринять все сразу.
– А откуда взялось название спектакля. Это цитата?
ВМ: Это сам Владимир Иванович сказал как-то: «Я проживаю пятую или шестую жизнь, не считая детства».
АЮ: Это он в 1920-х годах сказал. Владимир Иванович родился в 1858 году при крепостном праве, а умер в 1943-м (когда уже самолеты летали). Он действительно прожил семь жизней, и каждая жизнь начиналась с крушения предыдущей, и он каждый раз начинал с нуля.
ВМ: Владимира Ивановича называли мозгом Художественного театра. Он был мудрым человеком в том смысле, что умел приспособиться к таким ситуациям, в которых другие люди не ориентировались. И главная его была задача – сохранить театр. В любых условиях, в любых колебаниях жизни.
АЮ: Владимир Иванович никого и ничего не предавал, но так мудро вел театр, что сохранил его во всех катастрофических ситуациях.
– У вас есть еще один спектакль в Художественном театре – «Твой образ милый и далекий» по письмам Чехова и Книппер. Не хотите еще что-нибудь поставить?
ВМ: Давно задумали, но как-то все времени нет. Надо опять огромное количество материалов собрать, перебрать, чтобы осуществить этот проект.
АЮ: Да, не получается пока. А так-то есть даже не одна идея, а две. Одна очень любопытная!
– Прежде чем перейти к разговору о самом спектакле, я хочу спросить вас о первых воспоминаниях о Художественном театре, первых впечатлениях.
Василий Михайлович: Это было так давно!
Анжелика Юльевна: Для меня попадание в Художественный театр было естественным, потому что я москвичка. Мама привела меня на «Синюю птицу». Мое детство прошло под знаком этого спектакля, и я сразу как-то была влюблена в этот театр. А потом, когда мы познакомились с Василием Михайловичем в Консерватории, появились уже новые родственные связи.
ВМ: Я, конечно, видел «Синюю птицу» несколько раз, «Трех толстяков», которыми я потом, кстати, дирижировал (там участвовал живой оркестр). Я помню, как пришел в Художественный театр уже именно работать и сразу попал в замечательное созвездие актеров, они ко мне очень хорошо относились, все эти могучие «старики»: Анастасия Зуева, Алла Тарасова, Борис Петкер, Марк Прудкин, Михаил Болдуман, Ольга Андровская. Именно с ними у меня оказался первый опыт подбора и сочинения музыки для спектакля. Это был спектакль «Соло для часов с боем» (молодой Анатолий Васильев был режиссером, руководитель постановки и режиссер Олег Ефремов). Это был замечательный спектакль просто по какой-то естественности и удивительной атмосфере, которая исходила от артистов, в нем участвовавших. Андровская танцевала там чардаш, и она всегда подходила ко мне после спектакля и спрашивала: «Васенька, я попала в такт?». Это было очень трогательно.
АЮ: А я расскажу такую историю. Отец Василия Михайловича – Михаил Владимирович, сын Владимира Ивановича ? мечтал познакомить Василия с Ольгой Леонардовной Книппер. И есть даже фотография: «Три сестры», Книппер пришла смотреть новое поколение, и Михаил Владимирович подвел своего сына к Ольге Леонардовне и представил ей его. Такая связь поколений. Когда Василий учился и оканчивал Консерваторию, «старики» Художественного театра при встрече с Васей говорили: «Ты должен идти в Художественный театр».
ВМ: Алла Константиновна Тарасова жила в нашем подъезде этажом выше.
АЮ: И Книппер.
ВМ: Она жила в другом подъезде, поэтому с ней мы как-то не пообщались до того, как меня официально представили.
АЮ: В общем, все дорожки вели в Художественный театр.
– А вы сами чувствовали, что все дороги действительно ведут в Художественный театр? Сразу ли у вас было ощущение, что вы здесь окажетесь и другого пути и не может быть?
ВМ: Нет, такого чувства у меня не было, потому что я мечтал выступать. Был такой замечательный виолончелист Даниил Шафран, и мы с ним думали объединиться для совместных выступлений. Но потом произошли разные события, и я оказался в Художественном театре. Начинал с концертмейстера.
АЮ: А потом стал дирижером.
ВМ: Да, в театре был целый оркестр! 32 музыканта и 20 человек хора. И был замечательный заведующий музыкальной частью Петр Михайлович Славинский (до этого он был главным дирижером Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, где моя мама Зоя Смирнова-Немирович пела главные роли), и он мне начал предлагать понемногу чем-то продирижировать. Сначала доверил мне один акт «Синей птицы». Я дома много занимался, ходил в Консерваторию на уроки к дирижеру Одиссею Димитриади, потихоньку входил в это дело и вот стал дирижировать уже всеми спектаклями. В «Синей птице» оркестр сидел под сценой, то есть звук шел из-под артистов. Однажды произошел смешной случай. В спектакле тогда играл роль кота Сева Абдулов, и ему надо было во время действия спускаться через люк в трюм. И вот я дирижирую, а оркестр начинает улыбаться. Оказывается, это Абдулов сзади стоит и за моей спиной тоже дирижирует.
АЮ: А потом ты стал композитором.
ВМ: Подсказывает! Да, потом начал писать музыку для спектаклей и сам ее записывал с оркестром театра. АЮ: Надо рассказать про «Чайку». Олег Николаевич Ефремов же поставил всего Чехова и для спектакля «Чайка» он попросил Васю сделать музыкальное оформление. Поставил задачу: чтобы была не конкретная музыка, а звучащая атмосфера. И Василий написал такую партитуру.
ВМ: Я написал около двадцати вариантов фонов и записывал их разными оркестровыми группами, потом мы с Олегом Николаевичем отобрали из них четыре или пять. Спектакль начинался с того, что на сцену выплывает беседка, мягкое световое решение было, и звучит этот мой фон. Потом его много лет использовали на разных торжественных вечерах.
АЮ: Я смотрела спектакль на генеральной репетиции. И вот открылся занавес: изумительные декорации Валерия Левенталя, актеров еще нет на сцене и «висит» эта музыкальная атмосфера. Зал тогда взорвался аплодисментами! Я в тот момент подумала, что так, наверное, было в старом МХАТе.
– А с чего все-таки начался спектакль «Семь жизней Вл. И. Немировича-Данченко»?
АЮ: Импульс пошел от меня. Дело в том, что я делала литературно-музыкальные композиции по письмам, дневникам композиторов. О Шуберте, например, о Бетховене. И однажды я задумалась: а какая тема будет следующей? В это же время мама Василия Михайловича часто сетовала, что Владимира Ивановича забывают. В те годы действительно было впечатление, что существовал только Станиславский и даже какие-то цитаты и мысли Немировича-Данченко ему приписывали. Мы сами, когда уже готовили спектакль и читали его письма, удивлялись: «Оказывается, это Владимир Иванович сказал, оказывается, эта идея тоже его». А тогда я подумала, что можно сделать литературно-музыкальную композицию о Владимире Ивановиче. Подошла с этой идеей к Василию и говорю: «Ты будешь от первого лица читать его письма и дневники, а я буду их комментировать». Сначала Василий сомневался, но потом дело пошло, и мы написали большой сценарий.
ВМ: Ты перелопатила четыре тома писем Немировича! Это была целая огромная работа, надо же было все прочитать, выбрать самые интересные. Потом присоединился и я, стал сокращать.
АЮ: Я так увлеклась письмами Владимира Ивановича! Это фантастическое по стилю эпистолярное искусство. У нас получился огромный сценарий часа на четыре. И кому это показать, кто скажет, имеет ли это вообще право на жизнь? Роза Абрамовна Сирота. – Легендарный режиссер-педагог, она много лет работала с Товстоноговым в БДТ.
АЮ: Да, а потом и в Художественном театре. Василий написал музыку для одного из ее спектаклей. Однажды Роза Абрамовна написала мне в программке: «Анжелика, если когда-нибудь вам понадобится моя помощь, то, пожалуйста, обращайтесь».
ВМ: Вот за это-то мы и зацепились!
АЮ: Отдали ей сценарий, ждали, волновались. Приходит Роза Абрамовна, кладет наш фолиант на стол и говорит: «Я буду с вами работать. Только надо сократить».
ВМ: Сокращали-сокращали, а все равно около трех часов получилось.
АЮ: Как говорил Чехов, чтобы сокращать, надо иметь больше таланта, чем чтобы написать. Сирота с нами очень подробно работала. Сначала застольный период, потом мы репетировали, часто уже по ночам после спектаклей. И вот, наконец, поставили. Мы были первыми: на сцене играли документ. В сценарии нет ничего придуманного, только письма и небольшие комментарии к ним.
– Спектакль ведь не сразу попал в репертуар МХАТа?
ВМ: Да, первый спектакль мы играли в театре «Эрмитаж». Как раз там, где начинался Художественный театр.
– А как спектакль оказался уже в этих стенах?
ВМ: Тут надо благодарить Татьяну Бронзову, тогда помощницу Ефремова и заведующую труппой. Мы играли наш спектакль в Доме-музее Станиславского, и в какой-то день, неожиданно, приехал телеканал «Культура» и заснял спектакль. Когда по телевизору показывали запись, Бронзова позвонила Ефремову и предложила посмотреть. Олег Николаевич вызвал меня к себе и сказал: «Вася, этот спектакль должен идти у нас в театре».
АЮ: У Ефремова же письма Немировича были настольной книгой! В то время была большая процедура приема спектакля в репертуар, каждый спектакль обсуждался художественным советом. И Ефремов созвал совет, куда входили Вячеслав Невинный, Марк Прудкин, Ия Саввина, Андрей Мягков. Это было так волнительно! Страшнее, чем поступать в Консерваторию!
ВМ: Нам дали добро, и с тех пор мы идем по времени с этим спектаклем вот уже тридцать лет. Даже не верится!
– Такая большая цифра! Совсем не все спектакли доживают до столь почтенного возраста. За эти тридцать лет ваше отношение к спектаклю как-то поменялось? АЮ: Этот спектакль особенный. Он меняется сам, поворачивается как глобус. Вот есть сегодня в воздухе какая-то главная идея и вдруг подходящие мысли из писем Немировича высвечиваются и выходят на первый план.
ВМ: Да, многие мысли, которые там высказываются, начинают полностью соответствовать тому, что творится вокруг.
АЮ: И мы начинаем что-то акцентировать, что-то подчеркивать. Спектакль нас ведет, он меняется и нас тоже меняет.
ВМ: Мы все время стараемся чувствовать какие-то огрехи, какие-то недостатки, вставить что-то, «как же мы это пропустили».
АЮ: Владимир Иванович очень многих вызволял из ссылок и есть его письмо напрямую к Сталину, мы его вставили.
ВМ: Эту сторону деятельности Владимира Ивановича мало кто знает, но он действительно очень много людей вызволил из темниц. Денежно помогал и ссыльным, и их семьям, больше половины зарплаты отдавал.
АЮ: У него даже был список тех, кому надо посылать помощь. И у Рахманинова тоже такой список был, у русской интеллигенции это вообще было принято. У нас, кстати, в спектакле звучит музыка Рахманинова. Рахманинов был дружен с Художественным театром, с Владимиром Ивановичем. И в нашем спектакле у музыки есть свой сюжет: когда все начинается и Владимир Иванович один, Василий играет на рояле соло, а потом, когда они уже вместе со Станиславским, мы играем в четыре руки. Станиславский умирает, и снова Василий играет один (так что в смысле формы там тоже все продумано).
ВМ: На спектакль приходит очень разношерстная публика. Они, как правило, не знают и половины того, о чем говорится в спектакле. Я думаю, что и многие актеры Художественного театра тоже не все знают. Именно Владимир Иванович предложил назвать театр «Московский Художественно-общедоступный», а потом на следующий день, как он сам пишет, «был в волнении от того, какую ответственность мы взяли на себя, словом «художественный».
АЮ: В спектакле целый пласт культуры, и Лев Толстой, и Чехов, и Станиславский. И очень много спрессованной информации! Некоторые зрители по нескольку раз пересматривают, потом подходят после спектакля и спрашивают: «А вы что, что-то новое вставили?» Потому что сложно с первого раза воспринять все сразу.
– А откуда взялось название спектакля. Это цитата? ВМ: Это сам Владимир Иванович сказал как-то: «Я проживаю пятую или шестую жизнь, не считая детства».
АЮ: Это он в 1920-х годах сказал. Владимир Иванович родился в 1858 году при крепостном праве, а умер в 1943-м (когда уже самолеты летали). Он действительно прожил семь жизней, и каждая жизнь начиналась с крушения предыдущей, и он каждый раз начинал с нуля.
ВМ: Владимира Ивановича называли мозгом Художественного театра. Он был мудрым человеком в том смысле, что умел приспособиться к таким ситуациям, в которых другие люди не ориентировались. И главная его была задача – сохранить театр. В любых условиях, в любых колебаниях жизни.
АЮ: Владимир Иванович никого и ничего не предавал, но так мудро вел театр, что сохранил его во всех катастрофических ситуациях.
– У вас есть еще один спектакль в Художественном театре – «Твой образ милый и далекий» по письмам Чехова и Книппер. Не хотите еще что-нибудь поставить?
ВМ: Давно задумали, но как-то все времени нет. Надо опять огромное количество материалов собрать, перебрать, чтобы осуществить этот проект.
АЮ: Да, не получается пока. А так-то есть даже не одна идея, а две. Одна очень любопытная!
