Музей или храм. Что выбираем сегодня?

Казалось, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Был музей-храм, станет храм-музей. У нас уже немало памятников архитектуры, где идут церковные службы. Множество икон, которые числятся в музейном фонде, отправляются на «работу» в храмы.

За два десятка лет священнослужители и музейщики уже друг к другу «притерлись»: первые понимают, что без климат-контроля ценные произведения содержать нельзя, вторые успешно поставляют для церкви свои знания и реставрационные умения.
 
Но вдруг история с Исаакиевским собором в Петербурге все перевернула. Она всех вернула к точке зеро. Многие граждане под напором протестов с ужасом узнали, что у нас популярный музей может превратиться в действующий храм. А это, как говорится, кошмар и тушите свет. Спрашивается: а где вы были, когда то же самое происходило с Казанским собором? Он вроде тоже был музеем и для города не менее важен. Повторюсь: сегодня музейный храм, где не идет служба, – скорее исключение из правил (совсем не служат лишь там, где старинные фрески категорически не переносят свеч или мельчайшей смены климата). Отчего же все так страшно всполошились? Вот на сайте Исаакиевского собора есть новость о передаче церкви ранее подведомственного Сампсониевского храма – все в благостных, одобрительных тонах. И тут же рядом – письмо сотрудников Исаакия с крайне негативным отношением к затее питерской мэрии в отношении их головного собора.

Многие резонно полагают, что громкое «дело Исаакия» – это результат неумелого пиара. Просто подчинённые господина Полтавченко не смогли толком объяснить, что изменится с приходом в храм священников, а что останется на прежнем месте. У всех сложилось впечатление, будто РПЦ вселяется в Исаакий на правах собственника. А дальше: хочу – перекрашиваю стены, хочу – расширяю ванную.  Даже в РПЦ люди понимают, куда заселяются. Конечно, увольнения и переорганизация последуют. В случае музейных сотрудников это – пришел два раза в неделю, замерил температуру, взглянул, не обвалились ли мозаики, и можешь быть свободен или оставайся на литургию. Народ счастлив – за вход платить не надо.

Однако работники культуры, над которыми нависло сокращение, не хотят сдавать духовные позиции. И неожиданно достали два аргумента, которые раньше очень редко звучали в спорах с церковью: первый – высокое искусство должно быть доступно всем, а не только православным; второе – о нем должны рассказывать не какие-то попы, а светские профессионалы. 
И вот тут надо чуть отвлечься от Исаакия и посмотреть, что изменилось в церкви и в музее с точки зрения этого самого искусства. 

Дело в том, что за последний десяток лет, пока делили храмовые ценности, жизнь убежала вперед, разведя два института по разные стороны. Церковь, ощутив свою идеологическую силу, предпочитает работать не столько с искусством, сколько с плакатом и масс-медиа (это можно было хорошо видеть по освященным экспозициям в Центральном Манеже). Ей разного рода пришлые идеи и образы не нужны – ей важно внушить прихожанам то, что важно внушить.

Музеи, в свою очередь, ушли от сакральности в сторону более свободного, парадоксального показа памятников. Именно поэтому музейщики вдруг вспомнили, что Монферран и Бетанкур – католики, а Брюллов – потомок гугенотов.  Так и получается, что Исаакиевский собор – «музей открытости и достижений Русской культуры». Исаакий, как один из самых проходных (и в хорошем, и в плохом смыслах слова) памятников, с появлением священников потеряет статус открытого пространства. Открытого с точки зрения свободы диалога и парадоксальных столкновений.

И вот оно – главное отличие в том, как происходит сегодняшняя передача музейных объектов церкви в сравнении с 1990-ми. Тогда шла речь о передаче именно произведений искусства (в том числе храма как архитектурного произведения, а также его фресок, мозаик и прочего убранства). Сегодня речь идет о передаче пространства, где потенциально, кроме служб, могла бы происходить масса интересных событий.

Почитайте, что больше всего раздражает музейный коллектив Исаакия – то, что по храму будут водить экскурсии непонятно кто. То есть люди в рясах будут осваивать светскую музейную территорию.

Это очень интересный разлом. Раньше музей почитался «храмом искусств» – появление священников в нем (не только православных, но и других конфессий) считалось в порядке вещей и даже приветствовалось. Сегодня музей – последний бастион светской культуры, где эта культура еще предполагает диалог и научную позицию. А потому претензии РПЦ на музейные территории (на очереди, например, Музей им. А. Рублева) выглядят как закрытие очага свободомыслия. При нынешнем положении вещей процесс, увы, неизбежный и грустный. Если, конечно, музеи не начнут расширяться в какую-то другую от церкви сторону. Но это уже другая история.