Сергей Юрский: «Мы идём к закабалению»

В пятницу, 8 февраля, на 84-м году жизни скончался Сергей Юрский. В память о выдающемся артисте, философе, переводчике и мыслителе, который не раз становился гостем «Театрала», публикуем фрагменты его интервью.
 
О советском прошлом
 
При советской власти прошла большая часть моей жизни. И если все время целиком говорить, что все время было душно, душно, душно, то так это вовсе не жизнь была, что ли. А была жизнь. И разная. Было и полное дыхание, были и ослепительные надежды, были и разочарования. И вместе с тем это была жизнь, а не мертвое поле. Жизнь. Сейчас некоторые пытаются сказать, что это было мертвое поле вообще, а потом мы вздохнули. Это не так. Это была жизнь со всеми ее странностями, обязанностями, перевертышами, обманами, надеждами и ослепительной радостью, которая связана и с молодостью, радостью поколения, и с деятельностью.
 
Вот эта жизнь, которую можно осмеять. И есть много оснований для того, чтобы ее осмеять. Можно выть от тоски, потому что «Ай, как хотелось того-сего!» Можно вспоминать о потерях. «А вот этот, рядом шедший – погиб, а шел рядом со мной» – как рассказывают люди, побывавшие на войне. Эти страшные вещи мы с вами прочли во многих гениальных произведениях о войне, когда товарищи гибли рядом – вот он был, и вот его нет. Это потери. Это все то, что составляет жизнь во всем ее трагизме, драматизме и комедийности. Она была. И была любовь, и были разочарования. Сейчас можно посмеяться над этим, можно поплакать над этим, взвыть можно, но лучше не забывать.
 
О судьбах искусства
 
Искусство идет двумя путями – либо это попытка создавать образы, творчество, то есть новинку, то есть новые ритмы, новые мысли на базе просветительства и поиска истины. Я бы сказал, что это искусство божественное. Либо это искусство безумных. Потому что, так как безумных очень много, им требуются безумные ритмы, им требуется выхлест безумных чувств, им требуется то, что называется «свобода, похожая на расслабление», или «расслабление, похожее на свободу». И отнять у них это – это, значит, их убить.
 
О театре абсурда
 
Я понимаю абсурд как инструмент, как способ мышления, взгляда, как возможность пробить сетку равнодушия, которая сильно надета на сознание, на психологию сегодняшнего человека. Потому что это взгляд с совершенно неожиданной точки, и взгляд, который освежает. Он может шокировать, он может удивлять, но именно это и есть то самое, чем можно пробить глухоту. Абсурд… сурд, сурд – это глухота, глухой. Тут, конечно, не прямая зависимость, но все-таки этот корень очень важен. Как протест против глухоты, против слепоты, против привычного. Поэтому я занимаюсь абсурдом.
 
О Сталине и сталинизме
 
Почему мне это интересно? Потому что это не просто интерес, это анализ сегодняшнего состояния того, что составляет беду моей страны, – наличие сталинизма в нас, в людях. Это чудовищная опасность. И Сталин как человек, как деятель – при всей крупности этого деятеля – только часть проблемы. А проблема лежит в нас.
 
Это очень древняя бацилла, которую действительно следует и нужно разгадывать. Россия всегда была страной, мягко говоря, сложной для того, чтобы в ней жить. Все время нужно было что-то преодолевать. Нам необходимо разобраться со своей историей, а не повторять непрерывно то, что мы лучше и история у нас лучше, и мы были свободнее, и мы были богаче, и вообще у нас все было хорошо, только влияние Запада нам мешает. Надо от этой обиды уйти, а действительно пытаться разобраться в себе, откровенно.
 

Исповедь – это ведь не только перед священником распахнутая душа. И даже не только перед Богом. Это еще перед собой, самому себе сказать: «Я, я грешен и виновен в том-то и в том-то». У нас этих нераскаянных грехов накопилось очень много, потому что они замутнены тем, что «мы все-таки лучше всех».

 
О свободе
 
Мы были свободнее, чем сейчас. Потому что мы шли к свободе. А сейчас мы идем к закабалению. Вопрос в векторе. Сейчас мы можем больше болтать. Мы с вами попросту болтаем. Тогда мы шли к освобождению. Я бы не стал с вами по телефону тогда говорить. И вы бы со мной не стали. Я вам напомню фразы из того же спектакля, с которого мы начали. И это отражает мои убеждения: «Мы пришли из тесноты и неволи, где у нас была свобода плевать на эту тесноту и неволю». Да, это был плевок, который делался в кухнях. В кухне, между приятелями. Но какие же это были интересные разговоры! Это и была духовная жизнь. А теперь она вся выплескивается, потому что можно по «интерактиву» позвонить и сказать что угодно. Проорать, оскорбить.
 
Мы перешли эту грань, как только сняли кнут. Сразу. Потому что есть ген, требующий кнута. Ген.
 
 
Читайте также:
Ксения Ларина. «Волшебная лампа» Юрского