Еще недавно документальный театр в нашей стране ассоциировался исключительно с Театром.doc. Деятели сцены мало обращали на него внимание, говорили об «узости его мышления», предрекали скорый закат. Однако прогнозы оказались ошибочными. Документальная эстетика постепенно заполнила не только столичные сцены, но и пришла в провинцию, став совершенно четкой тенденцией десятилетия.
Чем дольше развивается в России документальный театр, тем интереснее он становится.
Например, в Москве и Петербурге за последний год вышло несколько документальных спектаклей на тему, в сущности для русского театра табуированную, – межнациональных конфликтов, ставших следствием колоссальных миграционных процессов в постимперский период развития страны.
Слово – гастарбайтерам
Так, телепродюсер Всеволод Лисовский сделал в Театре.doc интереснейший проект, названный и умно, и самоиронично «Акын-опера». Ирония заключается еще и в том, что в этом названии – отпор эстетике пышности российской сцены, когда чуть что – то сразу «оперное шоу» или «грандиозное зрелище». А здесь в маленьком подвальчике на фоне белого экрана с титрами трое таджиков-памирцеврассказывают о своей судьбе.
На самом деле эти таджики артистами в России не являются. Первая работает уборщицей, второй – помощником маляра, третий – плиточником. Для документального театра подобный подход имеет важнейшее значение: зазор между образом и прототипом так узок, что в спектакле сливается воедино.
У «артистов» изумительно наивная, совершенно не театральная интонация. Заходя в зал, здороваются со зрителем, краснеют – не привыкли к аудитории. Рассказывая о своих радостях и горестях, стесняются, словно пораженывниманием к себе, не верят в него. Переговариваются во время действия, «не понимая» условий сцены. Называют своих обидчиков «нашими друзьями» (о полиции только так – с улыбкой).
У продюсера Лисовского цель ясна – дать в театре слово тем, кто презираем и незамечаем. Только в театре и есть возможность разглядеть другого человека, маленького героя, с которым вдруг, внезапно вопреки логике зритель начинать ощущать связь, родство.
И в этом смысле важным элементом спектакля оказывается формальный прием – метод титрования, который здесь моментально оказывается смыслообразующим конструктом. В промежутках между рассказами памирцы поют в традициях акынов. За их спиной на белом экране буковки перевода. И это тот случай, когда простота – сражает. Переводя народную песнь, интерпретируя ее, помогая нам понять другой язык и «душу песни», создатели спектакля дают нечто больше, чем техническую работу: они делают неизвестное, странное, опасное и пугающее близким и знакомым. Перевод как средство избавления от ксенофобии. Пугает ведь то, что непонятно и поэтому кажется заговором. Этот как разобрать бормотание немого, прочесть каракули, разгладить косноязычие. Ты читаешь строки, и вдруг к тебе приходит осознание, что песни акына полны теми же смыслами, легендами, идеями, на которых базируется магистральная европейская культура. Что «Наргиз» близка к «Нарциссу», что «озорная жестокая Пери» - это та самая Пери, к которой взывали немецкие романтики и русские символисты, что нам очевидна и понятна образность «Кто встает перед взором друзей, как Феникс из пепла». А когда в финале памирцы пропоют «На чужбине горя много, / Нет хуже долга, чем жить в чужой стране», внезапно понимаешь: то, что сегодня переживают беженцы с задворков бывшей империи, есть ровно то, над чем плачет в театрах и кино страна, но что в реальности не замечается: «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам». Возбуждаются, восстанвливаются в голове все мифы мировой культуры - от Одиссея до Эйнштейна. То, что плотно вошло в легитимную часть культуры, происходит здесь, сегодня, сейчас, на нашей земле, в наше время. Но культурой не обогащено и в культуру не входит. То, чему мы чему сострадаем на примере очередной «Гекубы», есть реальное горе конкретных людей за пределами «культуры», «искусства», «театра», за пределами гражданского общества.
О чем рассказывают герои? Никаких ужасов. Как работают, как живут, как приехали, как выживают. Все очень добродушно. У Абдулмамада Бакмамадова – тема разлуки с родиной, где была война, расставание с сыном, тема невозможности возвращения. У неунывающей и очень певучей Покизы Курбунасеновой – рассказ об изменчивой судьбе. Сегодня она встает в пять утра и ходит убирать офисы московской налоговой. А раньше она была драматической актрисой в городе Хорог. Теперь она живет без семьи, без любимой работы, и в ее песне – злобная усмешка над своей судьбой и миром, где право на профессию разнится от места рождения и проживания. Любопытно, что тут документальный театр выступает еще и как форма социальной реабилитации для артистов-мигрантов. Именно Театр.doc возвратил артистке человеческое достоинство, снова «поместив» мигрантку в более естественную для нее стихию.
Здесь социальное, гражданское соединяется с гуманитарным и эстетическим – во всей системе русского репертуарного театра только в документальном театра нашлось место для «актерского братства». Мы когда-то были одним народом, одной страной, теперь – в лучшем случае представители разных социальных групп, в худшем – враги. У нас разные права, и для театральной сферы крайне важно осознать, что самым болезненным оказывается именно это отнятое право заниматься своей профессией, призванием.
Завершают спектакль войной в Горном Бадахшане – причиной изгнания «из рая». От родины осталась только песня, только воспоминание. Артисты приглашают зрителей к себе на родину – вот только парадокс в том, что они приглашают нас туда, куда им уже самим не вернуться.
Спектакль обещают играть на стройплощадках, автомойках, в общежитиях для мигрантов. Это для русского зрителя «Акын-опера» – реализованная мода наэтнику, для трудовых мигрантов – нечто большее, вариант реабилитации.
Убит антифашист
Изумительный документальный спектакль сделан в петербургском театре «Балтийский дом»: «Антитела» Михаила Патласова и Андрея Совлачкова – одно из первых свидетельств интереса Петербурга к вербатиму. Спектакль производит по-настоящему сильное впечатление. Он сделан на основе свидетельских показаний вокруг дела об убийстве студента-антифашиста Тимура Качаравы в Петербурге. Зритель слушает прерывающие друг друга конфликтные монологи, видит на экране уточненные детали.
Говорят, в основном, мать убийцы и мать убитого – и это дает свой оттенок: мы не продлеваем ненависть, а учимся у матерей прощению.
Но главная ценность спектакля в том, что речь идет не столько про убийство, сколько про поиск правды и смысла жизни героев. Это не суд верховный, это люди сами себя судят. Люди пытаются через сверхординарное и вместе с тем, увы, «заурядное» событие разобраться в вопросе о том, куда движется общество, куда мигрирует наше сознание. Здесь говорят о том, что фашизм и антифашизм в современном мире стали синонимами и означают одно: желание молодых, разбуженных людей не стать комфортабельными, пассивными, инертными взрослыми и действительно что-то изменить во вряд ли устраивающем их, терпеливом мире.
В протестном движении молодых угадывается пассионарный взрыв, раз находятся сегодня ребята с темпераментом, позволяющим пренебрегать законами самосохранения. Антитела – это субстанции, которые борются с болезнью общества, а болезнь – очевидна, общество неспокойно. Одним словом, «Антитела» – изумительная форма разговора, диалога, дискуссии про молодых, про протестное движение. Через монологи матерей мы узнаем самое важное: как формируется характер, темперамент «неуспокоенных» людей, как из «идеального», почти сказочного детского сознания вызревает борцовский нрав.
Фальшивые правозащитники
Спектакль «Узбек» вырос из лаборатории Сахаровского центра и Театра Йозефа Бойса «Работа с документами: жизнь меньшинств». Талгат Баталов, бывший актер из ташкентского театра «Ильхом», переехал в Москву и стал заниматься документальным театром, сделав, например, с Екатериной Бондаренко изумительный спектакль «Шум» в Театре.doc. Эскиз был настолько убедительным, что так и остался в ангаре Сахаровского центра, где спектакль идеально вписался в кирпичное пространство бывшего милицейского гаража. Баталов рассказывает о судьбе трудового мигранта из Средней Азии. Он сажает аудиторию в круг, но сам актер находится за пределами круга - зрители сидят спиной друг к другу. Зрители – это Москва, центр, матка. Актер, обегающий вокруг «Москвы» не один круг, это «понаехавший», пытающийся пробиться к кормушке, пробиться через круги московского ада.
Поскольку конфликт между актером и зрителями в этом случае агрессивен - мы вынуждены вертеть головами, нам некомфортно, то и Узбек – это по неволе нападающий в данной истории. Протагонист, обязанный доказать свое право на существование. Центр охраняет тепло, очаг, свои вечные концентрированные кольца – как змея или кошка, свивающаяся в клубок, хранящий тепло и не отдающее это тепло чужаку. Узбек рассказывает о том, что такое получить регистрацию, получить место жительства, что такое подмосковная прописка. Рассказывает о фальшивых правозащитниках, пытающихся нажиться на предмете своей защиты. Рассказывает о мелких и крупных проявлениях шовинизма в российском обществе. Показывает свои настоящие документы – зеленый узбекский паспорт, бумаги, мандаты. Все, что у него есть, все, чем он может доказать свое право быть, Узбек достает из картонной коробки, – места своего жительства. При этом спектакль – удивительно позитивен. Здесь сосредоточились радушие и хитро-примирительный нрав, характерный для человека Средней Азии. Чем более раскован и искренен Узбек с нами, тем более он наивен, простодушен и уязвим. Талгат Баталов демонстрирует пределы раскрепощения в рассказе о себе - угрюмое большинство зрительного кольца агрессивно и поэтому на такую степень откровенности не готова. Актер - радушен. Публика – колка. Сама мизансцена к этому располагает.
Есть два поразительных мгновения в спектакле. Талгат читает настоящее письмо своего отца к себе – отец наставляет и увещевает сына, решившего начать самостоятельную жизнь в чужой стране. И это письмо XXI века, написанное, очевидно, чудеснейшим человеком с правильным, цельным мышлением, сразу отсылает нас к жанру нравственной проповеди, лучшими представителями которой были письма Гаргантюа к Пантагрюэлю (где сосредоточились все ценности эпохи Возрождения) и «Письма к сыну» Филиппа Честерфильда. Парадоксальным образом мы понимаем, что педагогические и воспитательные идеи, изумительная отеческая интонация живы, искренни и могут воздействовать на человека современности. И более того, в ситуации миграции, этот факт связывает наши культуры между собой, делая из многополюсного мира, где есть якобы богатые и якобы бедные страны, единую ойкумену, где взаимоотношения отца и сына – есть базис опять-таки единой культуры.
И второй момент. В финале, когда чувства наши растоплены и агрессия потихонечку сменяется на чувство понимания, Талгат показывает кусок советского кино, где рассказывается о том, что ташкентская семья приютила восемь сирот, бежавших от трагедии Второй мировой войны в Среднюю Азию. Ситуация повторяется. Но мы уже забыли об этом. Когда видим (не без ксенофобии, которую навязывает государство нам сегодня) в мигранте врага, мы забываем об этом. Ташкент – город хлебный.
Этот спектакль говорит о том, что миграция – это пассионарный взрыв. И сегодняшнее положение мигранта – это надежда на будущее. В этом смысле «Узбек» прямо продолжает памятный спектакль Театра.doc «Война молдаван за картонную коробку», где как раз и говорилось о том, что смысл и дух миграции – исключительно позитивен, пассионарная энергия перемещения народов гонит кровь на сближение и в будущем это грозит удивительными преобразованиями нашего мира. Современная миграционная ситуация в постсоветской, постколониальной России может быть сравнима по объему с миграционными процессами в США в начале века. Когда народы сближаются, это дает толчок и тем, и другим. Смысл – в культурных пересечениях, а не в инцестуальном застое крови.
Девять месяцев и девять мужиков
Полную противоположность этому депрессивному социальному театру являет собой спектакль Алексея Куличкова и Сергея Шевченко «9 месяцев / 40 недель» – наверное, самый жизнеутверждающий в репертуаре Театра.doc за все годы его существования. История проста в своей гениальности: артисты два года опрашивали беременных и родивших женщин о самом важном в их жизни процессе и затем озвучили устами девяти, «как назло», обаятельнейших, сексуальных, настоящих мужчин – девять месяцев прекрасных. Собрание благоглупостей, полумифических медицинских сведений, различия в оценке событий, виды агрессии и типы рожениц и венчающий их «фирменный» сарказм многоопытной акушерки, словно поставленной специально для того, чтобы снижать пафос события, который для каждой женщины – уникален, а для мировой истории – банален до скуки. Мораль спектакля – опять же не в традициях гражданского театра документальной драмы – это утверждение: «Все будет хорошо». Девять мужиков, оставив роли полоумных, извивающихся от боли мамочек, объединяются в духоподъемный хор ничего не смыслящего ребенка, который настырно и нагло поет свою арию: «А я лезу, лезу!» И ничто, с точки зрения мировой истории, не остановит этого желания жить и давать жизнь другим. Гимн прорастающей несмотря ни на что жизни. Финал спектакля в этом смысле очаровательный: на сцене уже никого нет, и откуда-то «из-под полы», как червь, осторожно и последовательно, пролезает «в мир» куколка-пупсик и с любопытством и недоверием осматривает зрительный зал – мир, в котором предстоит жить и самоутверждаться.
Этот текст (который смело можно предложить играть всем театрам России – он исключительного качества) настолько жизнеутверждающ и духоподъемен, что пересилит любые патриотические речи депутатов, писателей-государственников и правой интеллигенции. Театр становится средством избавления от психозов и фобий, он разбивает все ложные мифы о деторождении, просто-таки принуждая рожать детей бесперечь. Для этого патриотического дела в Театре.doc даже отошли от своих, казалось бы, незыблемых принципов: на сцене – невозможно поверить своих глазам – декорация, даже я бы сказал сценография. Сценический станок напоминает ячейки картотеки в регистратуре – успокаивающий элемент. В какой-то момент, когда роды неизбежны, черный отталкивающий мир божественной картотеки «взорвется» ярким красным взрывом и на сцене окажутся куча ярко-красных детских игрушек: машинки, кукольная мебель, пупсики, пирамидки, телефончики. Мир сразу заиграет, высветлится, зарумянится; этот контраст между ужасом ожидания и радостью освобождения от бремени и обретения живой души демонстрируется наглядно, взрывом цвета. Ребенок наполняет смыслом твою жизнь, что ни говори.
Например, в Москве и Петербурге за последний год вышло несколько документальных спектаклей на тему, в сущности для русского театра табуированную, – межнациональных конфликтов, ставших следствием колоссальных миграционных процессов в постимперский период развития страны.
Слово – гастарбайтерам
Так, телепродюсер Всеволод Лисовский сделал в Театре.doc интереснейший проект, названный и умно, и самоиронично «Акын-опера». Ирония заключается еще и в том, что в этом названии – отпор эстетике пышности российской сцены, когда чуть что – то сразу «оперное шоу» или «грандиозное зрелище». А здесь в маленьком подвальчике на фоне белого экрана с титрами трое таджиков-памирцеврассказывают о своей судьбе.
На самом деле эти таджики артистами в России не являются. Первая работает уборщицей, второй – помощником маляра, третий – плиточником. Для документального театра подобный подход имеет важнейшее значение: зазор между образом и прототипом так узок, что в спектакле сливается воедино.
У «артистов» изумительно наивная, совершенно не театральная интонация. Заходя в зал, здороваются со зрителем, краснеют – не привыкли к аудитории. Рассказывая о своих радостях и горестях, стесняются, словно пораженывниманием к себе, не верят в него. Переговариваются во время действия, «не понимая» условий сцены. Называют своих обидчиков «нашими друзьями» (о полиции только так – с улыбкой).
У продюсера Лисовского цель ясна – дать в театре слово тем, кто презираем и незамечаем. Только в театре и есть возможность разглядеть другого человека, маленького героя, с которым вдруг, внезапно вопреки логике зритель начинать ощущать связь, родство.
И в этом смысле важным элементом спектакля оказывается формальный прием – метод титрования, который здесь моментально оказывается смыслообразующим конструктом. В промежутках между рассказами памирцы поют в традициях акынов. За их спиной на белом экране буковки перевода. И это тот случай, когда простота – сражает. Переводя народную песнь, интерпретируя ее, помогая нам понять другой язык и «душу песни», создатели спектакля дают нечто больше, чем техническую работу: они делают неизвестное, странное, опасное и пугающее близким и знакомым. Перевод как средство избавления от ксенофобии. Пугает ведь то, что непонятно и поэтому кажется заговором. Этот как разобрать бормотание немого, прочесть каракули, разгладить косноязычие. Ты читаешь строки, и вдруг к тебе приходит осознание, что песни акына полны теми же смыслами, легендами, идеями, на которых базируется магистральная европейская культура. Что «Наргиз» близка к «Нарциссу», что «озорная жестокая Пери» - это та самая Пери, к которой взывали немецкие романтики и русские символисты, что нам очевидна и понятна образность «Кто встает перед взором друзей, как Феникс из пепла». А когда в финале памирцы пропоют «На чужбине горя много, / Нет хуже долга, чем жить в чужой стране», внезапно понимаешь: то, что сегодня переживают беженцы с задворков бывшей империи, есть ровно то, над чем плачет в театрах и кино страна, но что в реальности не замечается: «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам». Возбуждаются, восстанвливаются в голове все мифы мировой культуры - от Одиссея до Эйнштейна. То, что плотно вошло в легитимную часть культуры, происходит здесь, сегодня, сейчас, на нашей земле, в наше время. Но культурой не обогащено и в культуру не входит. То, чему мы чему сострадаем на примере очередной «Гекубы», есть реальное горе конкретных людей за пределами «культуры», «искусства», «театра», за пределами гражданского общества.
О чем рассказывают герои? Никаких ужасов. Как работают, как живут, как приехали, как выживают. Все очень добродушно. У Абдулмамада Бакмамадова – тема разлуки с родиной, где была война, расставание с сыном, тема невозможности возвращения. У неунывающей и очень певучей Покизы Курбунасеновой – рассказ об изменчивой судьбе. Сегодня она встает в пять утра и ходит убирать офисы московской налоговой. А раньше она была драматической актрисой в городе Хорог. Теперь она живет без семьи, без любимой работы, и в ее песне – злобная усмешка над своей судьбой и миром, где право на профессию разнится от места рождения и проживания. Любопытно, что тут документальный театр выступает еще и как форма социальной реабилитации для артистов-мигрантов. Именно Театр.doc возвратил артистке человеческое достоинство, снова «поместив» мигрантку в более естественную для нее стихию.
Здесь социальное, гражданское соединяется с гуманитарным и эстетическим – во всей системе русского репертуарного театра только в документальном театра нашлось место для «актерского братства». Мы когда-то были одним народом, одной страной, теперь – в лучшем случае представители разных социальных групп, в худшем – враги. У нас разные права, и для театральной сферы крайне важно осознать, что самым болезненным оказывается именно это отнятое право заниматься своей профессией, призванием.
Завершают спектакль войной в Горном Бадахшане – причиной изгнания «из рая». От родины осталась только песня, только воспоминание. Артисты приглашают зрителей к себе на родину – вот только парадокс в том, что они приглашают нас туда, куда им уже самим не вернуться.
Спектакль обещают играть на стройплощадках, автомойках, в общежитиях для мигрантов. Это для русского зрителя «Акын-опера» – реализованная мода наэтнику, для трудовых мигрантов – нечто большее, вариант реабилитации.
Убит антифашистИзумительный документальный спектакль сделан в петербургском театре «Балтийский дом»: «Антитела» Михаила Патласова и Андрея Совлачкова – одно из первых свидетельств интереса Петербурга к вербатиму. Спектакль производит по-настоящему сильное впечатление. Он сделан на основе свидетельских показаний вокруг дела об убийстве студента-антифашиста Тимура Качаравы в Петербурге. Зритель слушает прерывающие друг друга конфликтные монологи, видит на экране уточненные детали.
Говорят, в основном, мать убийцы и мать убитого – и это дает свой оттенок: мы не продлеваем ненависть, а учимся у матерей прощению.
Но главная ценность спектакля в том, что речь идет не столько про убийство, сколько про поиск правды и смысла жизни героев. Это не суд верховный, это люди сами себя судят. Люди пытаются через сверхординарное и вместе с тем, увы, «заурядное» событие разобраться в вопросе о том, куда движется общество, куда мигрирует наше сознание. Здесь говорят о том, что фашизм и антифашизм в современном мире стали синонимами и означают одно: желание молодых, разбуженных людей не стать комфортабельными, пассивными, инертными взрослыми и действительно что-то изменить во вряд ли устраивающем их, терпеливом мире.
В протестном движении молодых угадывается пассионарный взрыв, раз находятся сегодня ребята с темпераментом, позволяющим пренебрегать законами самосохранения. Антитела – это субстанции, которые борются с болезнью общества, а болезнь – очевидна, общество неспокойно. Одним словом, «Антитела» – изумительная форма разговора, диалога, дискуссии про молодых, про протестное движение. Через монологи матерей мы узнаем самое важное: как формируется характер, темперамент «неуспокоенных» людей, как из «идеального», почти сказочного детского сознания вызревает борцовский нрав.
Фальшивые правозащитники
Спектакль «Узбек» вырос из лаборатории Сахаровского центра и Театра Йозефа Бойса «Работа с документами: жизнь меньшинств». Талгат Баталов, бывший актер из ташкентского театра «Ильхом», переехал в Москву и стал заниматься документальным театром, сделав, например, с Екатериной Бондаренко изумительный спектакль «Шум» в Театре.doc. Эскиз был настолько убедительным, что так и остался в ангаре Сахаровского центра, где спектакль идеально вписался в кирпичное пространство бывшего милицейского гаража. Баталов рассказывает о судьбе трудового мигранта из Средней Азии. Он сажает аудиторию в круг, но сам актер находится за пределами круга - зрители сидят спиной друг к другу. Зрители – это Москва, центр, матка. Актер, обегающий вокруг «Москвы» не один круг, это «понаехавший», пытающийся пробиться к кормушке, пробиться через круги московского ада.
Поскольку конфликт между актером и зрителями в этом случае агрессивен - мы вынуждены вертеть головами, нам некомфортно, то и Узбек – это по неволе нападающий в данной истории. Протагонист, обязанный доказать свое право на существование. Центр охраняет тепло, очаг, свои вечные концентрированные кольца – как змея или кошка, свивающаяся в клубок, хранящий тепло и не отдающее это тепло чужаку. Узбек рассказывает о том, что такое получить регистрацию, получить место жительства, что такое подмосковная прописка. Рассказывает о фальшивых правозащитниках, пытающихся нажиться на предмете своей защиты. Рассказывает о мелких и крупных проявлениях шовинизма в российском обществе. Показывает свои настоящие документы – зеленый узбекский паспорт, бумаги, мандаты. Все, что у него есть, все, чем он может доказать свое право быть, Узбек достает из картонной коробки, – места своего жительства. При этом спектакль – удивительно позитивен. Здесь сосредоточились радушие и хитро-примирительный нрав, характерный для человека Средней Азии. Чем более раскован и искренен Узбек с нами, тем более он наивен, простодушен и уязвим. Талгат Баталов демонстрирует пределы раскрепощения в рассказе о себе - угрюмое большинство зрительного кольца агрессивно и поэтому на такую степень откровенности не готова. Актер - радушен. Публика – колка. Сама мизансцена к этому располагает.
Есть два поразительных мгновения в спектакле. Талгат читает настоящее письмо своего отца к себе – отец наставляет и увещевает сына, решившего начать самостоятельную жизнь в чужой стране. И это письмо XXI века, написанное, очевидно, чудеснейшим человеком с правильным, цельным мышлением, сразу отсылает нас к жанру нравственной проповеди, лучшими представителями которой были письма Гаргантюа к Пантагрюэлю (где сосредоточились все ценности эпохи Возрождения) и «Письма к сыну» Филиппа Честерфильда. Парадоксальным образом мы понимаем, что педагогические и воспитательные идеи, изумительная отеческая интонация живы, искренни и могут воздействовать на человека современности. И более того, в ситуации миграции, этот факт связывает наши культуры между собой, делая из многополюсного мира, где есть якобы богатые и якобы бедные страны, единую ойкумену, где взаимоотношения отца и сына – есть базис опять-таки единой культуры.
И второй момент. В финале, когда чувства наши растоплены и агрессия потихонечку сменяется на чувство понимания, Талгат показывает кусок советского кино, где рассказывается о том, что ташкентская семья приютила восемь сирот, бежавших от трагедии Второй мировой войны в Среднюю Азию. Ситуация повторяется. Но мы уже забыли об этом. Когда видим (не без ксенофобии, которую навязывает государство нам сегодня) в мигранте врага, мы забываем об этом. Ташкент – город хлебный.
Этот спектакль говорит о том, что миграция – это пассионарный взрыв. И сегодняшнее положение мигранта – это надежда на будущее. В этом смысле «Узбек» прямо продолжает памятный спектакль Театра.doc «Война молдаван за картонную коробку», где как раз и говорилось о том, что смысл и дух миграции – исключительно позитивен, пассионарная энергия перемещения народов гонит кровь на сближение и в будущем это грозит удивительными преобразованиями нашего мира. Современная миграционная ситуация в постсоветской, постколониальной России может быть сравнима по объему с миграционными процессами в США в начале века. Когда народы сближаются, это дает толчок и тем, и другим. Смысл – в культурных пересечениях, а не в инцестуальном застое крови.
Девять месяцев и девять мужиков
Полную противоположность этому депрессивному социальному театру являет собой спектакль Алексея Куличкова и Сергея Шевченко «9 месяцев / 40 недель» – наверное, самый жизнеутверждающий в репертуаре Театра.doc за все годы его существования. История проста в своей гениальности: артисты два года опрашивали беременных и родивших женщин о самом важном в их жизни процессе и затем озвучили устами девяти, «как назло», обаятельнейших, сексуальных, настоящих мужчин – девять месяцев прекрасных. Собрание благоглупостей, полумифических медицинских сведений, различия в оценке событий, виды агрессии и типы рожениц и венчающий их «фирменный» сарказм многоопытной акушерки, словно поставленной специально для того, чтобы снижать пафос события, который для каждой женщины – уникален, а для мировой истории – банален до скуки. Мораль спектакля – опять же не в традициях гражданского театра документальной драмы – это утверждение: «Все будет хорошо». Девять мужиков, оставив роли полоумных, извивающихся от боли мамочек, объединяются в духоподъемный хор ничего не смыслящего ребенка, который настырно и нагло поет свою арию: «А я лезу, лезу!» И ничто, с точки зрения мировой истории, не остановит этого желания жить и давать жизнь другим. Гимн прорастающей несмотря ни на что жизни. Финал спектакля в этом смысле очаровательный: на сцене уже никого нет, и откуда-то «из-под полы», как червь, осторожно и последовательно, пролезает «в мир» куколка-пупсик и с любопытством и недоверием осматривает зрительный зал – мир, в котором предстоит жить и самоутверждаться.
Этот текст (который смело можно предложить играть всем театрам России – он исключительного качества) настолько жизнеутверждающ и духоподъемен, что пересилит любые патриотические речи депутатов, писателей-государственников и правой интеллигенции. Театр становится средством избавления от психозов и фобий, он разбивает все ложные мифы о деторождении, просто-таки принуждая рожать детей бесперечь. Для этого патриотического дела в Театре.doc даже отошли от своих, казалось бы, незыблемых принципов: на сцене – невозможно поверить своих глазам – декорация, даже я бы сказал сценография. Сценический станок напоминает ячейки картотеки в регистратуре – успокаивающий элемент. В какой-то момент, когда роды неизбежны, черный отталкивающий мир божественной картотеки «взорвется» ярким красным взрывом и на сцене окажутся куча ярко-красных детских игрушек: машинки, кукольная мебель, пупсики, пирамидки, телефончики. Мир сразу заиграет, высветлится, зарумянится; этот контраст между ужасом ожидания и радостью освобождения от бремени и обретения живой души демонстрируется наглядно, взрывом цвета. Ребенок наполняет смыслом твою жизнь, что ни говори.
