Художник Николай Симонов

Московское сотрудничество с Серебренниковым растянулось на 20 проектов. Кроме того, Симонов работал с Галиной Волчек, Юрием Бутусовым, Евгением Писаревым. Только в одном МХТ десять спектаклей идут в его сценографии. Среди недавних постановок – оперный спектакль Василия Бархатова «Летучий голландец» в Михайловском театре: художник и режиссёр разработали сложную систему площадок и экранов, за которыми зритель следит одновременно.

- Театральный художник – это зависимая профессия?
- Вообще, конечно, зависимая. Но в разной степени от случая к случаю. Бывает, режиссёр приходит со сформированной идеей. Он уже знает, про что спектакль, даже видит его среду, но, условно говоря, нарисовать не может. А мог бы – сам бы и рисовал. И тогда он доходчиво доносит художнику свою затею. Но я не могу сказать, что художнику остаётся всё это скалькировать. Всё равно возникает диалог, идея развивается, и, возможно, выходит на новый уровень.
 
А бывает по-другому: просто режиссёр очень хочет эту пьесу, чувствует её, но ему нужна конкретная помощь художника, чтобы определиться со средой. Тут важно попасть в его настроение. Собственно, интересны оба варианта, я работаю и по той, и по другой схеме.

Конечно, художник – это оркестрант. Но я не могу сказать, что режиссёр – это дирижёр. Спектакль создаётся в команде. Когда идёт такой пинг-понг идей, и каждый вносит важную лепту в сочинение спектакля – тогда получается. А когда художник делает рамку, режиссёр внутри что-то там намечает, а артист становится персонажем картинки – не получается.
 
- Вы работаете и с драматическим, и с музыкальным материалом. Как эта разница отражается на сценографии?
- Музыкальный и драматический театр – это две параллельные структуры. Не то чтобы противоположные, но точно параллельные. С музыкальным произведением работать намного сложней. Там слово не является главным. Сквозной смысл уходит на второй план. Поэтому картинка, которой, собственно, художник и занимается, там важнее. А в драматическом произведении важнее слово. Да, я много говорю с режиссёром, но ещё я очень внимательно читаю пьесу: как звучит её слово, что оно обозначает.
 
- А как именно лексика, язык, смыслы пьесы соотносятся с картинкой?
- Я не ставлю перед собой задачи сделать «символ» спектакля. Для меня скорее важно сопутствующее движение среды. Моя работа больше направлена в сторону настроения, а не смысла. Смыслами занимаются артист, режиссёр, а художник занимается сопровождением, «архитектурой».

- Задача художника в театре всегда была такой?
- Я не хотел бы обобщать. У каждого свои задачи. Я иду этим путём, кто-то – другим. Конечно, задачи художника всегда меняются. Сценография восьмидесятых, девяностых отличается от сегодняшней – не знаю, в лучшую или худшую сторону. Во-первых, по моим ощущениям, сейчас большинство художников больше стремятся к созданию среды, к тому, о чём я говорил раньше, а не к самостоятельному высказыванию. Они не стараются быть самодостаточными, а ищут параллель к тексту, сюжету, смыслу. А в восьмидесятых, девяностых сценографию можно было рассматривать отдельно – она сама была «про что-то». Но я, честно говоря, против такой сценографии. Во-вторых, есть ещё одно принципиальное отличие – появились новые технологии.
 
- Вы имеете в виду мультимедиа? Видео, скажем?
- Нет, видео – уже давно не новая технология. Наоборот, это уже как писаный задник в старом театре. Другое дело, как им пользоваться. Как раньше можно было плохо написать задник, так и теперь можно сделать видео, которое будет разрушать структуру спектакля. К этому надо относиться как к дополнительному инструменту, это уже не сработает просто как модная фишка. Поэтому я не считаю, что, будучи, условно, современным художником, я должен обязательно применять видео.
 
На самом деле вы не замечаете в театре по-настоящему новых и сложных технологий, и это правильно. Они нужны не для того, чтобы их выпячивать, они должны помогать движению спектакля. В «Трёхгрошовой опере» технически очень сложный процесс построения видео. Но зрителям этого не видно. А в «Мастере и Маргарите» задействовано 47 подъёмных устройств, которые работают по компьютерной программе. Опять же зрители этого не знают. И не должны знать.
 
- Кто для вас главные герои театрального процесса? Кто сегодня определяет развитие театра?
- Лидера в театре сейчас нет, как мне кажется. Нет, ну есть, конечно, художники старшего поколения – Бархин, Боровский, которые дали столько театру, что ещё осваивать и осваивать. Но я не могу выделить какой-то фигуры, на которую все бы равнялись. Знаете, как в футболе: если нынешних футболистов сравнивать со звёздами, которых когда-то все знали, окажется, что сейчас девять человек из команды играют на таком же уровне. Но это уже не так заметно. Так и в сценографии, и в режиссуре: растёт именно общий уровень.
 
- А в западном театре вы можете кого-то выделить?
- С Западом сложнее. Я вижу заграничные спектакли только на фестивалях, редко в Европе. Я, конечно, могу сказать, что мой любимый режиссёр – Робер Лепаж. Но, наверное, это будет общим местом. Может, я не видел кого-то, кто лучше. Как и любой художник, я немного затворник: сижу, занимаюсь своим делом и не слишком-то часто хожу в театр. Просто не успеваю.

- Вам не хочется выйти из пространства сцены, театрального здания и сделать что-то в жанре site-speciefic?
- Конечно, спектакль необязательно должен идти в сцене-коробке. Я работал и на улице, и в подвале, и на заводе – это не имеет значения. Но вольными перформансами я заниматься не хочу. Я узкий специалист. Я люблю свою профессию.
 
- Если уж мы коснулись современного искусства, как вам кажется, много ли у него точек пересечения с театром?
- Какие-то элементы спектакля могут напоминать о находках современного искусства, но в театре их может быть несколько, они подключены к действию, перетекают друг в друга. Обычно отдельные объекты на выставке более статичны – они существуют без развития, в одном виде.
 
- У вас есть нереализованные идеи, которые вы мечтаете предложить режиссёру, но ещё не представилось случая?
- Нет таких идей. Я не работаю в воздух. Я отталкиваюсь от конкретного материала: мне нужно прочитать текст, поговорить с режиссером, послушать музыку. Иногда какая-нибудь пыльная идея может вернуться, но всё равно в отредактированном виде.
 
- Если бы вы делали проект театрального здания, каким бы оно было?
- Если бы я его делал, я бы рассказал, а так говорить не о чем. Могу сказать, что для меня в театральном пространстве важна его функциональность, возможность трансформации. Я технологичный художник. Чтобы сделать спектакль, мне нужно много инструментов. Почему я люблю сцену МХТ? Потому что она хорошо оснащена, здесь легко работать. Можно воплотить практически любую идею. Мне сложно работать на сцене, где нет ничего. Простой способ решения – это для меня уже пройденный этап. Мне сейчас хочется сложного визуального театра.