«Всякий юбилей есть пошлость. Юбилей – это катастрофа с оттенком праздника. Расфуфыриваем хвост, подводим итоги… Но какие «итоги» могут быть у живого театра – такого, как наш?» – так в своей ироничной манере ответил художественный руководитель театра «У Никитских ворот» Марк РОЗОВСКИЙ «Театралу» на вопросы о 40-летнем юбилее и процитировал известные стихи:
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
И надо жить без самозванства,
Жить так, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
– Если представить театр «У Никитских ворот» в образе человека, сорок лет – еще не старость, но уже и не молодость. К чему пришел ваш театр за эти годы?
– В сорок лет театральный человек обязан обрести зрелость и некую высоту духа. Если она обнаруживается, тогда этот театральный человек начинает ощущать свою миссию. Если этого не происходит, всё напрасно, возникает или опустошение, или существование вне искусства, вне своего главного предназначения. Сорок лет, с одной стороны, одна секунда, мгновение, а с другой – огромная дистанция. Мы все здесь начинали юнцами, а сейчас мы старики, театру отдана жизнь. И это не шутка. Первые десять лет – одна история, вторые десять лет – другая, третьи десять лет – следующий этап. Последнее десятилетие было чрезвычайно насыщенным и важным, и вот сейчас начинается опять что-то ошеломительное.
– Какая миссия у театра Розовского?
– Театр обязан говорить правду своему поколению. Если театр правдив, значит, он выполняет свою миссию. Правду можно рассказать самыми разными способами, в самых разных жанрах и художественных решениях. Театр абсолютно свободен, никакая цензура ему не страшна, если есть что сказать. Сегодня нас окружают сплошные имитации. Мы живём в мире имитации правды, имитации честности, имитации духовного изъявления, имитации актёрского мастерства. У нас театра очень мало, а имитаций театра невероятно много.
– Чем отличается театр «У Никитских ворот» от других театров?
– У театра «У Никитских ворот» есть две черты, которые бы я хотел сохранить после своей смерти. Не пугайтесь, я сам напуган больше вашего. При этом я совершенно по этому поводу не переживаю. Я не храбрюсь. Мне 86 лет. То есть 27 марта нам сорок лет, а 3 апреля мне будет восемьдесят шесть. Я репетирую почти круглосуточно, занимаюсь театральными делами. Иногда устаю чуть больше обычного, но у меня есть способ, как себя возрождать.
У нашего театра есть два кредо. Первое – сохранить студийную основу театра «У Никитских ворот». Потому что, если бы не было студийной основы, не было и этих сорока лет. Мы бы сдохли гораздо раньше, перессорившись друг с другом. У нас есть этическая мощная основа, которой, мне кажется, недостаёт многим нашим коллегам. Если обернуться вокруг – в том театре раздрай, в этом театре один клан пошёл на другой, там убрали главного режиссёра, а в этом главный режиссёр убрал кого-то.
Нас все эти вещи, к счастью, обходят стороной. Но я задаюсь логичным вопросом – а почему? А вот потому, что у нас была студийная основа. Я не назначенец, меня никто не ставил на это место. Здесь каждый сантиметр пространства полит кровью, потом и слезами. Мы выстрадали свою судьбу. Не хочется говорить высокопарно про какой-то особый путь, ведь на самом деле ничего особого нет. Это путь, завещанный Константином Сергеевичем, – от студии к театру. И эта первооснова дала потрясающие здоровые ростки. Конечно, и у нас случаются и конфликты, и бывает рубка внутри театра. Но это всё мелочи по сравнению с главным – с сохранностью созданного. Наши конфликты не носят разрушительного характера. Если мы ругаемся, то только из-за того, что каждый из нас по-разному видит задачу. Наше второе кредо – сохранить живой академизм. Создание Живого театра было моей основной целью с первого дня.
– Какие искушения были у вас при создании театра?
– Я работал в БДТ, во МХАТе, делал кино, написал и издал двадцать пять книг. Я отбивался от очень хороших предложений. Я – ученик Товстоногова, работал бок о бок и душа в душу с Олегом Николаевичем Ефремовым, который, кстати, мне очень-очень помог, как и Товстоногов. Эти вещи не пропали даром, они предварили мой театр. И вместе с тем я контролировал свою собственную жизнь, исходя из того личного опыта, который я получал, работая в этих феноменальных организмах, видя в них всё по вертикали. Видел и всё дурное, и всё восхитительное, что было в этих организмах. Все это я наматывал на ус только с одной целью – воплотить это тогда, когда окажусь перед задачей делать своё собственное театральное дело.
– Чем самобытен театр «У Никитских ворот»?
– Нашей труппе под силу решить задачи любой художественной сложности и важности. Я не хвастаюсь, просто констатирую. Потому что в репертуаре театра «У Никитских ворот» присутствует пятьдесят с лишним спектаклей на двух сценах. Все сорок лет, за исключением ковида, наши залы полны. И я этим очень дорожу и горжусь.
– Как меняет театр происходящее в мире?
– Происходит ломка миропорядка одновременно с кровопролитием, а театр – это то, что здесь и сейчас. Любой художник кожей, сердцем и умом соприкасается со всем этим или участвует в том, что происходит. В этих условиях я пытаюсь анализировать, как надо сейчас себя вести, как жить. Во-первых, надо прекратить дрожание, стоит сосредоточиться на главном и постараться не потерять чувство юмора и надежду на лучшее. Не стоит напрямую лезть в политику, но важно оставаться самим собой. Моя гражданская позиция выражена в моих спектаклях. Как я отношусь к происходящему, можно понять, посмотрев мои спектакли. Там я отвечаю за всё, но отвечаю не один, у меня там такие властители дум в соратниках! В одном из спектаклей герой цитирует классика: «Русь, куда несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа». Ну, если Русь сегодня не даёт ответа, вы хотите, чтобы я дал ответ? Русь молчит, а я не молчу. Вместе со мной ответ да ют Лев Николаевич Толстой, Александр Сергеевич Пушкин, Фёдор Михайлович Достоевский, Михаил Афанасьевич Булгаков, Володя Высоцкий. С Антона Павловича Чехова начался наш театр, спектаклем «Доктор Чехов». А сейчас у нас идет «Дядя Ваня», где Елена Андреевна спрашивает Соню: «Что значит талант?» И сама же отвечает: «Это смелость, это свободная голова и широкий размах». Смелость. Сегодня не надо быть смелым. Сегодня надо быть честным. Будешь честным, окажешься смелым. Специально быть смелым неверно. Зачем форсировать и что-то доказывать? Сядь тихо в возок и через всю страну езжай на Сахалин, кашляя кровью, для того чтобы выполнить свою миссию и переписать всех каторжан. Кто из нас сегодня способен на что-либо подобное? Мой ответ – никто. Честным надо быть. И этого достаточно. Свободная голова. Как можно творить вне свободной головы? Если ты не свободен, значит, ты не творец, ты просто имитируешь свободу. Сегодня имитацией занят практически весь театральный мир. И это совсем не то, к чему призывал Чехов. Что такое широкий размах, нам подсказывал еще Бродский. Это величие замысла, которое помогает твоей миссии осуществиться. Если этого нет, то ты будешь топать по лужам, разбрызгивая вокруг себя грязь.
– Как вы отбираете артистов в свой театр?
– Я беру личностей, хотя она иногда видна сразу, а бывает, что и прячется. Вот сидит перед тобой свободный, думающий, интеллигентный человек, и ты понимаешь, что в нём есть обаяние, лёгкость, способность к импровизации. Я люблю таких людей. А есть те, кто будто стержень съел – бекает-мекает. И он чужой, потому что заранее проиграл коллегам. Артист должен прийти на репетицию и быть не хуже тех, кто уже есть. Моя сорокалетняя история показала, что готового артиста получить практически невозможно за редким исключением. Уходит примерно два года на то, чтобы актер по-настоящему раскрылся. Первый сезон – это знакомство и понимание его возможностей, второй сезон – это его развитие, которое он получает в партнёрстве с коллегами.
– Кого в наше время можно отнести к рупорам культуры, чье мнение особенно ценно?
– Под людьми культуры сегодня подразумевается попса. «Какую они позицию занимают? Люди культуры?» И приводят примеры певца или певицы… Это же смехотворно. Говоря о культуре, почти никто не говорит о драматургах, режиссёрах, наконец, больших артистах драмы. А говорят прежде всего о той части нашей культуры, которая на самом деле культурой и не является. Массовая культура – это средоточие бескультурья. Это то, что разлагало в течение многих десятилетий общество, уничтожая понятие вкуса. Всё стало каким-то блестящим. Хотя, конечно, и в шоу-бизнесе есть замечательные мастера. Я не хочу никого обидеть или оскорбить. Но привнесение в наш быт того, что искусством отнюдь не является, а имитирует искусство – это беда, которая разлагающе действовала на сердца людей и даже на их судьбы. Поэтов-песенников цитируют куда чаще, чем настоящих больших поэтов. А люди, держащие в руках книгу, стали редкостью. Библиотеки нынче не в фаворе.
– Модно ли сейчас ходить в театр?
– Это стало немодным во всем мире уже давно, с тех самых пор, как появились эти железки с экранами, которые называются гаджетами. Произошла некая подмена. И это вовсе не мое старческое брюзжание. Я постоянно нахожусь в кругу молодёжи и наблюдаю за тем, чем они живут. Это очень интересно. Иногда в зал приходит исключительно молодёжная аудитория. Начинается спектакль, и происходит чудо! Я вижу, как на моих глазах они перерождаются и становятся мне родными людьми. Открыв рот, с горящими глазами смотрят и постигают классику, иногда даже не зная, чем закончится сюжет «Ромео и Джульетты» или «Гамлета». И в этом преобразовании они прекрасны. Их нельзя винить за то, что они не видели мастеров Московского Художественного театра, которые работали в 1940-е или 1950-е годы. Но я-то их видел. В этом смысле мне легче и проще.
– Чему вы учитесь у своей труппы?
– Я учусь лёгкости, ведь всё то, что нам давалось с бою с каким-то невероятным усилием при советской власти, делалось вопреки. Они, к счастью, этого не испытали, и поэтому им все дается намного легче. В этом есть и положительное, и отрицательное. Вот, к примеру, болезненная тема – патриотизм. Почему я называю её болезненной? Потому что существует такой патриотизм, которым принято торговать. Истинный патриотизм не приспособлен к продажности. Нам сегодня рекомендуют ставить патриотические произведения. Нельзя быть патриотом по разнорядке. Это смешно. Истинный патриотизм не может быть показухой. Моя ближайшая работа – «Каштанка» Чехова. Это патриотическое произведение? Если я ставлю Чехова для детей, значит, я не патриотическим делом занимаюсь? Бред! Кто из нас больше патриот? Тот, кто выкрикивает лозунги и разные буквы рисует на своём фасаде, или человек, который ставит «Дон Кихота»? Мой патриотизм проявляется вместе с Сервантесом. Он своим «Дон Кихотом» дает урок истинной нравственности русской истории и русскому народу. Есть такой термин, который сейчас часто используется в СМИ – «стратегическое партнёрство». Мне очень нравится это сочетание. У каждого из нас, кто смеет себя считать или называть художником, должно быть стратегическое партнёрство. Но с кем? У меня стратегическое партнёрство с Фёдором Михайловичем. Я получил медаль в честь 200-летия со дня рождения Достоевского за спектакль «Убивец». И я очень этому рад, потому что это значит, что у меня с артистами сложилось самое настоящее стратегическое партнёрство в постижении этого материала. У Достоевского есть ответы на все вопросы, связанные с сегодняшним днём. Зритель это чувствует, видит, слышит – и понимает. Это и есть выполнение некой моей миссии. Какая другая у меня может быть миссия? Никакой. Где-то выступать и что-то выкрикивать или про коллег какие-то гадости говорить? А они в ответ будут говорить гадости про меня. Нет, это не мой путь, не моя стезя.
– Заранее прошу прощения за вопрос, но не могу его не задать. Думаете ли вы о преемнике?
– Я об этом не думаю, так как уверен, что в театре вообще не бывает преемников. Смерть есть смерть, и это надо с холодной головой принять. После меня будет другая жизнь, другой театр, другая история театра. Но, тем не менее, мне хотелось бы, чтобы и после меня сохранялись студийность и живой академизм, хотя бы некоторое время. Пусть мои спектакли идут на нашей сцене, пока не превратятся в нечто противоположное жизни. Самое страшное в любом театре – это мертвечина.
– Как вы чувствуете, что этот спектакль себя изжил?
– Это понять очень просто по ряду признаков – актёры потеряли энергию, играют вяло, не чувствуют сверхзадачу, происходит много замен. Иногда спектакли умирают прямо при жизни, и приходится это признавать. Но нельзя, чтобы спектакль был подстрелен в полёте, в этом случае он шмякнется, как мёртвая утка на болоте, и собака в зубах её не принесёт. У нас множество спектаклей-долгожителей. Мне говорят: «Сколько можно играть?», а я отвечаю: «Билеты продаются, зал полон, зритель реагирует и в финале встаёт. Так зачем его убирать из репертуара?» Кстати, иногда я замечаю, что тридцать лет назад здесь была реакция, а сегодня ее нет, и я думаю: «О, устарело». Но это мнение оказывается поверхностным, потому что теперь зритель реагирует в другом месте. И я с удивлением это констатирую – значит, есть то живое, что попадает в сегодняшний день, в сегодняшнюю публику. Мы внимательно следим за реакцией публики. Некоторые мои коллеги думают иначе, типа плевать он хотел на аплодисменты. Это в корне неверно, ведь театр – дело контактное. Я очень люблю, когда мы нравимся. Период проклятого ковида стал колоссальным испытанием для всех театров, некоторые из них закрылись. А у нас актеры играли в полупустом зале с таким азартом, что зал рукоплескал. Мы отвоевали свою жизнь.
– Каждый вечер оба зала театра «У Никитских ворот» с аншлагом заполняются зрителями, в репертуаре появляются новые названия, приходят молодые актеры, о чем еще мечтает художественный руководитель театра?
– Нашему театру, как и многим другим, не хватает финансирования. А еще я очень дорожу дружескими отношениями, которые строятся не на формальной основе. Для меня важны не договоры, а договорённости. От сердца к сердцу.
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
И надо жить без самозванства,
Жить так, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
– Если представить театр «У Никитских ворот» в образе человека, сорок лет – еще не старость, но уже и не молодость. К чему пришел ваш театр за эти годы?
– В сорок лет театральный человек обязан обрести зрелость и некую высоту духа. Если она обнаруживается, тогда этот театральный человек начинает ощущать свою миссию. Если этого не происходит, всё напрасно, возникает или опустошение, или существование вне искусства, вне своего главного предназначения. Сорок лет, с одной стороны, одна секунда, мгновение, а с другой – огромная дистанция. Мы все здесь начинали юнцами, а сейчас мы старики, театру отдана жизнь. И это не шутка. Первые десять лет – одна история, вторые десять лет – другая, третьи десять лет – следующий этап. Последнее десятилетие было чрезвычайно насыщенным и важным, и вот сейчас начинается опять что-то ошеломительное.
– Какая миссия у театра Розовского?
– Театр обязан говорить правду своему поколению. Если театр правдив, значит, он выполняет свою миссию. Правду можно рассказать самыми разными способами, в самых разных жанрах и художественных решениях. Театр абсолютно свободен, никакая цензура ему не страшна, если есть что сказать. Сегодня нас окружают сплошные имитации. Мы живём в мире имитации правды, имитации честности, имитации духовного изъявления, имитации актёрского мастерства. У нас театра очень мало, а имитаций театра невероятно много.
– Чем отличается театр «У Никитских ворот» от других театров?
– У театра «У Никитских ворот» есть две черты, которые бы я хотел сохранить после своей смерти. Не пугайтесь, я сам напуган больше вашего. При этом я совершенно по этому поводу не переживаю. Я не храбрюсь. Мне 86 лет. То есть 27 марта нам сорок лет, а 3 апреля мне будет восемьдесят шесть. Я репетирую почти круглосуточно, занимаюсь театральными делами. Иногда устаю чуть больше обычного, но у меня есть способ, как себя возрождать.
У нашего театра есть два кредо. Первое – сохранить студийную основу театра «У Никитских ворот». Потому что, если бы не было студийной основы, не было и этих сорока лет. Мы бы сдохли гораздо раньше, перессорившись друг с другом. У нас есть этическая мощная основа, которой, мне кажется, недостаёт многим нашим коллегам. Если обернуться вокруг – в том театре раздрай, в этом театре один клан пошёл на другой, там убрали главного режиссёра, а в этом главный режиссёр убрал кого-то.
Нас все эти вещи, к счастью, обходят стороной. Но я задаюсь логичным вопросом – а почему? А вот потому, что у нас была студийная основа. Я не назначенец, меня никто не ставил на это место. Здесь каждый сантиметр пространства полит кровью, потом и слезами. Мы выстрадали свою судьбу. Не хочется говорить высокопарно про какой-то особый путь, ведь на самом деле ничего особого нет. Это путь, завещанный Константином Сергеевичем, – от студии к театру. И эта первооснова дала потрясающие здоровые ростки. Конечно, и у нас случаются и конфликты, и бывает рубка внутри театра. Но это всё мелочи по сравнению с главным – с сохранностью созданного. Наши конфликты не носят разрушительного характера. Если мы ругаемся, то только из-за того, что каждый из нас по-разному видит задачу. Наше второе кредо – сохранить живой академизм. Создание Живого театра было моей основной целью с первого дня.
– Какие искушения были у вас при создании театра?– Я работал в БДТ, во МХАТе, делал кино, написал и издал двадцать пять книг. Я отбивался от очень хороших предложений. Я – ученик Товстоногова, работал бок о бок и душа в душу с Олегом Николаевичем Ефремовым, который, кстати, мне очень-очень помог, как и Товстоногов. Эти вещи не пропали даром, они предварили мой театр. И вместе с тем я контролировал свою собственную жизнь, исходя из того личного опыта, который я получал, работая в этих феноменальных организмах, видя в них всё по вертикали. Видел и всё дурное, и всё восхитительное, что было в этих организмах. Все это я наматывал на ус только с одной целью – воплотить это тогда, когда окажусь перед задачей делать своё собственное театральное дело.
– Чем самобытен театр «У Никитских ворот»?
– Нашей труппе под силу решить задачи любой художественной сложности и важности. Я не хвастаюсь, просто констатирую. Потому что в репертуаре театра «У Никитских ворот» присутствует пятьдесят с лишним спектаклей на двух сценах. Все сорок лет, за исключением ковида, наши залы полны. И я этим очень дорожу и горжусь.
– Как меняет театр происходящее в мире?
– Происходит ломка миропорядка одновременно с кровопролитием, а театр – это то, что здесь и сейчас. Любой художник кожей, сердцем и умом соприкасается со всем этим или участвует в том, что происходит. В этих условиях я пытаюсь анализировать, как надо сейчас себя вести, как жить. Во-первых, надо прекратить дрожание, стоит сосредоточиться на главном и постараться не потерять чувство юмора и надежду на лучшее. Не стоит напрямую лезть в политику, но важно оставаться самим собой. Моя гражданская позиция выражена в моих спектаклях. Как я отношусь к происходящему, можно понять, посмотрев мои спектакли. Там я отвечаю за всё, но отвечаю не один, у меня там такие властители дум в соратниках! В одном из спектаклей герой цитирует классика: «Русь, куда несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа». Ну, если Русь сегодня не даёт ответа, вы хотите, чтобы я дал ответ? Русь молчит, а я не молчу. Вместе со мной ответ да ют Лев Николаевич Толстой, Александр Сергеевич Пушкин, Фёдор Михайлович Достоевский, Михаил Афанасьевич Булгаков, Володя Высоцкий. С Антона Павловича Чехова начался наш театр, спектаклем «Доктор Чехов». А сейчас у нас идет «Дядя Ваня», где Елена Андреевна спрашивает Соню: «Что значит талант?» И сама же отвечает: «Это смелость, это свободная голова и широкий размах». Смелость. Сегодня не надо быть смелым. Сегодня надо быть честным. Будешь честным, окажешься смелым. Специально быть смелым неверно. Зачем форсировать и что-то доказывать? Сядь тихо в возок и через всю страну езжай на Сахалин, кашляя кровью, для того чтобы выполнить свою миссию и переписать всех каторжан. Кто из нас сегодня способен на что-либо подобное? Мой ответ – никто. Честным надо быть. И этого достаточно. Свободная голова. Как можно творить вне свободной головы? Если ты не свободен, значит, ты не творец, ты просто имитируешь свободу. Сегодня имитацией занят практически весь театральный мир. И это совсем не то, к чему призывал Чехов. Что такое широкий размах, нам подсказывал еще Бродский. Это величие замысла, которое помогает твоей миссии осуществиться. Если этого нет, то ты будешь топать по лужам, разбрызгивая вокруг себя грязь.
– Как вы отбираете артистов в свой театр?
– Я беру личностей, хотя она иногда видна сразу, а бывает, что и прячется. Вот сидит перед тобой свободный, думающий, интеллигентный человек, и ты понимаешь, что в нём есть обаяние, лёгкость, способность к импровизации. Я люблю таких людей. А есть те, кто будто стержень съел – бекает-мекает. И он чужой, потому что заранее проиграл коллегам. Артист должен прийти на репетицию и быть не хуже тех, кто уже есть. Моя сорокалетняя история показала, что готового артиста получить практически невозможно за редким исключением. Уходит примерно два года на то, чтобы актер по-настоящему раскрылся. Первый сезон – это знакомство и понимание его возможностей, второй сезон – это его развитие, которое он получает в партнёрстве с коллегами.
– Кого в наше время можно отнести к рупорам культуры, чье мнение особенно ценно?
– Под людьми культуры сегодня подразумевается попса. «Какую они позицию занимают? Люди культуры?» И приводят примеры певца или певицы… Это же смехотворно. Говоря о культуре, почти никто не говорит о драматургах, режиссёрах, наконец, больших артистах драмы. А говорят прежде всего о той части нашей культуры, которая на самом деле культурой и не является. Массовая культура – это средоточие бескультурья. Это то, что разлагало в течение многих десятилетий общество, уничтожая понятие вкуса. Всё стало каким-то блестящим. Хотя, конечно, и в шоу-бизнесе есть замечательные мастера. Я не хочу никого обидеть или оскорбить. Но привнесение в наш быт того, что искусством отнюдь не является, а имитирует искусство – это беда, которая разлагающе действовала на сердца людей и даже на их судьбы. Поэтов-песенников цитируют куда чаще, чем настоящих больших поэтов. А люди, держащие в руках книгу, стали редкостью. Библиотеки нынче не в фаворе.
– Модно ли сейчас ходить в театр?
– Это стало немодным во всем мире уже давно, с тех самых пор, как появились эти железки с экранами, которые называются гаджетами. Произошла некая подмена. И это вовсе не мое старческое брюзжание. Я постоянно нахожусь в кругу молодёжи и наблюдаю за тем, чем они живут. Это очень интересно. Иногда в зал приходит исключительно молодёжная аудитория. Начинается спектакль, и происходит чудо! Я вижу, как на моих глазах они перерождаются и становятся мне родными людьми. Открыв рот, с горящими глазами смотрят и постигают классику, иногда даже не зная, чем закончится сюжет «Ромео и Джульетты» или «Гамлета». И в этом преобразовании они прекрасны. Их нельзя винить за то, что они не видели мастеров Московского Художественного театра, которые работали в 1940-е или 1950-е годы. Но я-то их видел. В этом смысле мне легче и проще.
– Чему вы учитесь у своей труппы?– Я учусь лёгкости, ведь всё то, что нам давалось с бою с каким-то невероятным усилием при советской власти, делалось вопреки. Они, к счастью, этого не испытали, и поэтому им все дается намного легче. В этом есть и положительное, и отрицательное. Вот, к примеру, болезненная тема – патриотизм. Почему я называю её болезненной? Потому что существует такой патриотизм, которым принято торговать. Истинный патриотизм не приспособлен к продажности. Нам сегодня рекомендуют ставить патриотические произведения. Нельзя быть патриотом по разнорядке. Это смешно. Истинный патриотизм не может быть показухой. Моя ближайшая работа – «Каштанка» Чехова. Это патриотическое произведение? Если я ставлю Чехова для детей, значит, я не патриотическим делом занимаюсь? Бред! Кто из нас больше патриот? Тот, кто выкрикивает лозунги и разные буквы рисует на своём фасаде, или человек, который ставит «Дон Кихота»? Мой патриотизм проявляется вместе с Сервантесом. Он своим «Дон Кихотом» дает урок истинной нравственности русской истории и русскому народу. Есть такой термин, который сейчас часто используется в СМИ – «стратегическое партнёрство». Мне очень нравится это сочетание. У каждого из нас, кто смеет себя считать или называть художником, должно быть стратегическое партнёрство. Но с кем? У меня стратегическое партнёрство с Фёдором Михайловичем. Я получил медаль в честь 200-летия со дня рождения Достоевского за спектакль «Убивец». И я очень этому рад, потому что это значит, что у меня с артистами сложилось самое настоящее стратегическое партнёрство в постижении этого материала. У Достоевского есть ответы на все вопросы, связанные с сегодняшним днём. Зритель это чувствует, видит, слышит – и понимает. Это и есть выполнение некой моей миссии. Какая другая у меня может быть миссия? Никакой. Где-то выступать и что-то выкрикивать или про коллег какие-то гадости говорить? А они в ответ будут говорить гадости про меня. Нет, это не мой путь, не моя стезя.
– Заранее прошу прощения за вопрос, но не могу его не задать. Думаете ли вы о преемнике?
– Я об этом не думаю, так как уверен, что в театре вообще не бывает преемников. Смерть есть смерть, и это надо с холодной головой принять. После меня будет другая жизнь, другой театр, другая история театра. Но, тем не менее, мне хотелось бы, чтобы и после меня сохранялись студийность и живой академизм, хотя бы некоторое время. Пусть мои спектакли идут на нашей сцене, пока не превратятся в нечто противоположное жизни. Самое страшное в любом театре – это мертвечина.
– Как вы чувствуете, что этот спектакль себя изжил?
– Это понять очень просто по ряду признаков – актёры потеряли энергию, играют вяло, не чувствуют сверхзадачу, происходит много замен. Иногда спектакли умирают прямо при жизни, и приходится это признавать. Но нельзя, чтобы спектакль был подстрелен в полёте, в этом случае он шмякнется, как мёртвая утка на болоте, и собака в зубах её не принесёт. У нас множество спектаклей-долгожителей. Мне говорят: «Сколько можно играть?», а я отвечаю: «Билеты продаются, зал полон, зритель реагирует и в финале встаёт. Так зачем его убирать из репертуара?» Кстати, иногда я замечаю, что тридцать лет назад здесь была реакция, а сегодня ее нет, и я думаю: «О, устарело». Но это мнение оказывается поверхностным, потому что теперь зритель реагирует в другом месте. И я с удивлением это констатирую – значит, есть то живое, что попадает в сегодняшний день, в сегодняшнюю публику. Мы внимательно следим за реакцией публики. Некоторые мои коллеги думают иначе, типа плевать он хотел на аплодисменты. Это в корне неверно, ведь театр – дело контактное. Я очень люблю, когда мы нравимся. Период проклятого ковида стал колоссальным испытанием для всех театров, некоторые из них закрылись. А у нас актеры играли в полупустом зале с таким азартом, что зал рукоплескал. Мы отвоевали свою жизнь.
– Каждый вечер оба зала театра «У Никитских ворот» с аншлагом заполняются зрителями, в репертуаре появляются новые названия, приходят молодые актеры, о чем еще мечтает художественный руководитель театра?
– Нашему театру, как и многим другим, не хватает финансирования. А еще я очень дорожу дружескими отношениями, которые строятся не на формальной основе. Для меня важны не договоры, а договорённости. От сердца к сердцу.
